Чтобы понять этот процесс символической мутации, нужно начать с анализа социального конструирования зрелища Олимпийских игр, причем как самих соревнований, так и окружакмцих их разного рода церемоний, например, открывающих и завершающих. Затем необходимо подвергнуть анализу производство телевизионного изображения этого зрелища, которое будучи местом размещения рекламных роликов превращается в коммерческий продукт, подчиняющийся логике рынка, и, следовательно, должно быть задумано так, чтобы привлечь и удержать как можно дольше внимание наибольшего количества зрителей. Кроме необходимости быть показанным в prime time в экономически господствующих странах, оно должно соответствовать ожиданиям зрителей и подчиняться предпочтениям жителей той или иной страны относительно отдельных видов спорта, а также их национальным и националистическим ожиданиям, что проявляется в выборе видов спорта и состязаний, в которых их сборная может одержать победу, а национализм получить удовлетворение. Следствием этого является, например, то, что в международных спортивных организациях место, отводимое тому или иному виду спорта, все больше зависит от его успеха на телевидении и соответственной экономической выгоды. Принуждение, связанное с телетрансляцией, все сильнее затрагивает выбор олимпийских видов спорта, выделяемое им место и время и даже сам ход состязаний и церемоний. Так, во время Олимпийских игр в Сеуле график заключительных финальных состязаний по легкой атлетике был составлен (в результате переговоров, санкционируемых примечательными финансовыми условиями) таким образом, чтобы состязания проходили в наилучшее эфирное время, т. е. когда в США начало вечера.

Таким образом, объектом изучения нужно брать все поле производства Олимпийских игр как телевизионного зрелища, или, говоря языком маркетинга, как «средства коммуникации», т. е. учитывать всю совокупность объективных отношений между агентами и институциями, вступившими в конкурентную борьбу за производство и коммерциализацию освещения Олимпийских игр: Международный Олимпийский Комитет, превратившийся в огромное коммерческое предприятие с годовым бюджетом в 20 миллионов долларов, подчиняющийся небольшой камарилье, состоящей из руководителей спорта и представителей крупнейших компаний («Адидас», «Кока-Кола» и т. д.), держащей под своим контролем продажу прав на трансляцию (что составило в Барселоне 633 миллиарда долларов), а также прав на спонсорство и выбор городов для проведения Олимпийских игр; крупнейшие телекомпании (особенно, американские), конкурирующие между собой (на уровне отдельной страны или лингвистического сообщества) за право на трансляцию; крупнейшие транснациональные компании («Кока-Кола», «Кодак», «Филипс» и др.), конкурирующие между собой за право на то, чтобы их продукция эксклюзивным образом ассоциировалась с Олимпийскими играми (в качестве «официальных спонсоров»)[13]; наконец, производители изображений и комментариев, предназначенных для газет, радио и телевидения (чья численность достигла 10 ООО человек в Барселоне), включившиеся в конкуренцию, направляющую их индивидуальную и коллективную работу по организации освещения Олимпийских игр (выбор событий, операторскую работу, содержание комментариев). Наконец, необходимо проанализировать различные последствия усиления соперничества между странами в результате глобализации показа Олимпийских игр, произведенной телевидением: появление государственной спортивной политики, направленной на завоевание международных побед; экономическая и символическая эксплуатация спортивных побед и индустриализация их производства, подразумевающая использование допинга и авторитарных способов тренировки[14].

Точно так же, как в мире искусства непосредственно замечаемая работа художника скрывает за собой деятельность всех других агентов (критиков, владельцев художественных галерей, музейных хранителей и т. д.), которые, находясь в состоянии конкуренции и через нее, участвуют в создании смысла и ценности произведения искусства, и в более широком смысле, в поддержании веры в значение искусства и творца, лежащей в основании творческой деятельности^{14}, в мире большого спорта чемпион в беге на сто метров или десятиборец является р. сего лишь видимым субъектом зрелища, в каком-то смысле создаваемого дважды[15]: в первый раз, совокупностью агентов (спортсменами, тренерами, врачами, организаторами, судьями, постановщиками общего сценария), способствующих нормальному ходу спортивных соревнований на стадионе; во второй — теми кто освещает это зрелище в виде изображений и комментариев, чаще всего находясь под давлением конкуренции и системы ограничений, действующих через сеть объективных отношений, связывающих их друг с другом.

Лишь исследования и анализ механизмов, управляющих практиками агентов, вовлеченных в подобной) рода двойное социальное конструирование;, могут служить условиями коллективного контроля над этими механизмами со стороны тех, кто участвует в мировом событии, именуемом Олимпийскими играми. Используя влияние, которое данные агенты оказывают на остальных, они могут способствовать созданию благоприятных условий для универсализма, заключающегося в Олимпийских играх, и в настоящее время находящегося под угрозой уничтожения.

Стоимость подарков для членов МОК составляла 1 100 долларов, а для спортсменов — 110 долларов, (см. Simpson, V., Jennings, A.: Main basse sur les JO, op.cit., p. 201).

Послесловие

Журналистика и политика

Как можно объяснить бурную реакцию известных журналистов, вызванную изложенным выше анализом[16]? Только тем, что не смотря на все мои опровержения, они почувствовали себя объектом критики (по крайней мере те из них, кто был прямо или косвенно — через близких и подобных им — упомянут). Принятую ими позу оскорбленной добродетели можно, без сомнения, частично объяснить эффектом транскрипции, в результате которого за скобками неизбежно остаются неписьменные компоненты речи — тон, мимика, жесты — т. е. все то, что позволяет непредвзятому зрителю отличить речь, цель которой понять и убедить, от политического памфлета, за который большинство из них приняли мой анализ. Но главным образом, она объясняется некоторыми типичными особенностями журналистского видения мира (которое в свое время вызвало их энтузиазм из-за появления книги «Нищета мира» [ «La misère du monde»]), например, склонностью принимать все новое за так называемые «разоблачения» или тенденцией обращать внимание на наиболее поверхностный аспект социального мира, т. е. на людей, на их действия, и особенно, на вред, приносимый их действиями, часто в перспективе разоблачения и осуждения, а не на невидимые структуры и механизмы (в данном случае, журналистского поля), определяющие мышление и деятельность, знание которых вызывает скорее понимание и снисходительность, чем негодование и возмущение; а также склонностью интересоваться в первую очередь «выводами» (предполагаемыми), а не ходом рассуждения, которое к ним приводит. В связи с этим, мне вспомнилось, как один журналист после выхода моей книга «Государственная знать», результата десятилетних исследований, предложил мне поучаствовать в дискуссии о Grandes Kcoles (элитных высших школах), в которой президент ассоциации бывших студентов выступил бы «за», а я — «против», и не понял, почему я отказался от его предложения. Точно так же, «борзописцы», нападающие на мою книгу, просто-напросто оставили без внимания метод, которым я воспользовался (а именно, анализ журналистского мира как поля), сводя ее таким образом (и не замечая этого) к серии банальных высказываний, сдобренных несколькими полемическими выпадами.