— Я пришла сказать спасибо маяку, который спас мне жизнь, — объяснила она.

Человек рассмеялся, и на чумазом лице сверкнули белые зубы.

— Ей-богу, не припомню такого случая, чтобы кто-то о нас подумал. Сторожить ночью костёр — работа нелёгкая, но, получив помощь, люди обыкновенно не задумываются, откуда она пришла.

— А я хочу остаться, чтобы помогать тебе. Вот увидишь, я не засну, костёр у меня не погаснет, я умею хранить огонь.

Анна так и сделала — осталась на маяке помотать сторожу в его ночной работе.

Иногда ей доставалась первая вахта — от захода солнца до середины ночи, иногда она заступала в самый глухой час ночного мрака и поддерживала огонь до восхода солнца.

Взобравшись на вершину утёса, открытую всем буйным ветрам, Анна ворошила костёр, чтобы он ярче горел, и алые искры снопами взлетали вверх, а у подножия утёса бушевали морские волны. Она вглядывалась в темноту, жалея людей, которые в это время боролись с бурным морем, потому что по себе знала, каково им приходится, и забывала тогда про холод и ночной мрак. Она старалась, чтобы костёр горел пожарче, и просила у огня, чтобы он поярче освещал ночную тьму и чтобы все корабли нашли в море дорогу и доплыли до гавани.

Но в эти долгие бессонные ночи она непрестанно думала о сестре и не забывала, зачем отправилась в путь. Усталая после ночной работы, она повторяла себе: «Авось моей сестричке не приходится проводить ночи без сна! Авось моя сестричка может спокойно спать!»

Самое удивительное, что, вспоминая сестру, Анна видела её как живую, какой она была в детстве, когда они, взявшись за руки, вышли из осиротелого родительского дома и отправились куда глаза глядят бродить по белу свету. Она точно позабыла, что Элисабет уже выросла и тоже стала взрослой девушкой.

Но вот однажды ночью у костра ей вдруг почудилось, что кто-то её окликнул по имени. Чей-то голос жалобно звал её:

— Анна, Анна, где ты? Приди ко мне! — И она отчётливо узнала голос младшей сестры.

Тут у Анны кончилось терпение и она подумала: «Зачем я здесь осталась и каждую ночь разжигаю костёр ради чужих людей, когда родная сестра тщетно ждёт моей помощи?»

И вот она сказала черномазому сторожу, что ей пора в путь. Быстрым шагом пошла она прочь от морского берега и шла все быстрее. У неё было такое чувство, будто её кто-то ждёт, и она боялась опоздать. Под конец она уже не шла, а бежала, неслась как на крыльях.

Она ещё не знала, что в этой стране живёт её сестра Элисабет.

А дело было так, что все дочери герцога одна за другой были выданы замуж и разъехались кто куда. Как воробьи, которые налетают со всех сторон, когда поспевают алые вишни, чтобы поклевать сладких плодов, так со всех сторон наезжали в замок рыцари и каждый увозил с собой красавицу невесту. А когда все дочери разъехались, герцогу стало до того тоскливо в опустевшем замке, что он забрал герцогиню и Лийсу, и они все втроём отправились в заморскую страну, где у герцога тоже были владения и другой замок.

Для этого снарядили прекрасный корабль, сели на него и поплыли к чужим берегам, и всю дорогу им светило солнце и дул ласковый попутный ветер. В заморской стране герцогу оказали почёт и уважение, а в королевском дворце он стал бывать чуть ли не каждый день.

Старый король к тому времени умер, а молодому королю, который начал после него править страной и был добрым и отважным рыцарем, как раз пора было выбирать себе будущую королеву. Случилось так, что в это время король чуть ли не каждый день наведывался в дом герцога. Им надо было обсудить множество важных государственных дел. А герцог любил, чтобы Элисабет всегда была с ним рядом, и во время его бесед с королём Элисабет в той же комнате перематывала шёлковую пряжу. Король, подперев голову рукой, слушал, о чем толковал ему герцог, а сам сквозь пальцы поглядывал на девушку. Никогда не доводилось ему видеть таких нежных губ и таких золотистых волос.

Заметив, что король за нею подсматривает, Элисабет смутилась, и пряжа в её руках запуталась.

— Дай-ка я тебе помогу! — сказал король. — Я могу подержать пряжу.

Король надел моток пряжи себе на руки, и Элисабет, потупив глаза, стала её перематывать; но когда клубок был готов, король потянул за кончик нити и привлёк девушку к себе.

— Теперь я тебя никуда не выпущу! — сказал он. — Ты будешь моей королевой, потому что никакой другой, кроме тебя, мне не надо.

Элисабет считалась младшей дочерью герцога, поэтому король мог на ней жениться, и скоро они справили пышную свадьбу.

Они очень любили друг друга, и все было бы хорошо, если бы не дела и заботы, которые отвлекали короля и занимали все его время.

Самая большая напасть — это были войны. Король то и дело уезжал на войну и должен был с кем-то сражаться, а молодая королева обмирала от страха, дожидаясь его возвращения. Не находя себе места, она переходила от окна к окну и, ломая руки, высматривала, не покажется ли он на дороге.

Однажды он так долго не возвращался, что она совсем уверилась в его гибели и плакала и вздыхала целый день не переставая. Весь двор старался её утешить. Придворные и пели, и играли на лютнях, танцевали и вертелись перед ней, и рассказывали ей длинные истории. Но чем больше они старались, тем отчаяннее она горевала. Она совсем перестала спать и, не в силах уснуть, вставала среди ночи и бродила по длинной галерее вокруг королевского дворца, тщетно вглядываясь в густую тьму. Пока она сиротливо дрогла на холодном ветру, ей вдруг стало так одиноко и бесприютно, как ещё никогда не бывало в жизни, и тут она подумала о старшей сестре, о которой совсем не вспоминала уже много-много лет, и нестерпимая тоска переполнила её сердце. Ей казалось, что никто не сможет её утешить лучше родной сестры, тогда Элисабет прошептала в ночной тьме:

— Анна, Анна, где ты? Приди ко мне!

Но она ничего не услышала в ответ на свой жалкий шёпот.

С каждым днём она все худела и бледнела, и в конце концов так заболела, что, глядя на неё, все думали, что она умрёт.

Наконец воротился король, живой и здоровый, но было уже поздно, ей ничего не помогало. Каждая кровинка в её теле так пропиталась страхом, что никакая радость не могла его больше развеять. Пока королева неусыпно ждала, она столько ночей провела на ногах, не смыкая глаз, что совсем разучилась спать. И вот теперь лежала с широко открытыми глазами и не могла ни заплакать, ни засмеяться.