— Хорошо, коли овчарок не пустят по следу.

Призадумался Леонид, поскреб затылок:

— Кстати сказано, товарищи. Как выскочим за ворота, не забудьте сыпануть на дорогу табачку. Табачок-то у всех имеется? Если нет, у Сережи возьмите.

После полудня ветер вдруг подул с севера, и на небо, обгоняя друг друга, поползли черные тучи.

Неяркое осеннее солнце скрылось за темной пеленой, а немного спустя зарядил дождь, мелкий, холодный, точь-в-точь как у нас на Урале или в Сибири. Колкие дождинки впивались в лицо, в шею, а ребята ног под собой от радости не чуяли.

Немцы погнали их в тюрьму часа на два раньше обычного. Вынудил ли их к тому холодный ветер и дождь, или они спешили засесть за праздничный стол под теплой крышей — никто из пленных не знал, но все были очень довольны нечаянной передышкой. А Леонид с друзьями как попали в камеру, так и завалились на голые нары. Заснуть им, разумеется, не удалось, в мозгу вертелись тревожные мысли: «Сумел ли Москателли привезти вина, удастся ли ему накачать фрицев как следует?..» Лишь один Никита ходил как ни в чем не бывало и донимал всех, предлагая сыграть в картишки на щелчки. Специалист все-таки, ничего не скажешь. Надрал полоски из газет и намалевал карты на зависть. Леонид с восхищением каким-то смотрел на беспечность Никиты. Сам-то он вот, хоть и считает себя человеком хладнокровным и мужественным, никак не может унять внутренней дрожи и, чтобы не выдать волнения, курит и курит. А табак горький, вонючий.

Каждому сказано, где и что он должен делать. Петр — самый решительный и сильный среди них — выйдет первым. Он сам попросил об этой чести. Когда будет убран часовой на четвертом этаже, Антон Таращенко проскочит на третий и расправится с тамошним часовым. Ильгужа сделает то же на втором, а на первый этаж прорвутся сразу двое — Скоропадов и Дрожжак. Скоропадов бросится на часового, а Дрожжак болтом сорвет крышку рубильника и выключит свет. Дальше начнется самое трудное: сторожевая будка у ворот… Не забыл ли он сказать, чтоб непременно забрали автоматы у стражи? Все равно, надо будет еще раз напомнить. Не то у них, кроме двухвершковых болтов, никакого оружия.

Около Леонида, уставившись в потрескавшийся, в грязных разводах потолок, вытянулся Ильгужа. Молчит. О чем это он задумался? Впрочем, особенно гадать нечего: сейчас у всех у них одна думушка — вырваться на свободу.

А Сывороткин все-таки отыскал партнеров. Когда выигрывает — радуется от души, когда проигрывает — ругается хуже всякого извозчика. «Молодец, однако, Никита! И полезное дело делает — отвлекает внимание тех, кто не посвящен в наши планы», — еще раз с одобрением подумал Леонид и сам не заметил, как задремал.

— Леонид! Знаком! — тихонько ткнул его под бочок Ильгужа. — Слышишь?

— Чего?

— Немцы веселятся.

Леонид прислушался к голосам, доносящимся снизу. Не успевают допеть до конца одну песню, как кто-то хриплым, пьяным голосом затягивает другую. Ильгужа привстал и сел.

Сел и Леонид.

— Погоди, дай я схожу в уборную, посмотрю, успели ли накачаться часовые.

Он пошел в коридор, усердно потирая кулаком веки. Любому видно, что человек никак не может проснуться. Вслед ему, не мигая, смотрели двенадцать пар глаз. Только Никита даже не оглянулся.

Ильгужа то слушал, как горланят пьяные немцы, то забывался под мерный перестук дождевых капель в зарешеченное окошко, то уносился мыслями далеко — на родной Урал. Что-то поделывают сейчас жена и мальчишки? Ждут, наверно. Надеются. Зайнаб, она такая, сто лет будет ждать…

Вернулся Леонид и лег рядом.

— Часовой на нашем этаже совсем еще трезвый. Но похоже, спать ему очень хочется, а может, не терпится пойти вниз, компанию поддержать, Все на часы поглядывает.

— А сколько сейчас времени?

— Половина первого.

— Ага! Стало быть, еще полтора часа…

— В такую пору каждая минута словно час.

Вскоре внизу затихли песни, смех, гвалт. Заснуло и большинство пленных. На какое-то мгновение Леонид тоже задремал, но сразу же вздрогнул — проснулся. Затряс головой, чтоб окончательно очухаться. Все! В два тридцать у немцев смена.

— Ну-ка, Ильгужа, теперь ты прогуляйся, посмотри, что там делается.

Ильгужа возвращается и сообщает:

— Без десяти два.

«Через десять минут… В минуте шестьдесят секунд. Значит, надо не спеша сосчитать до… Нет. Надо полминуты оставить на сборы… Пятьсот семьдесят!»

Леонид, как это было условлено заранее, два раза кашлянул. Слез с нар. В ту же секунду были наготове и остальные.

— Петя, иди. В добрый час. Всякое может случиться, дай пять.

— А ну!.. — Ишутин отмахнулся и шагнул к двери. — Оставь щелку, — шепнул Леонид.

— Знаю.

Петя ушел. Секунд через десять двинулся Таращенко. Леонид высунулся в щель, посмотрел — часового на месте нет. Он махнул рукой друзьям, и одиннадцать человек, будто тени, скользнули в коридор.

Бесшумно, как бывает лишь в сновидениях, Таращенко прокрался на третий этаж, подошел к часовому, задремавшему в обнимку с автоматом. Еще миг — и бездыханный немец засунут под каменную скамейку. Следивший за действиями Антона сквозь решетчатые перила Ильгужа с проворством кошки устремился вниз, за ним подоспели Дрожжак и Скоропадов.

Едва Ильгужа расправился с часовым на втором этаже, как вся тюрьма погрузилась в темноту. Дрожжак добрался до рубильника. И вот они все вместе. Впереди самый опасный рубеж — будка у ворот. Добро, если не почуют, что свет погас неспроста, и не подымут тревоги…

Всполошились-таки, проклятые. Из будки выскочил часовой и со всех ног — еле дух переводит — кинулся к подъезду, где стояли беглецы.

— Эй, Ганс, почему свет погас? Воздушная тревога, что ли?

Беглецы словно бы вжались в стену. Но вот кто-то шагнул вперед и оглушил немца железным болтом.

— Пошли! — скомандовал Леонид и первым побежал к будке.

Часовой, оставшийся в будке, не разобрал в темноте, кто идет. Спокойно заговорил все про тот же погасший свет, наверно, спросил, однако ответа услышать ему не пришлось.

— Где засов? Действуй! — сказал Леонид Ишутину.

— Дверь-то не на засове, а на замке.

— Замок? Ну-ка! Не ломайте, шуму много будет. Посмотрите у часовых в карманах.

Дрожа от напряжения и спешки, они вывернули карманы у обоих мертвых часовых.

— Нет.

— И у этого нет.

— Эх, неужели ключи где-нибудь в сторожке?

— Нашел. Вот они, Леонид, — сказал кто-то, нашарив на стене связку ключей.

— Дай-ка мне! — Таращенко подхватил связку.

— Поглядывайте на двор, чтоб врасплох не застали. Антон, спокойнее. Не спеши. Как выйдем, так жмите направо. Смотрите, напарников не бросать! — распорядился Леонид, пока Таращенко возился с замком.

Сколько времени прошло, пока нашелся нужный ключ и распахнулась железная дверь: минута, пять, десять? — никто не знал, но беглецам показалось, что они целую вечность пробыли в этой будке, грозящей в любой миг обернуться безвыходной ловушкой для них. Таращенко совал в замочную скважину один ключ, второй, третий…

— Дай я попробую, — не вытерпел Никита.

— Не надо, только перепутаешь ключи! — отстранив его, сказал Леонид.

— Ага! Готово! — забывшись, громко закричал'Антон.

Железная дверь распахнулась настежь. Пленные выскочили на улицу и на миг замерли, присматриваясь и прислушиваясь. Тьма. Дождь. Тишина, Похоже, что немцы повеселились на славу. Не поскупились, значит, насчет вина друзья-итальянцы.

— Все на месте? Тогда — бежим! Ног не жалеть! — сказал Леонид и пошел первым.

Разве же в такую пору человек ноги жалеет?.. Ноги теперь что крылья — мчат, земли не касаясь. Тишина в городе. Никаких признаков тревоги. Только дождь хлещет, не унимается, только ноги: топ-топ, только сердце: тук-тук… Жмут ребята вовсю. «Не спохватились бы, пока не минуем гестапо».

— Жмите, ребята!.. Сажин, ты что, задохнулся, что ли? — говорит Леонид и оглядывается назад, чувствуя, как часто и тяжело дышит Иван Семенович.