Но отчего мой ум к себе так властно

Та склянка привлекает, как магнит?

В моей душе становится так ясно,

Как будто лунный свет в лесу разлит.

Бутыль с заветной жидкостью густою,

Тянусь с благоговеньем за тобою,

В тебе я чту венец исканий наш,

Из сонных трав настоянная гуща,

Смертельной силою, тебе присущей,

Сегодня своего творца уважь.

Взгляну лишь на тебя, и легче муки,

И даль светлей, возьму тебя лишь в руки,

Волненье начинает убывать,

И шире даль, и тянет ветром свежим,

И к новым дням и новым побережьям

Зовет зеркальная морская гладь.

Слетает огненная колесница,

И я готов, расправив шире грудь,

На ней в эфир стрелою устремиться,

К неведомым мирам направить путь.

О эта высь! О это просветленье!

Достоин ли ты, червь, так вознестись?

Спиною к солнцу встань без сожаленья,

С земным существованием распростись.

Набравшись духу, выломай руками

Врата, которых самый вид страшит,

На деле докажи, что пред богами

Решимость человека устоит,

Что он не дрогнет даже у преддверья

Глухой пещеры, у того жерла,

Где мнительная сила суеверья

Костры всей преисподней разожгла.

Распорядись собой, прими решенье,

Хотя бы и ценой уничтоженья.

Сейчас сказать я речи не успею,

Напиток этот действует скорее,

Хоть медленней струя его течет.

Ты дело рук моих, моя затея,

И вот я пью тебя душою всею

Во славу дня, за солнечный восход.

Это о самоубийстве, которое абсолютно запрещено христианской религией. Вот оно, западное христианство. Оно вне запретов, оно вне канонов. Оно то, что позволяет на равных говорить с Богом и никогда не становится на колени ни перед кем, в том числе и перед Демиургом — создателем Вселенной.

Человек рождается свободным и равным не только в гражданском обществе, но и там, у Всевышнего престола. Человек не должен никому подчиняться. Вот что такое западное христианство. Вот что такое эти готические шпили, устремляющиеся в небеса. Это вызов, который человек бросает Вечности, бросает мировому абсолюту, бросает даже мировому Добру. Фауст впоследствии, когда эта чаша с ядом выпита не будет, сочтет свой минутный порыв глупостью, слабостью, но слово «грех» не произнесет. Во всем романе в стихах «Фауст», во всей этой истории, во всем эпосе ни разу не будет употреблено слово «грех».

Это христианство, которое является религией свободы, а не религией греха и подчинения. Самый худший грех для фаустианского христианина — это слабость, это трусость, это глупость. И второй раз этот абсолют христианской веры фаустианского человека, эта магическая формула, которая как ключ открывает дверь в неведомую страну абсолютного равенства человека и Божества, в страну, которую мы зовем Запад, будет произнесена устами Жанны д'Арк в пьесе Ануя «Жаворонок»:

«От содеянного мною — не отрекусь». Фаустианский человек никогда не отрекается от содеянного им.

Он ни разу не кается.

Отношения с землей у них тоже на уровне полнейшего экзистенциализма. Помните, какими словами Фауст сожалеет о том, что поддался слабости и прислушался к колокольному звону и даже почувствовал детское умиление. Это тоже, если хотите, формула будущей гражданской позиции. Это формула развития социальной структуры Запада.

"О если мне в тот миг разлада

Был дорог благовеста гул

И с детства памятной отрадой

Мою решимость пошатнул,

Я презираю ложь без меры

И изворотливость без дна,

С которой в тело, как в пещеру,

У нас душа заключена.

И обольщенье семьянина

Детей, хозяйство и жену,

И наши сны, наполовину

Неисполнимые, кляну.

Кляну Маммона, власть наживы,

Растлившей в мире все кругом,

Кляну святой любви порывы

И опьянение вином.

Я шлю проклятие надежде,

Переполняющей сердца,

Но более всего и прежде

Кляну терпение глупца.

Вот он, фаустианский человек, вот оно — фаустианское христианство. Ничего и никогда не терпеть. Терпение — глупость, смирение — глупость. И это есть единственный главный грех человека. И рождаются руны Запада. Последние слова Фауста: «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой». Вот оно, гражданское общество, вот отношения людей друг с другом, с властью, с божеством. Вот поэтому фаустианскому человеку выпала почетная роль, и он дал свое имя фаустианскому христианству. Вот оно — западное христианство. Вот то, чего мы были лишены, то, чего мы не восприняли, то, чем нас обнесли. Это было непоправимо. Потому что человек живет так, как он верует, а человек верует в какую-то формулу жизни. У нас этой формулы, вдохновляющей, приподнимающей человека над житейской грязью, трусостью, слабостью, над компромиссом, не было никогда. Все это скажется.

Это начнет сказываться очень скоро. Мы это прекрасно почувствуем уже где-то к XIV веку.

Но пока византийское христианство кажется очень соблазнительным и даже сложным и глубоко духовным лесным славянам, которые таких изысков вообще-то не видели. Они начинают опять, чуть ли не после тысячелетнего перерыва, читать книги. Они приобщаются к кое-какой эллинской культуре, правда, запачканной этим византийством, замутненной до неузнаваемости. Там осталось знание, но там уже не было свободного духа. А культура — это не только сумма информации; не ее биты, это дух, который исходит от этой культуры. Духа не было, но биты информации были. Формула вина без букета и градусов.

А пока Русь творит своих святых.

И посмотрите, кого она делает своими святыми? Самые первые святые на Руси — это Борис и Глеб, которые отказались защищаться, которые погибли потому, что Святополк Окаянный, который поднял на них руку, был их братом. И не желая участвовать в братской розни, не желая защищаться теми же методами, поскольку цель не оправдывает средства (по византийской формуле), они предпочли умереть. Добродетель подчинилась без боя пороку и покорно подставила горло. Хорошо, что еще потом были и Владимир, и Ярослав, которые в сходной ситуации горло не подставили. Иначе тех зачатков государства и цивилизации, которые на Руси произросли, не было бы. Когда настал их час, и Владимир, и Ярослав просто-напросто послали за варягами. С помощью варягов они своих братцев (ситуации были совершенно зеркальные и у того, и у другого, проста через некоторое время) выгнали — и очень далеко. И те пошли скитаться, ища помощи при европейских дворах. Тот, кто отказывался принимать правила игры, тот погибал. И все на Руси как-то притихло. Не было динамики.

Хотя на первый взгляд Русь производила хорошее впечатление. В Киеве было 600 церквей, было много денег, было много рынков. И если сравнивать Русь тех изначальных времен, когда Валентин Иванов мог себе позволить называть ее Русью Великой, с бегунами на соседних дорожках и даже с теми, кто бежал чуточку поодаль, мы не обнаружим пока контраста…

Мы не заметим ни в XI-ом, ни в XII в., ни тем более в X-ом такого уж большого отставания.

Мы увидим везде примерно то же самое. На Западе дерутся герцоги, бароны, графы. Из-за чего дерутся — понять абсолютно невозможно. Из-за славы, из-за власти, из-за владений. В будущем великом Альбионе, том самом, который станет главным хранителем и оплотом западных свобод и гражданских прав, тоже сплошные потасовки. То два короля, то чуть ли не три. Ничего не поймешь, сплошной хаос, из которого время от времени доносятся какие-то дикие вопли и вылезают копья и мечи. Сплошной клубок тел и пыль по дорогам.

На Руси дерутся князья, все при деле. Все примерно одинаково одеты и у них, и у нас. Но на Руси люди лучше накормлены. На Руси в этот момент нет голодных. Богатая земля, больше возможностей уклониться от налогов…Не взять в степях и лесах вовремя налоги. На Западе это было лучше поставлено.