— Ну, готов, что ли? Пойдем, а то темно будет. Следов не разберешь. Копаешься, дед!

Наконец оба с ружьями подмышкой легко скользнули на лыжах по снегу и исчезли в чаще леса.

Федосеев с помощью Ильи, Вадима и Уильдера похоронил кости Кораблева и насыпал кучу камней на свежей могиле. Потом развели огонь и стали варить сушеного лосося. Все сидели молча в этой избушке, закинутой в лесную чащу, и думали о той драме, которая разыгралась здесь несколько дней тому назад.

— Да! Вот наша жисть! — сказал Федосеев со вздохом, помешивая ложкой в чугунке, в котором варился суп.

…Где-то далеко в лесу завыл волк, ему ответил другой. Собаки всполошились и ответили волкам душераздирающим воем.

— Взять бы псов в избу? Не загрызли бы их волки? — сказал Илья.

— Ну, да, — ответил Федосеев, — нешто можно нечисть такую в избу пускать! Блох наведут. Никто их не загрызет. Мы-то на что? Посторожим их.

Совсем стемнело, когда Тимошка и Яшка вернулись в избу. У обоих были озабоченные лица.

— Кенайцы по лесу шляются, — сказал Тимошка.

— И два американа с ними, — прибавил Яшка, — по следам видать.

— Что им надо? — спросил Илья.

— А черт их знает! — мрачно ответил Тимошка. — Вот, поди, узнаем скоро, что им надо. По берегу следы-то бегут свежие: видать нас пронюхали. Следят, надо быть.

— Трубку вон евонную нашел, — сказал Яшка, доставая из-за пазухи изогнутую трубку. — Недалеко от избы лежала. Снегом занесло, да, видно, горяча была, так снег-то и стаял вокруг.

Все потянулись смотреть на трубку.

— Аглицкая, не наша, — сказал Тимошка.

— Ан врешь! — сказал Яшка, — мериканская, — аглицкие не такие!

— Америкен, — сказал Уильдер тоном, не допускающим возражения.

— Видишь? Во!.. Моя правда! — ликовал Яшка. — Ишь, недокурена, — прибавил он, ковыряя в трубке пальцами.

Тимошка понюхал трубку.

— Табак важный, — сказал он, — не махорка!

— Вот этот, чья трубка, должно и есть тот, кто кенайцев навел, — сказал Федосеев.

— Сволочь! — выругался Яшка.

— Сволочь и есть, — мрачно добавил Тимошка.

Затем все трое стали обсуждать вопрос, как тащить байдары.

— Дорога-то легкая, да снегу-то много, — сказал Тимошка, — да вот кенайцы эти… Кабы не они, мы бы сперва байдары перегнали, а потом их благородия провели бы, а теперь как делиться?… Уйдешь, а они тут делов натворят!

Решено было не делиться, — идти всем вместе. Ночь провели тревожно, сторожили поочереди, сидели в лесу у избы, закутавшись в полотнище палатки, чтоб не выделяться на фоне снега. Сидели, вслушиваясь в звуки ночи, всматриваясь во тьму леса. Выли где-то волки, кричал филин… Упорно и жалобно верещал какой-то зверек. Казалось, будто кто-то подает условные сигналы.

Ночь была теплая, с запада тянул мягкий влажный ветер. Начинало таять. Ночь была какая-то бессонная, полная неясной тревоги.

Собаки дрожали, поминутно подымали головы, настораживали уши, всматриваясь в лес то рычали, то слегка подвывали и повизгивали…

Илье казалось, что лес живет какой-то таинственной жизнью. За каждым стволом чудился ему притаившийся враг, незримый, но опасный.

Жутко было. А возле, прижавшись к нему, сидела Елена, — она не могла оставаться одна в страшной избе.

Вдруг собаки вскочили, насторожились, злобно заворчали, а потом залились лаем. Из избы вышел Тимошка с ружьем в руках. Следом за ним появился Яшка, потягиваясь и зевая.

— Ты это что собак дразнишь, ваше благородие? — буркнул он Илье.

— Уйди-ка ты, ваше благородие, в избу, — сказал Тимошка, — и жену забирай — неровен час… Надо посмотреть, чего псы брешут?

Он отвязал Волчка, своего любимца, вожака собачьей стаи, и пустил его. Волчок с пронзительным лаем бросился в лесную чащу, за ним следом на лыжах отправился Тимошка.

Яшка посмотрел ему вслед и сказал:

— Зря старик побежал. Так это, псам померещилось. Вишь, стихли. Ну, я тут посижу, а ты уведи-ка свою барыню в избу. Все спокойнее будет.

На востоке тонкой огненной полосой загорелся горизонт. Начало светать. В избе никто не спал. Вадим уже варил кофе. Вернулся Тимошка.

— Ну, что? — спросил его Илья.

— Ничего, должно бродил кто. Волчок рвался, да я его попридержал, — еще стрелит кто пса-то. А следов не видать, темно.

— Ну, братцы, кофею похлебаем — и в путь! Надо торопиться, а то таять начинает. Снег портится, — липкий такой, к лыжам, черт, так и липнет.

Враги

К саням привязали по байдаре, впрягли собак и сами впряглись. Дорога шла по просеке. Здесь обычно перетаскивали байдары из одной реки в другую, и потому тропа была относительно удобная. Но все же тащить байдары было страшно трудно. Пришлось идти все время в гору и по рыхлому снегу, стараясь не сбить сани с тропы. К тому же оттепель усиливалась, и в меховых кухлянках было страшно жарко. Кругом по косогору стоял строевой лес. Вековые ели до самой земли опускали свои косматые лапы, засыпанные снегом. Приходилось по косогору огибать сопку, покрытую лесом.

— Вон там перевал и будет, — утешал Тимошка Елену, махая рукой куда-то вверх. — Оттуда уж все под гору пойдем, с перевала. А леса ты не бойся, — говорил он Елене, которая косилась на косматые ели. — Собаки голос подадут, ежели кто туда заберется.

Между тем лес стал редеть и потом как-то расступился, — открылась большая равнина, покрытая кое-где молодыми елями и соснами. Налево круто подымалась голая вершина сопки.

— Вот и перевал! — сказал Тимошка. — Вот туды взберемся, — он опять махнул куда-то вверх, — а потом уж все спущаться, до самой реки все спущаться будем.

Он прервал свою утешительную речь и вдруг дал рукой знак к остановке.

Все остановились.

— Яшка, — позвал Тимошка, — смотри! — Он показал на свежие следы лыж, пересекавшие их путь.

— Двое шли, — сказал Яшка, всматриваясь в след, — ишь, по одному следу прошли… Хитрят! Недавно и прошмыгнули. У нас перед носом продрали.

— Кенайцы, черти! — буркнул Тимошка.

— Один кенаец, другой нет! — поправил Яшка.

— Ну да! — усомнился Тимошка.

— Да ты смотри, вво! Вишь? Не кенайский ход — носком колупает. Сзади шел.

— На перевал следы-то, — сказал Тимошка, — поди, там и засели. Нутка сбегай… Поглядай… У тя ноги молодые.

— Волчка возьму, — сказал Яшка, отвязал Волчка и вместе понеслись, — Волчок впереди, Яшка сзади.

Тимошка успокаивал своих спутников.

— Энти не тронут. Энти за нами следят. Их нечего бояться. Вот что на реке будет…

Где-то на горе раздался злобный лай Волчка. Потом слабо брякнул пистолетный выстрел, и лай Волчка вдруг сменился отчаянным визгом.

— Ужли Волчка пристрелили? — тревожно воскликнул Тимошка.

Но визг не умолкал и стал приближаться к путешественникам.

— Подранили, мерзавцы! Пожалуй, пса мне испортили, — беспокоился старик за своего любимца. — Пса жаль. Уж такой пес, цены ему нет!.. Эх!.. Яшка, дурак, не доглядел, я бы не дал!

Через четверть часа прибежал Яшка. Впереди его несся Волчок, тряся головой и повизгивая от боли.

— Жив! — радостно воскликнул старик. — Зацепило только. Волчок, Волчок!.. Псина! — Волчок подбежал и с тихим визгом стал жаться к ноге хозяина. Тот стал осматривать голову Волчка.

— Ишь, ухо зацепили. Еще бы малость и в мозговицу бы попало. Ах ты, сукин ты сын! — ласкал старик визжавшую собаку. — Ну, ладно, будет! Поправишься!

На Яшку Тимошка обрушился, упрекая его в том, что он чуть не сгубил собаку. Яшка оправдывался.

— Они за камнями засели, а Волчок сразу налетел и ну рвать одному кухлянку. Ну, тот и пальнул. Я и подбежать не поспел. Хотел я их пристрелить, да, думаю, дразнить не надо. Потом сосчитаемся.

Тимошка еще раз ругнул Яшку и, переменив тему разговора, обратился ко всем:

— Ну, что же? Как теперь? Напрямки по короткой жарить мимо тех, — он махнул рукой в сторону выстрела, — или в круговую?

— Режь напрямки, — сказал Яшка.

— Напрямки-то — напрямки. А ну, как они по дороге завал сделали? Что мы с байдарами делать-то будем? Да и нас они из-за завалов, как куропаток, перестрелять могут.