Фраза была не очень попятная, но явно зловещий смысл ее заставил сразу всех замолчать.

В кухне что-то шипело, громко хлопала по кастрюлям крышками Ксюша.

На улице поднимался ветер. Закачались деревья, завизжал крючок, удерживая ставню, не давая ей захлопнуться. Пролетел за окном и сразу же взвился вверх бумажный змей с рыжим мочальным хвостом.

Катька встала, подошла к зеркалу, рассеянно повертела в руках гребенку, положила обратно, повернулась к Иринке:

— Знаешь, что? Надо нам всем собраться и обсудить.

Иринка поморщилась.

— У тебя прямо какая-то страсть к обсуждениям! И так все ясно, что делать надо. Выследим, где живет каждый, кто ходит к Ивашкину. А потом будем приходить к ним домой, вести эту самую работу, — не желая произносить трудного слова, просто закончила Иринка.

— Правильно! — тут же согласилась Катька. — И начнем прямо с Марининой мамы. Наверно, она уже ищет тебя. — Обернулась Катька к Марине.

— Пусть поищет. Будет знать, как меня в подпол садить.

— А ты, оказывается, вредная. — Надевая шерстяную кофточку, снова оглянулась на нее Катька.

— А мне и надо быть вредной, — с почти взрослыми интонациями в голосе произнесла Марина и серьезно посмотрела на Катьку черными, как угли, глазами.

На улице порыв ветра сорвал с Катькиной головы кокетливо надвинутую на макушку шляпку, бросил в лужу. Подгоняемая ветром, шляпка поплыла.

— Как пароход, — сказала Марина и с интересом стала следить, что будет дальше.

Катька залезла в лужу с ногами, вытащила шляпку, рассматривая мокрые, враз обвисшие поля, проговорила укоризненно:

— У человека несчастье, а ты — пароход. Выдумала тоже.

Не слушая ее, Марина предложила:

— Она уже испортилась, и ты ее носить не будешь. Дай мне. Я из нее сделаю лодку и буду катать Бульку.

Какая том еще у нее Булька, Катька не знала, но Марина сказала об этом так серьезно и такая была сейчас хорошенькая на ветру, с красными щечками, с черными глазами, так красиво падали на ее плечи серные кудри густых длинных волос, что Катька рассмеялась и сунула ей в руки мокрую шляпку.

— На, катай своего Бульку. Наверно, такое же чудо, как ты…

— Булька — не чудо, а щенок. Только мамка ему есть не дает, и Булька лазит по помойкам.

Катька всплеснула руками.

— И ты с ним возишься?!

— Кто же с ним возиться будет? — все так же серьезно ответила Марина. — Он — сирота. Я его под забором нашла.

Катька внимательно посмотрела на нее, помолчала, потом взяла за руку и негромко сказала:

— Пойдем, Мариночка. Мы сегодня поговорим с твоей мамой, и она больше не станет тебя ругать.

Дверь в Маринином доме была не на защелке, и, как только девочки потянули ее, она открылась. В сенях они постояли тихонько. В комнате кто-то сморкался и говорил жалобно.

— Это мама, — сказала Марина. — У нее насморк и еще кто-то. Слышите, говорит?

Она тихонько приоткрыла дверь, просунув голову, оглядела комнату.

— Нет никого, — удивленно оглянулась она на Катьку и Иринку. — С кем же она разговаривала? — И, широко распахнув дверь, переступила порог. За ней вошли и Иринка с Катькой.

Сидевшая на постели женщина подняла голову. У нее были красные опухшие глаза, красный широкий нос и бледное, совсем бледное страдающее лицо.

Увидев Марину, она открыла рот, не мигая смотрела на дочь, а потом вдруг заголосила, вскочила на ноги и бросилась к Марине.

— Доченька ты моя! Да где же ты была? Я весь берег исходила, искала, искала, горе ты мое луковое.

Она стояла перед Мариной на коленях, гладила ее плечи, прижимала к себе, а Марина, как взрослая, тоже гладила ее мокрое от слез лицо и говорила:

— Если ты будешь меня еще с крысами садить, я совсем уйду. Вот к этим, — кивнула она на Иринку с Катькой.

Женщина взглянула на девочек через Маринино плечо, спросила:

— Это вы ее нашли? Где?

— А они тебе не скажут, — питаясь освободиться от ее рук, опередила ответ Марина. — Ишь какая хитрая, чтобы тете Кристе сказать!

Женщина опустила глаза. Долго молчала. Катька не выдержала первая.

— Вы, тетя, напрасно Марину обижаете и напрасно Кристине верите. Разве вы не знаете, что ее сын только из-за нее чуть не умер!

Женщина это знала. Еще тогда, когда Женю увезли в больницу, поразилась Кристиной жестокости. На ее вопрос, помнится, Кристина ответила: «Не о сохранении тленной оболочки заботиться надо, а о душе. Потому так и сурова с сыном, что думаю о его загробной жизни». Ответила, явно недовольная вопросом.

Именно Кристина первая пришла к ней, когда узнала, что она согласилась отдать Мариночку в городской пионерский лагерь.

— Дочь-то — дитя неумное. А тебе ой худо будет, сестра, за это общение с антихристами!

Кристина настаивала, чтобы она не пускала дочку к пионерам. Кристина привела прямо к ней в дом брата Афанасия. Кристина путала и без того запутавшиеся мысли. И она, уставшая от всего, пригрозила Мариночке подвалом.

Бог ты мой! Сколько же она сегодня передумала, пока искала дочку! Сердце, казалось, вот-вот остановится. Ну для чего ей жить, если не будет рядом ног этих черных вишенок глаз, волос этих кудрявых, если вдруг перестанет звучать в доме ее голосок то упрямый, настойчивый, а то и ласковый, нежный. Нет, не только жизни не надо, а и тот слет потускнеет, если исчезнет вдруг Мариночка.

Мигом пронеслось все это в голове у женщины. Она вздохнула, вытерла платком глаза, сказала Иринке и Катьке:

— Чего же вы стоите, садитесь…

Марина забралась к матери на колени, поправила волосы, поцеловала в красный распухший нос. За окном откуда-то, наверно, из репродуктора на площади, донеслась песня:

Марина прислушалась.

— А я знаю эту песню, — слазала она, соскочила с материнских колен, подбежала к окну; и не успела мать ничего сказать, как она распахнула створки. Вместе с сырым воздухом в комнату ворвались слова:

— Человек шагает по планете… — затянула Марина.

— Там же поют «пионер», — робко поправила женщина.

— А я еще не пионер, а человек уже, — ответила Марина бодро. Опять запела. Иринка с Катькой переглянулись, засмеялись. Поглядев на девочек, на дочку, слабо улыбнулась и женщина.

Женя был всегда с друзьями. Вместе с ними ходил в кино, слушал сказки, что рассказывала по вечерам Иринкина бабушка, играл. Не отставал от ребят.

Как-то Катька сказала, что в школе нужно помыть после побелки окна. Женя с готовностью вместе со всеми побежал туда. Иринка полизала стекла водой, потом вытирала их тряпкой, а уж после этого терла до блеска бумагой. Женя старался делать так же.

К вечеру работа была закончена. Все разбежались по домам мыться, а Женя открыл дверь в пустой и гулкий школьный коридор. Здесь, как и в классах, пахло краской и стояла необычная, какая-то парадная тишина.

Осторожно ступая по крашеному полу. Женя прошел к своему классу и открыл дверь. Хрустально сияли в классе стекла больших окон, на белых подоконниках зеленели диковинные кактусы с мясистыми, напоминающими вытянутую восьмерку, не колючими, а гладкими листьями. Как на линейке, выстроились ряды блестящих черных парт. Женя присел на одну из них. Еще раз огляделся.

С новым, неизведанным чувством воспринимал он сейчас и парты, и классную доску. Все, что раньше тяготило, теперь наполнило смутными, но радужными надеждами. Он посчитал по пальцам, сколько осталось дней до первого сентября. Оказалось, чуть больше недели. Это его и обрадовало, и огорчило. Каждый день приближал сто к школе, к тому новому, что откроется перед его глазами, по-иному увидевшими мир. Но в то же время каждый день приближал Иринкин отъезд.