Почти все мы были ранены осенью на сталинградском фронте.

— Гитлеровец нынче уж не тот, что был здесь осенью, — добавил он, улыбнувшись. — Теперь он смирный.

Уже понял, что из сталинградского котла не вырваться, что Гитлер уже вычеркнул все двадцать две дивизии из своей армии. Но! — поднял он палец. — Не думайте, что его можно взять голой рукой! Он, как смертельно раненный зверь, может и на последнем издыхании кинуться на нас…

Майор неторопливо ходил перед строем, разговаривал с нами и внимательно, по-отечески заглядывал в лица, Говорил он раздумчиво, словно взвешивая и примеряя к нам каждое слово. От частностей, от задач своего полка переходил к общей картине на фронтах, сравнивал войну, с тяжелой ношей, взваленной на плечи советского народа.

— Мы — творцы истории, — говорил он. — История будет писать о нас. А о тех, кто под всякими предлогами прячется за нашими спинами, — о них история не напишет, а если и напишет, то только как о паразитах на здоровом теле народа.

— Мы, русские, — продолжал он, — должны спасать Россию, как спасали ее не раз. Мы должны спасать и Европу от коричневой чумы Гитлера, как много веков назад спасли ее от Батыя…

И мы расправляли плечи, вырастали в собственных глазах — казались сами себе этакими богатырями-освободителями, готовыми в любую минуту ринуться в бой, словно в самом деле за нашими спинами, буквально за хутором Вертячьим, стоит вся Россия., а за ней из-за горизонта истерзанная Европа смотрит на нас с мольбой.

Я тогда подумал: вот в такие минуты, наверное, люди совершают подвиг. И, видимо, не совсем справедливо после отмечать лишь непосредственно совершившего подвиг потому, что не меньшая заслуга в этом и того, кто его подготовил, кто «зарядил» человека на подвиг.

А наш командир полка умел «заряжать» солдат.

В полку майора Мещерякова я пробыл до конца Сталинградской битвы, он вручал мне медаль «За отвагу», наконец он сделал из меня разведчики. У каждого командира свой метод. Майор Мещеряков, развивая в нас чувство профессиональной гордости разведчика, постоянно напоминал нам, что мы его глаза и уши, что мы смелые и находчивые ребята, которым все по плечу. И мы старались. Мы изо всех сил старались быть такими.

Помню случай с блиндажом.

Обычно задачу нам ставил начальник разведки, хотя зачастую в присутствии командира полка. Но тут он сам ставил задачу и даже руководил взятием «языка». Нет, с нами во вражеские траншеи он не лазил. Роль его заключалась в том, что он командовал средствами обеспечения — так называли в наших операциях артиллерийское, минометное и пулеметное прикрытие. В таких случаях мы готовы были не задумываясь лечь у вражеских траншей, но непременно выполнить задание. Он, конечно, это знал и не забывал напомнить об осторожности.

— Прошу вас, сынки, будьте осторожны и ради себя, и ради дела. Не рискуйте напрасно.

В этой операции он еще накануне приходил с нами на передовую. Ребята наперебой показывали ему облюбованный вражеский блиндаж.

— Понимаете, товарищ майор, он немножко в сторонке, его легче взять, — объясняли ребята. — И подходы к нему лучше, по ложбинке пройдем незаметно.

Он, высокий, с мудрыми, спокойными глазами, терпеливо слушал и крутил головой над бруствером.

— А что, ребята, если брать не этот блиндаж, а вон тот, против шестой роты? Пойдемте, посмотрим.

И вся группа — начальник разведки, командир взвода и ребята — участники операции, пригибаясь, пошли по траншее в соседний батальон. Он, конечно, не хуже нас знал оборону противника, хотя мы ни днем ни ночью не спускали с нее глаз — постоянно кто-то дежурил на НП то одного, то другого батальона.

— Вот смотрите. — показывал командир, — какой дугой наша оборона охватывает вражескую в этом месте. А вот тот их блиндаж выдается вперед, и фрицы из него простреливают фланги шестой роты чуть ли не вдоль траншей. Поняли?

Мы кивали, но главного еще не понимали, не доходило.

— Вы возьмите «языка» так, как планируете взять, — в том блиндаже. — Майор улыбнулся. — Только конец будет другим: следом за вами в блиндаж войдет взвод пехоты с пулеметами и там закрепится. Убиваем двух зайцев: берем «языка» и вклиниваемся в их оборону.

Он, конечно, мыслил масштабами полка и в интересах всего полка. Мы рот от удивления раскрыли: так здорово получалось! Дзот этот мы знали, он сделан в три наката. Много раз наша артиллерия пыталась его разбить. Но он выстаивал. И если его захватить, противнику покоя не будет: из дзота можно простреливать его траншеи в обоих направлениях.

Кто-то спросил:

— Товарищ майор, но ведь потом туда не доставишь ни боеприпасы, ни продукты! Фашисты же ни за что не пропустят!

Майор опять улыбнулся, как улыбается отец наивности вроде умного, но не искушенного в житейских премудростях сына.

— Мы сделаем фуникулер.

Ручаюсь, никто из нас тогда не знал, что это такое. Майор понял это, пояснил:

— Закольцуем веревку. Будем привязывать к ней ящики с патронами, термосы и перетаскивать по снегу.

— Вот это здорово! — восхищенно воскликнул Иван Сыпченко, комсорг взвода.

В одну из ближайших ночей мы без особого шума захватили этот дзот, взяли в нем трех фрицев. Но когда по нашему следу поползла пехота, гремя котелками, противник заметил ее, открыл ураганный огонь, развесил «фонари». Возвращаться нам пришлось под огнем. Потеряли троих ребят и одного пленного. Своих вынесли, а немца бросили на «нейтралке».

Новый гарнизон захваченного нами дзота быстро заминировал ход сообщения со стороны позиций противника и до конца держал потом гитлеровцев на этом участке в большом страхе, много вывел из строя вражеских солдат. Но и с фуникулером тоже мороки было! Гитлеровцы специально стреляли из минометов по этому месту и чуть ли не каждый день рвали веревки. Потом ее заменили стальным тросом, который можно было порвать лишь прямым попаданием снаряда.

Я был свидетелем, как руководил майор прорывом вражеской обороны во время генерального наступления по ликвидации сталинградской группировки. Накануне он всю ночь провел на переднем крае, разговаривал с бойцами — ходил из роты в роту, из батальона в батальон. Молодежь называл «сынками», с пожилыми говорил на равных.

— Надо, мужики, завтра во что бы то ни стало прорвать оборону. Сколько же можно сидеть в этих промозглых траншеях! Чем скорее ликвидируем группировку, тем быстрее перейдем в теплые квартиры на отдых… Знаю, знаю, что устали. Чем быстрее кончим, тем лучше. Главное — прорвать утром оборону, выколупнуть их из насиженных блиндажей, а там, по-моему, они покатятся легко. Только не давать им закрепиться… Как вы считаете, какие огневые точки против вашего участка следует подавить в первую очередь?

Он, конечно, лучше, чем кто-либо, знал, когда какие точки надо подавить, но, видимо, хотел, чтобы каждый солдат чувствовал себя участником разработки предстоящей операции и даже в какой-то степени ответственным за нее.

Я был в свите командира полка (почему-то начальник разведки из всего взвода облюбовал в связные меня) и всю ночь ходил за капитаном Сидоровым, а он в свою очередь — за командиром полка. Поэтому видел, как еще вечером майор распекал своего заместителя по тылу и хозяйственников:

— Чтоб завтрак был генеральский! — шумел он и тыкал пальцем: — На первое борщ с мясом, на второе — обязательно чтоб было второе! — мясо с гарниром! Поняли? Всех накормить досыта. И пораньше. Сам проверю!

Батальонные старшины стояли навытяжку, «ели глазами» начальство. Мне так не хотелось оказаться на их месте! И не потому, что майор грозился разжаловать и отправить каждого из них с винтовкой на передовую (это не самое страшное), а просто бы провалился сквозь землю со стыда, что вынудил такого человека кричать.

На КП он был в то утро сосредоточен, строг и молчалив, Я наблюдал за ним издали. Он то и дело посматривал на часы с металлической решеткой над циферблатом. Всегда такой непоседливый, тут он был непривычно тих. Иногда только что-то скажет коротко через плечо, и сразу же начинается движение вокруг него: кто-то подтаскивает телефон ближе, кто-то бежит с командного пункта выполнять распоряжение. И снова замирают — здесь уже давно все готово, все смотрят на него, ловят каждое его движение, разговаривают шепотом.