— А все-таки большая у нас территория!

Я просто готов был его расцеловать!

Утром мы кое в чем разобрались.

Офицер, автор бессмертной фразы «Выходи строиться на построение», оказался пожилым лейтенантом. Он большую часть пути спал, а на остановках выходил из вагона и делал на путях гимнастические упражнения.

Фамилия грузина, который клялся памятью отца, оказалась Сулоквелидзе. Днем мы с ним живо обсуждали подробности ночного боя, в котором Сулоквелидзе лично отбивался от шести рыл, а одного приметил на всю жизнь, найдет хоть из-под земли, и поклялся памятью отца, что убьет его. Но что-то не может его разыскать, наверно, его ссадили. Сулоквелидзе был очень недоволен дракой, особенно потому, что он спал на нарах, его кто-то поднял во сне и, «как идиот, дал в ухо! Как идиот!».

Утром только и было разговоров, что о ночной битве, выяснилось, что пятеро этих ловеласов всю ночь пили, а на разъезде Ламбино схватили стрелочницу и затащили ее к нам в вагон. И первым это заметил… о, этих героев-молодцов было человек пятнадцать. Да, это они. Если бы не они, то случилось бы непоправимое! Ленька внимательно выслушивал все эти рассказы, ни тени улыбки на лице, только изредка вопросик какой-нибудь задаст и снова весь во внимании. Да. Когда врешь, всегда стоит какой-нибудь человек без тени улыбки на лице.

После этого случая, который был истолкован как следствие пьянки, вдоль эшелона на всех остановках стал ходить какой-то майор с палкой. Заметив бегущего призывника с оттопыренным карманом, майор отбирал у него водку, брал бутылку двумя пальцами, разжимал их, и бутылка, подобно авиабомбе, на глазах орущего эшелона взрывалась на рельсах. Это было очень печальное и нравоучительное зрелище. И никто теперь не пьет водки. Пьем только воду. Вон как раз Ленька с фляжкой бежит по рельсам. В дверях в это время появился наш сонный лейтенант. Ленька стал залезать по лестнице в вагон.

— А ну-ка дай попить, — сказал лейтенант.

— Самим мало, товарищ лейтенант, — взмолился Ленька, — на восемь человек несу!

— Да мне один глоток! — обиженно сказал лейтенант.

Тут, как всегда, Вовик влез в чужое дело:

— Дай ему, Ленька, чего ты?

Ленька полосонул Вовика взглядом, опять стал хныкать:

— Вы на него, товарищ лейтенант, внимания не обращайте, он у нас в детстве с дерева упал!

— Да что тебе, воды жалко? А ну-ка дай! — разозлился лейтенант.

Он вырвал фляжку у Леньки, открыл ее, сделал глоток. Потом, не отрываясь от фляжки, покосился на Леньку, но пить не бросил.

— Ххха! — наконец выдохнул он, переведя дыхание. — Хорош гусь! Как фамилия?

— Шнурков!

— Запомним!

Ленька завернул крышку фляги, мигом на нары.

— Артист! — укоризненно сказал он Вовику. — Во фляжке водка!

Мы так запрыгали, что с нижних нар разом заорали:

— Эй вы, верхние, песок не сыпьте!

Вот так мы ехали на север, поезд лязгал на стрелках, в широком экране открытой двери плыли ели, ели, названия станций, озера, облака. Встречные полярные экспрессы проносились мимо нас на разъездах, сверкая привернутыми к столикам оранжевыми абажурами. Шли дожди. На серых водах лежало серое небо. Темно-зеленые трелевочные тракторы КТ-12 ревели в непролазной грязи дорог, на вершинах темных сопок лежали мокрые снега. Нас ждала Советская Армия, место, предназначенное страной для сильных и молодых мужчин. За серыми дождями, вот тут слева, лежали другие государства, чьи министры распинались в своих добрых чувствах к нам, а на равнинах аэродромов стояли дежурные звенья самолетов серии «Ф» с атомными бомбами на борту. И пилоты, знавшие назубок курсовые и выход к цели, валялись в скафандрах на черных кожаных диванах дежурок. И атомные лодки высовывали у наших берегов змеиные головки перископов. И молодые ребята в ботинках и гольфах пели на казарменных плацах веселые песни. Вон те горы — они уже не у нас. Они уже в НАТО…

Над городом шел снег, густой, мокрый. Нас выстроили на перроне, пересчитали. Мы пошли по доскам перрона, разбрызгивая по сторонам мокрый снег. Мы пошли, а Ленька остался. Он ехал дальше. Эх, Шнурков, каким бы ты стал нам товарищем в эти предстоящие три года! Пока, Ленька! Не судьба…

— Рыжий, Рыжий! — закричал кто-то, я обернулся — это бежал Ленька, проскальзывая, как на коньках, по мокрому снегу. — Я подарок тебе припас, — сказал он.

И вынул из кармана нож тбилисского производства.

— Пригодится, — добавил он, — со стопором.

Так мы расстались.

Через полтора года во время больших учений я вдруг увидел Леньку в кабине артиллерийского тягача, в колонне, что шла к нам навстречу. Он тоже узнал меня, высунулся из окошка и что-то долго кричал, но из-за грохота колонны ничего нельзя было разобрать…

Похороны

— На границе, в ста километрах от нашей части сосредоточено пятьдесят семь вражеских атомных пушек!

— При встрече офицера голова четко поворачивается, подбородок приподнят, рука…

— Радиостанция, которая перед вами стоит, предназначена для связи полк-дивизия, полк-полк. На передней панели мы видим…

— Рот-та, подъем!

Шлепанье босых ног, со второго этажа коек — прямо на пол, белые, отмытые в бане пятки — восемьдесят пар разом — стукаются о крашеный пол. Брюки — раз!

— Пять секунд прошло!

На одну пуговицу — черт с ними, с брюками… Портянки — раз, раз, комом в сапог, торчат из-за голенища, но не идти же!

— Десять секунд прошло!

— Патриотизм, чувство преданности Родине отличают солдата Советской Армии…

Теперь в гимнастерку… колом стоит от вчерашнего пота… с хрустом гнется…

— Рот-та, становись!

«Дорогая мама! Вот мы и прибыли на место. Теперь пиши мне по адресу: Мурманская область, воинская часть…»

Ремень перехвачивает талию, а уж боком видно — строй начинает сбегаться. Раз, два, прыгнул, растолкал других плечом, встал. Вот он я, защитник!

— Автомат Калашникова имеет откидной приклад для технических родов войск, которым и принадлежит наша часть.

— Первый взвод — на разгрузку угля, второй — на лесобиржу, третий — в распоряжение дежурного по части.

— Строились двадцать две секунды. Плохо. Придется повторить. Рота — отбой!

— Запомните, что вы служите в округе первого класса, то есть в округе, который граничит с государством — членом НАТО. Показываю на карте…

— Первый взвод — на уборку территории, второй — на строительство парка машин, третий — в распоряжение дежурного по части.

— Рот-та, подъем!

— Носки на ширине ступни. Ну что вы выставили живот, как директор пивзавода. Видеть грудь третьего человека… Еще раз — равняйсь!

— Рот-та, отбой!

— Эти уколы являются обязательными для всех военнослужащих Советской Армии. Они предохраняют от брюшного тифа, от…

— Рота, подъем, тревога!

Здравствуйте! Только приехали — уже тревога. Даже службу понять не успели. Брюки-портянки-сапоги-гимнастерка-ремень. Есть!

— Одеть бушлаты!

Ого, это что-то новенькое.

— Курящие, шаг вперед!

Махорку давать ночью будут, что ли? Шагнули. Некурящие — человек пять — стыдливо топчутся на месте.

— Несмотря на неоднократные предупреждения, кто-то курит в казарме. Сегодня ночью дежурный по части обнаружил на полу в вашей казарме окурок. Вот этот. Его следует убрать из казармы. Выбросить. И выбросить так, чтобы всем запомнилось — курить в казарме нельзя! Некурящие, встать в строй к курящим. Это на тот случай, если станете курить — чтоб наука. Рота, напра-во! На выход шагом марш!

Ночь. Прожектора на крышах. Ветер с залива. Надо, пожалуй, застегнуть бушлат на крючок. Не продуло бы со сна.

— Вовик, застегни бушлат.

— А что, ты думаешь — пойдем куда-нибудь?

— Наверно.

— Идиотизм!

Ага, несут носилки. На них два одеяла, на одеяле лежит простыня. На простыне — баночка, в баночке — окурок. Направо. Шагом марш. Дорога в гору. Потом вниз. Направляющие, короче шаг. Подтянись. Дорога входит в лес. Ветер. Низкие елки гнутся и пляшут под ветром. Дорога вверх. Наша очередь нести носилки. Бери, Вовик! Носилки тяжелые, только странно все это. Неужели нельзя по-человечески сказать? Нельзя курить в казарме, и точка. Направляющие, шире шаг. Дорога идет вниз. Ночь. Темнота. Елки пляшут под снегом. Сапоги месят снег. Щеки мокрые, снег стекает по щекам, тает на подбородке. Рота, стой. За елками виднеется какая-то ограда, за оградой — кресты. Кладбище. Ну-ка, выкопаем здесь могилу для проклятого окурка! Ну-ка, похороним его здесь, в мерзлом грунте Мурманской области, на окраине городского кладбища! Ну-ка, закопаем здесь в земле старые свои привычки, свою старую жизнь под названием «гражданка»! Шустрей, шустрей лопатами! А где лопата не берет — ломом, ломом! Нам еще немало рыть этой каменной землицы за три года службы в Заполярье. Окопы, блиндажи, землянки, боевые позиции, ходы сообщения, индивидуальные укрытия, аппарели для машин — сквозь снег к земле, сквозь землю вниз, в ямку от пуль и осколков, от взрывной волны и атомного света. Вот и холмик насыпали над окурком, над гражданской жизнью. Рота, становись, равняйсь, налево, шагом марш!