— Все мои сестренки учатся русскому языку! — с гордостью заявила она.

— Вы, как и другие ваши соотечественники, очень часто задаете один и тот же вопрос: «А теперь здесь что?» — после первой же прогулки сказала переводчица. — Стоит вам только указать на какой-нибудь роскошный особняк или виллу богатого человека, как вы спрашиваете: «А теперь здесь что?» Я отвечаю: то же самое, что и прежде — здесь живет такой-то или такая-то. И тогда все смеются.

Инженер объяснил, что вопрос: «А теперь здесь что?» — это своего рода рефлекс. За последние сорок лет у граждан СССР выработалась привычка смотреть на дворцы и особняки как на народное достояние.

— Но многие ваши туристы, — сказал ленинградец, — когда приезжают в нашу страну, тоже задают «смешные» вопросы. Они спрашивают: «Сколько стоит это?» — все равно, идет ли речь о кинозвезде, футбольной команде или музее Эрмитаж. Так что, как видите, у всех есть «странности».

Уезжая, инженер решил сделать своей добровольной переводчице подарок. У него были захвачены с собой из Ленинграда кое-какие сувениры. Он позвонил девушке домой и договорился о встрече.

Инженер явился на сквер, к месту свидания, на несколько минут раньше условленного времени.

Вокруг шла бодрая торговля цветами. Основными покупателями были мужчины. Очевидно, этот сквер — приятный зеленый островок среди автомобильных потоков — считался популярным местом встреч.

Цветы недаром почитались одной из местных достопримечательностей. Они поражали яркостью и величиной. Вот на лотке расположились целые снопы необыкновенных, с капустный кочан роз Вишневые, алые, пурпурные, рубиновые, темно-оранжевые, кумачовые тона, смешанные вместе, казались ярким костром. Ощущение огненности было таким полным, что, когда старушка-цветочница начала кропить розы из большого пульверизатора, заменяющего ей лейку, инженер невольно испугался: а вдруг вода зальет это бушующее пламя, погасит цветочный огонь?

Ленинградец не мог удержаться, купил громадный пламенеющий букет и зашагал к условленной аллее, на которой красовался всемирно известный памятник древнему стихотворцу.

Возле бронзового поэта он увидел свою переводчицу. Она стояла... за цветочным лотком и бойко вязала букетики, которые у нее раскупала группа школьников. Волосы девушки сверкали на солнце, как гроздь рыжих тюльпанов, глаза синели, словно незабудки, а ее алые щеки могли цветом соперничать с самой яркой розой.

«Надо же было купить цветы для... цветочницы! — корил себя инженер. — Нашел чем удивить человека, который полжизни проводит среди цветов! И как это я раньше не догадался уточнить: что именно она продает? Вот и попал в смешное положение!»

Отступать было поздно: девушка его заметила.

Когда школьники убежали, инженер подошел и смущенно вручил ей букет.

— Это мне? — удивилась она. — Какой красивый! Цвет вашего флага!

— Простите, я не знал, что вы... — начал оправдываться ленинградец, но лицо девушки неожиданно стало задумчивым, даже немного грустным.

— Мне еще никто никогда не дарил цветов, — со вздохом сказала она. — Это первый букет в моей жизни. Я ведь продаю цветы с детства, с десяти лет. Кому же в голову придет дарить мне букеты? А вы, вы очень меня обрадовали, очень... Только сейчас я поняла: как это приятно, когда тебе преподносят цветы!

БУКВЫ НА БЕТОНЕ

За диспетчером бетонного завода Ниной ухаживали многие. Очень хорошенькая, живая, веселая, отличный товарищ — разве этого недостаточно, чтобы оправдать душевные страдания и вздохи доброй половины юношей?

Как всегда, в таких ситуациях взаимности добивается один-единственный счастливец, а «отверженные» ведут философскую базу: «Нужно же кому-нибудь быть неудачником». Другие утешаются тем, что «на Нине не свет клином сошелся». Третьи не сдаются и продолжают сраженье за Нининым сердцем под девизом: «За любовь нужно бороться до последнего вздоха». Это все, разумеется, не мешает первым, вторым и третьим оставаться с Ниной в самых дружеских отношениях. Но частенько попадется какая-нибудь мелкая душонка, которая начинает «мстить» за то, что девушка отнеслась к ней равнодушно. Нашелся один такой типчик и на стройке. И вот стали появляться на стенах и заборах надписи, в которых рядом с именем Нины стояло ругательство или оскорбление. Иногда упоминались и некоторые мужские фамилии, хотя всей стройке было отлично известно, что у Нины есть жених и в скором времени состоится свадьба.

Хулиган был неуловим. А может, просто мало занимались этим вопросом: стирали поганые слова — и дело с концом.

Безнаказанность, видимо, вдохновила подлеца на более крупный «подвиг». Однажды, когда было закончено бетонирование фундамента насосной станции, на свежем, еще не схватившемся бетоне появился очередной «автограф» хулигана.

Когда прослышавшие про поганую надпись бетонщики вернулись из общежития, то они увидели Нину. Она сидела на груде досок и плакала. Утешать ее не стали. Стали думать, как изловить подлеца. Железный прут, которым были на бетоне написаны ругательства, валялся тут же, как вещественное доказательство.

Пришли дружинники.

— Делайте что хотите, — сказали бетонщики, — но если вы и на этот раз не найдете этого типа, у которого вместо сердца мусор, то мы о вашей дружине начнем писать на заборах различные нехорошие слова...

Как искали подлеца — это уже другая история. Но с помощью бетонщиков дружинники на следующие сутки его обнаружили, привели на место преступления. «Неуловимым» оказался помощник кладовщика, известный танцор и «покоритель сердец» по имени Геннадий.

Дружинники сказали так:

— За все прошлое он получит по заслугам. Это уж наше дело. А за бетон рассчитайтесь с ним сейчас, не отходя, так сказать, от фундамента. Это ваше дело.

«Покорителю сердец» никто ничего не сказал. На него даже не смотрели. Наконец бригадир Костя зажег новую сигарету и произнес, кивнув на надпись:

— Сотри!

А к этому времени быстросохнущий бетон уже окаменел. Он готов был выдерживать удары стальных таранов, сотен тонн воды, он рассчитан был на долгие века.

Геннадий не тронулся с места. Приказ казался ему фантастическим: стереть с бетона надпись было почти невозможно. Пошляк отлично знал это: он сам рассчитывал на «нестираемость», когда «увековечивал» свое гнусное сочинение.

Двое суток Геннадий безотлучно прожил на бетоне. Он успел снять только буквы Нининого имени. Наверно, все строители побывали за это время возле фундамента насосной плотины. Затем засыпающего на ходу Геннадия отпустили часа на три — спать. Но стыд оказался сильнее сна: «покоритель сердец» собрал вещи и, даже не получив расчета, сбежал со строительства.

КОЛЛЕГИАЛЬНОСТЬ

Шпротову, директору одного довольно видного театра, после очередной плохой рецензии в газете пришлось туго. Вот-вот мог грянуть очередной громовой приказ начальника, заканчивающийся очередными оргвыводами и прочими неприятностями.

«Хорошо еще, если выговор дадут, — раздумывал Шпротов, — а то могут перевести куда-нибудь подальше от столичной цивилизации. Прикажут, например, поднимать театральную целину в тайге. В таких местах, над которыми, наверное, и спутник-то не пролетает».

Однако приказа не последовало. Просто указали в устной форме, что следующий раз Шпротову придется пенять на себя...

— Симпатично отделался! — радовался директор, весело поднимаясь в лифте к себе домой. — Вот что значит чуткость вышестоящих инстанций! Друзья остаются друзьями! Не имей сто премьер, а имей одного друга в управлении!

И распираемый любовью к прогрессивному человечеству, он перешагнул порог своей квартиры.

Дома царила атмосфера закрытого собрания, о повестке дня которого известно заранее: кому-то придется очень худо.