— Что вы здесь делаете? — спрашивает Жан Гийом, откатывая мою коляску, загородившую проход.

— Она ждала нас здесь, — отвечает Элен, закрывая дверь.

Ее рука ложится на спинку кресла — и вот уже неспешно закатывает меня назад, в комнату. Ничего не понимаю. Зачем Элен привела сюда Жана Гийома? И что такое с Виржини? Почему Элен ничего не говорит ей?

— Иветта! — внезапно взволнованным голосом восклицает Гийом. — Иветта!

— Она вас не слышит, — спокойно поясняет Элен.

— Нужно немедленно вытащить ее отсюда. И Поль — Господи Боже мой!

— Всем оставаться на местах, — поистине замогильным голосом приказывает вдруг Тони-Иссэр.

От неожиданности я цепенею. Каким образом он тут возник, словно из воздуха? И вообще: кто они все такие? Что им понадобилось здесь — в квартире Бенуа? А моя Иветта? Они, что же — так и оставят ее подыхать на этом проклятом диване? Несчастная моя голова, похоже, вот-вот разлетится на кусочки.

— Садитесь.

Смутное движение в комнате: кто-то тяжело опускается на диван — должно быть, Жан Гийом; Элен, наверное, села в одно из кресел. А Виржини? Почему все они дружно не замечают ее? Она все же, надо полагать, не прозрачная!

Я по-прежнему сжимаю в руке нож. Он плотно прижат к колесу моего кресла. Интересно бы знать: Иссэр стоит сейчас рядом со мной? Сам он, однако, тем временем разглагольствует:

— Прежде чем стрелять, Элен, тебе следовало бы проверить, заряжен ли пистолет боевыми патронами. Выходит, ты не знала, что Бенуа держал его заряженным исключительно только холостыми?

Опять Бенуа! Ну да: я прекрасно помню лежавшую у него в одном из ящиков ночного столика «Беретту» — мы еще чуть ли не поссорились по этому поводу. Я терпеть не могу, когда в доме хранят огнестрельное оружие, и он, желая меня успокоить, сказал, будто пистолет заряжен холостыми патронами — я, помнится, заявила, что в таком случае и вовсе не вижу ни малейшего смысла его здесь держать… Но с какой стати вообще у нее оказалась в руках «Беретта» Бенуа?

— Молчишь? — продолжает Тони; он явно чувствует себя, что называется, хозяином положения и очень этим доволен.

Я представляю себе, как он — с виду весьма элегантный — стоит сейчас перед нами, держа всех на мушке: сгорбившегося в уголке дивана Гийома, обезумевшую от ярости Элен, не способный уже ни на какое возмущение труп Поля, пребывающую в коматозном состоянии Иветту и меня — прикованную к инвалидному креслу калеку. Душераздирающее зрелище.

«Беретта» в ящике ночного столика, на котором стоял электронный будильник…

— Отпустите нас. Иветте срочно нужна медицинская помощь, — упрашивает Гийом.

… и — стеклянная плошка, в которую Бенуа клал свои наручные часы, а рядом…

— Я уже вызвал «скорую», — заявляет Тони. — Вы чувствуете, какой тут запах?

… свой карманный нож типа «Лагиоль» с желтой черепаховой ручкой!

— Вы просто отвратительны, — бормочет Гийом. — Неужели вы не видите, что Поль…

— Поль тут решительно ни при чем. Я имею в виду некие реликвии, что хранятся вон в том футляре.

— В футляре?

Голос Гийома звучит как-то сдавленно.

— Да, да — в том самом футляре черного дерева, который стоит на сундуке.

Я помню его: продолговатый футляр, внутри которого, на атласной подкладке, хранится японская сабля. Реликвии? Что он имеет в виду, говоря о каких-то «реликвиях»? Мне страшно даже подумать об этом.

— Элен, а ты не хочешь открыть этот футляр?

— Идиот несчастный.

— Элен всегда умела находить на редкость разумные возражения. Этот футляр, дорогой мой месье Гийом, хранит в себе память о совершенных убийствах: кисти рук, некогда принадлежавшие Микаэлю Массне, сердце Матье Гольбера, пенис Жориса Каброля…

— Жориса Каброля?

— Да: кастрировал его отнюдь не поезд… Я продолжу перечень: скальп Рено Фанстана и черные глаза Шарля-Эрика Гальяно — глаза, на сетчатке которых, возможно, все еще сохранился отпечаток искривленного в язвительной усмешке лица убийцы.

Гийом с трудом подавляет подступившую к горлу рвоту и тихо — почти шепотом — произносит:

— Замолчите!

— Вряд ли будет какой-то толк от того, что я замолчу, — возражает Тони, — ведь некоторые вещи существуют на свете, никуда от них не денешься — даже если речь идет о таком вот «подарочке». Вы никогда не замечали, что большая часть убийц имеет в своем поведении много общего с людьми, страстно увлекающимися магией? Они довольно часто изымают кусочки кожи или плоти своих жертв или уносят с собой хоть чуть-чуть пролитой ими крови.

Неужели карманным, ножом Бенуа вырезали чьи-то глаза?

— Вы лжете; такое невозможно, — слабо протестует Гийом; он явно пребывает в полной растерянности.

— Ну почему же? Возможно. Откройте футляр — сами убедитесь.

— Да вы просто сумасшедший!

— Может быть. Откройте же его!

Тишина. Негромкий щелчок. Затем — глухое восклицание.

— Господи! Мерзость какая! Элен, все эти штуки и в самом деле — там… Чудовище! Как вы могли такое натворить? Ох, до чего же мне хотелось бы убить вас сейчас собственными руками!

— Все мы в той или иной мере склонны верить в магические обряды, правда? Верить в то, что, уничтожая кого-то другого, мы можем продлить себе жизнь, отобрав у него ее частицу; или, как древняя богиня Изида, верить в то, что, собрав кусочки человеческих тел, можно воссоздать утраченное нами любимое существо…

Опять Изида!

— Это глупо! — обрывает его Элен.

— Вот как? Но даже если и глупо, это еще не значит, что подобных вещей не существует. Ритуал, с помощью которого можно добиться воскрешения любимого существа, подробно описан в «Пособии по сатанизму» Льюиса Ф. Гордона — вполне достойном уважения опусе, который можно найти в любой приличной библиотеке. Хотя, на самом деле, мало кто воспринимает эту книгу всерьез, разве что какая-нибудь жалкая кучка психически больных людей.

К чему он клонит? Хочет как-то оправдать себя?

«Лагиоль», которым так гордился Бенуа, вонзающийся в орбиты глаз маленького личика с посиневшими губами…

В действительности применение колдовских обрядов нередко имеет одно преимущество: это удобный способ скрыть подлинные мотивы, движущие существом, к ним прибегающим. Так, желание женщины приворожить своего возлюбленного есть не что иное как скрытое стремление к синкретичному разрушению и деспотизму, замаскированное под желание любить. Сам процесс колдовского обряда направлен исключительно на успешное достижение поставленной цели. И, поскольку характер он носит сугубо эгоистический, страдание другого — то бишь просто-напросто инструмента достижения цели — ему абсолютно безразлично. Почти так же ведут себя, как правило, так называемые «серийные» убийцы: для них другой человек — не более чем объект для достижения цели.

Избавь нас от этой лекции. И вообще: как он может спокойнейшим образом рассуждать в такой-то ситуации? Идиотский вопрос: как сумасшедший может быть сумасшедшим? Не слышно больше ни Гийома, ни Элен — ни один из них и слова не вымолвил; должно быть, совсем обалдели от его речей.

— И кто может сказать, где в действиях серийного убийцы пролегает граница между простым неосознанным стремлением пролить чужую кровь и магией — желанием восстановить утраченную им вселенную?

Давай, давай — говори дальше: теперь уже я куда лучше представляю себе, где ты: совсем рядом со мной — так что, подняв руку, я, наверное, смогу всадить тебе нож в бедро, и… да: он потеряет равновесие и даже если начнет стрелять, все равно это наш единственный шанс на спасение…

— В конечном счете, моя теория сводится к тому, что серийный убийца, сам того не понимая, всегда действует, как колдун; но в данном случае это не главное.

Считаю до трех и…

Раз, два, три.

Лезвие ножа легко, как в масло, входит в человеческую плоть; лицо мне обдает какими-то горячими брызгами; с криком, в котором звучит не только боль, но и безграничное удивление, Тони-Иссэр падает; одновременно раздается выстрел. Топот бегущих ног.