Иногда в короткие минуты просветления рассудка моя бригада пыталась установить причинно-следственную связь между этими тремя обстоятельствами Причем в зависимости от степени просветления мнения резко расходились. Одни полагали главной причиной второе обстоятельство, а первое и третье — только следствиями. Другие, напротив, основную причину видели в третьем. А наиболее радикально настроенные считали самым важным первое обстоятельство, выводя из него не только второе и третье, но и вообще объясняя им все мои душевные и физические особенности. Но в целом я со своими подчиненными уживался довольно неплохо, без сколько-нибудь серьезных взаимных претензий и обид.
Одним из моих алкоголиков был человек невзрачной внешности и предпенсионного возраста по имени Иван Тимофеевич Демин. Он, кажется, являлся самым кротким и незаметным среди них всех и обычно становился мишенью для всевозможных насмешек и розыгрышей. И должен с сожалением признаться, что я тоже приложил к этому руку. Не помню уже сейчас почему, но за Иваном Тимофеевичем утвердилось прозвище «Иван Тимофеевич — гражданин вселенной». И однажды я неизвестно зачем вывесил в нашей раздевалке нижеследующий приказ по бригаде: «В ознаменование имеющего быть через четыре с половиной месяца Международного дня солидарности трудящихся настоящим предлагаю впредь и вплоть до означенной даты именовать Ивана Тимофеевича Демина — гражданина вселенной:
по понедельникам — Иоганном Тимофеевичем Деминым,
по вторникам — Яном Тимофеевичем Деминым,
по средам — Хуаном Тимофеевичем Деминым,
по четвергам — Джоном Тимофеевичем Деминым,
по пятницам — Жаном Тимофеевичем Деминым,
оставив субботу и воскресенье на его личное усмотрение».
Ознакомившись с этим приказом, Иван Тимофеевич по мягкости своего характера не выразил особого недовольства и только пробормотал, что если так, то по средам он выходить на работу не будет. Впрочем, вскоре все позабыли об этой глупой шутке, и, хотя приказ так и остался висеть в нашей раздевалке, только я один продолжал в соответствии с ним называть Ивана Тимофеевича этими экзотическими именами.
А надо сказать, что Иван Тимофеевич имел обыкновение в любую погоду к середине рабочего дня засыпать в пьяном виде во дворе, непосредственно под окном начальника мастерской. И хотя я не раз из дружеских чувств предлагал ему выбрать другое место для отдыха, Иван Тимофеевич оставался верен своей предосудительной привычке. И вот как-то раз начальнику мастерской (который, замечу в скобках, в немалой степени и сам был привержен Бахусу) случилось быть не в духе и он, в очередной раз увидев у себя под окном спящего Ивана Тимофеевича, лишил его месячной премии на 10 %.
И когда я на следующий день (а это была, как на грех, среда) пришел на работу, Иван Тимофеевич, пребывая, как всегда с утра в состоянии, пограничном между глубокой прострацией и клинической смертью, встретил меня в дверях раздевалки и, сомнамбулически улыбаясь, поведал о том, чему он подвергся Я же, совершенно не приняв это сообщение близко к сердцу, поскольку считал, что рано или поздно это должно было произойти, мимоходом бросил: «Ты этого хотел, Жорж Данден!» — и пошел к своему шкафчику. После этих моих слов Иван Тимофеевич сначала подошел к упомянутому приказу и долго его читал, недоуменно качая головой. Потом он остановил одного из своих коллег, спросил, какой сегодня день, и, услыхав, что среда, все так же сомнамбулически улыбаясь, сказал ему: «Марк сегодня совсем плохой пришел. Ругаться начал. Я ему говорю: меня премии на 10 % лишили, а он говорит: ты сам этого хотел, штопаный гандон!»
Я надеюсь, читатель великодушно извинит меня за эти грубые слова, но, к сожалению, без их буквального воспроизведения вся история теряла смысл Впрочем, что касается непосредственно существительного, то им (правда, в несколько иной, более близкой к французскому оригиналу транскрипции и, разумеется, без цинического эпитета) в личных письмах не брезговал пользоваться даже такой деликатный человек, как А.П.Чехов. И если уж речь зашла о нем, то, памятуя его знаменитое высказывание о родственных взаимоотношениях между размерами художественного произведения и степенью одаренности его автора, самое время подумать о том, чтобы помаленьку закругляться, благо в своем повествовании я не связывал себя никакими сюжетными и композиционными узами и поэтому могу поставить точку в любой момент, который представится мне удобным. И хотя читателю, возможно, покажется, что многие из моих рассуждений нуждаются в более подробной теоретической мотивации и в более развернутых иллюстрациях примерами из жизни, по моему мнению, этот момент уже настал.
Больничные арабески
Как правило, люди по вполне понятным причинам не любят болеть и уж тем более лежать в больнице. Между тем как я, исходя из своего глубоко выстраданного личного опыта, могу со всей ответственностью заявить, что в этом деле (я говорю сейчас именно о лежании в больнице, а не о болезнях самих по себе, хотя и они, безусловно, представляют собой явление настолько сложное и неоднозначное, что для серьезного разговора о нем необходимо специальное исследование), помимо целого ряда общеизвестных и многократно описанных отрицательных моментов, присутствуют и весьма существенные положительные стороны, каковых на моей памяти еще не касалось перо доброжелательного наблюдателя и вдумчивого мемуариста.
Ну, во-первых, если говорить о сугубо утилитарных вещах — это, конечно, надежный кров над головой и какой-никакой бесплатный четырехразовый харч, что, согласитесь, совсем не последнее дело при отсутствии таковых вне гостеприимных больничных стен. А если вы вдобавок сумеете перед тем, как (по возможности надолго) лечь в больницу, еще и устроиться куда-нибудь на работу, то после двух-трех месяцев нахождения на полном пансионе вас будет ждать впридачу и довольно приличная сумма по бюллетеню. И, поверьте, она окажется вовсе не лишней, поскольку одним из существенных положительных аспектов пребывания в больнице является то, что по выходе из нее вкус к радостям жизни обостряется необычайно.
Хотя, конечно, нельзя сказать, что лежащие в больнице были бы этих радостей совершенно лишены. Напротив — что может быть лучше сосредоточенной и самозабвенной партии в «козла» вдали от всех мирских сует и треволнений? А неспешные вечерние чаепития с домашними деликатесами, когда за кружкой крепко заваренной «индюшки» подвергаются взыскательному анализу практически все составляющие человеческого бытия? А ежедневное и ежечасное артистическое сквернословие и порождаемое им высокое чувство мужского братства? А наконец, возможность отоспаться за всю предыдущую жизнь и еще на несколько месяцев вперед? И вообще, кто не видел пожилого сердечника, лежащего со спущенными штанами и изысканно флиртующего с молоденькой медсестрой, ставящей ему клизму, тот не видел по-настоящему счастливого человека.
Причем именно обилие этих невинных развлечений вкупе с вынужденным отчуждением от привычных удовольствий свободной жизни (и, как следствие, с непрестанными мыслями и воспоминаниями о них) и создает все предпосылки к развитию в пациенте гедонистических и сибаритских устремлений, что, повторяю, особенно остро ощущается после выхода на волю, где упомянутые благоприобретенные наклонности сталкиваются с суровыми реалиями нашего повседневного существования, отнюдь не располагающего к сибаритству, не говоря уже о гедонизме — а это, в свою очередь, влечет за собой чувство неудовлетворенности и болезненного разочарования в себе и окружающей действительности, которое, как известно, способствует обострению в организме всех патологических процессов, так что человеку ничего не остается, как снова лечь в больницу.
Что же касается непосредственно лечения того недуга, каковой служит формальной причиной для попадания в стационар, то здесь у каждого есть возможность выбрать одну из двух в конечном счете равноценных моделей поведения. Если, скажем, вы мнительны, склонны к ипохондрии и питаете недоверие к методам традиционной медицины вообще и отечественной в частности, то вы вполне можете саботировать все предписываемые вам назначения. В некоторых больницах это удобней делать тайно, в иных — допустимо и в открытую, но и в том и в другом случае это довольно легко осуществимо, и вы со спокойной душой будете наслаждаться пребыванием в стационаре, не отягчая естественного течения вашей болезни чужеродными вмешательствами. Если же вам, подобно автору этих строк, близко фаталистическое мировосприятие и вы в достаточной степени обладаете самоиронией, чтобы не бояться никаких экспериментов над собой, то вы смело можете предоставить врачам и медицинскому персоналу делать с вами все, что им заблагорассудится. Таким образом вы совместите больничное dolce far niente с видимостью познавательной и экспериментаторской деятельности. Причем именно с видимостью, поскольку эффект от соблюдения или несоблюдения врачебных предписаний в большинстве случаев примерно одинаков и, как правило, равен нулю.