Тогда-то Дени и счел своевременным вступить в брак с Мартой Девинь, что в принципе было уже давно решено. Младшая сестра Шарлотты и неразлучная подружка Розы вот уже три года ждала его — нежная и покорная, с светлой улыбкой на губах. Они были знакомы с детства и на заброшенных тропинках Жанвиля поклялись друг другу в верности, но добавили при этом, что не будут торопить события, что счастье всей жизни стоит того, чтобы дождаться времени, когда они будут в силах создать настоящую семью. Люди немало дивились, что юноша, столь много обещающий, в двадцать шесть лет завоевавший блестящее положение, так упорно настаивал на браке с бесприданницей. Матье и Марианна легко согласились на этот брак, одобряя разумные доводы сына. Дени не желал жениться на богатой, которая обошлась бы ему дороже принесенного ею приданого, он радовался, что нашел себе красивую, здоровую, разумную и дельную жену, которая будет подругой, помощницей, утешением всей его жизни. С ней ему нечего было опасаться неожиданностей, он прекрасно знал ее, к тому же она была очаровательна, скромна, добра — словом, обладала всеми достоинствами, необходимыми для прочного семейного счастья. И он тоже был хороший человек, очень благоразумный, пожалуй, слишком благоразумный, как говорили о нем, и она это знала и решила рука об руку пройти с ним жизненный путь, счастливая, уверенная в том, что они вместе спокойно проживут жизнь, озаренные ясным сиянием разумной любви.

Накануне свадьбы в Шантебле шли большие приготовления. Однако на празднество, ввиду недавнего траура, решили пригласить только близких. Кроме членов семьи, приглашение получили Сегены и Бошены, к тому же Бошены были родственниками Марианны. К завтраку ждали не более двадцати человек. Но всем хотелось быть как можно сердечнее, внимательнее, как можно красивее, и каждый изощрялся, лишь бы придумать еще что-нибудь приятное, трогательное, дабы еще прочнее скрепить тесные сердечные узы. Потому так тщательно обдумывали вопрос, где поставить стол, как его убрать и чем кормить гостей. Начало июля выдалось такое солнечное, такое теплое, что единогласно было решено накрыть стол на дворе под деревьями. Возле прежнего охотничьего домика, простого флигелька, где когда-то, по приезде в Жанвиль, поселились молодые супруги Фроман, нашлось очаровательное местечко. Это было как бы гнездо семьи, ее корень, откуда побеги ее разрастались по всей округе. Окончательно пришедший в ветхость флигелек Матье отремонтировал и расширил, рассчитывая поселиться там с Марианной, оставив при себе только Шарлотту с детьми, а ферму собирался в недалеком будущем передать своему сыну Жерве, радуясь, что скоро заживет как патриарх, как отрекшийся от престола король, которому по-прежнему повинуются все и вся, чтя мудрость его советов. На месте старого запущенного сада теперь раскинулась покрытая свежей травой лужайка, вокруг которой, подобно добрым и преданным друзьям, высились великолепные деревья — вязы и буки. Эти деревья посадил он сам, Матье, и они выросли на его глазах, стали как бы плотью от его плоти. Но самым дорогим его детищем, его любимцем, был стоявший посреди лужайки могучий двадцатилетний дуб, выросший из хрупкого черенка, который он сам, с помощью Марианны, посадил в тот день, когда они обосновались в Шантебле: пока он орудовал заступом, жена держала черенок. Их питомец вырос, широко раскинул ветви, словно здоровая кровь Фроманов с каждой новой весной бродила в нем могучим потоком жизненных соков. А рядом с этим дубом, — он тоже был членом их крепкой семьи, — находился бассейн, куда из источников по трубам поступала родниковая вода, и журчание ее никогда не смолкало.

Именно здесь накануне свадьбы и происходил семейный совет. Матье и Марианна пришли первыми, чтобы взглянуть, как идут приготовления. Они застали там Шарлотту, которая, сидя с большим альбомом на коленях, делала наброски старого дуба.

— Сюрприз? — спросили у нее Матье и Марианна.

Она смущенно улыбнулась:

— Да, сюрприз, потом сами увидите.

Тут она призналась, что вот уже две недели расписывает акварелью меню для свадебного завтрака. Ей пришла трогательная мысль изобразить на меню детские игры, детские головки, весь фромановский выводок, и старые фотографии помогли ей воспроизвести сходство. Старый дуб должен был служить фоном для двух последних малышей — крошек Бенжамена и Гийома.

Матье и Марианна пришли в восторг от этой вереницы розовых мордашек и с умилением узнавали их. Тут были и оба их близнеца в обнимку, еще в колыбели; и Роза, незабвенная покойница, в рубашонке, и Амбруаз, и Жерве, катающиеся нагишом по траве, и Грегуар, и Николя, нерадивый школьник, разоритель птичьих гнезд, и Клер, и дочери Луиза, Мадлена и Маргарита, — вот они носятся по ферме, скачут на лошадях, гонят прочь кур. Но в особенности растрогал Марианну портрет ее последнего сыночка Бенжамена, ему только что исполнилось девять месяцев, и Шарлотта изобразила мальчика под дубом в одной коляске со своим сыном Гийомом, его ровесником, родившимся на восемь дней позже.

— Дядюшка и племянник, — пошутил Матье. — А дядюшка, как не говорите, все же старше на целую неделю.

Марианна улыбнулась, но глаза ее затуманили слезы умиления. Рисунок задрожал в ее руке, и она сказала:

— Сокровища наши! Сыночек мой дорогой, дорогой мой внучек! И снова я мать и снова бабушка!.. Дорогие крошки, они вдохнули в нас надежду и мужество, они залечили нашу рапу — в них наше утешение.

И это была правда. Какая скорбь, какая тоска царили в семье в первое время, когда Шарлотта, покинув завод, поселилась на ферме! Беременная на четвертом месяце, как и Марианна, она чуть не умерла поело трагической катастрофы, унесшей Блеза. Понемногу она пришла в себя, особенно с тех пор, как ее дочурка Берта, болезненная девочка, поразительно окрепла и порозовела на свежем воздухе Шантебле. Шарлотта твердо решила посвятить себя воспитанию двух своих ребятишек, остаться до конца жизни здесь, в тиши, под этим гостеприимным кровом, счастливая тем, что у детей есть бабушка и дедушка, которые помогут, поддержат ее. Она и всегда была какая-то неземная, прелестная в своей мечтательности, жаждущая любить и быть любимой. Поселившись вместе с родителями покойного мужа в старом охотничьем домике, который Матье переоборудовал для них троих, она постепенно вернулась к жизни. И даже снова взялась за живопись — это был дополнительный источник доходов, сверх того, что ей выплачивал завод; свои акварели она сбывала одному парижскому торговцу. Но самым большим утешением, истинным целителем ее душевных ран стал Гийом, подарок умершего мужа, дитя, которое воскресило отца и словно возвратило безутешной вдове любимого супруга. Тем же стал для Марианны и маленький Бенжамен, родившийся после смерти Блеза, заменивший утраченного сына и заполнивший собой пустоту в сердце матери. Обеим женщинам, обеим матерям доставляло ни с чем не сравнимую радость вместе кормить своих маленьких бесценных утешителей. Они забывались, глядя, как растут и креп-пут малыши, кормили их грудью в одни и те же часы, в едином стремлении никогда не разлучать детей и вырастить их сильными, красивыми, добрыми. Хотя одна из них была почти вдвое старше другой, они относились друг к другу как сестры, ибо от одного и того же животворного материнского молока набухали их груди. Скорбь постепенно начала стихать, им случалось смеяться вместе со своими крошками, и не было зрелища более трогательного, чем эти двое — свекровь и невестка, которые как бы сливались воедино над колыбелью младенцев в извечном цветении материнства.

— Осторожно, спрячьте ваши акварели, — сказал Матье, — идут Жерве и Клер. Они хотели посоветоваться, куда ставить стол.

В девятнадцать лет Жерве выглядел настоящим колоссом, он был самый большой, самый сильный в семье, с короткими вьющимися волосами, большими светлыми глазами, с округлыми, словно высеченными резцом, чертами лица. Матье, шутя, называл его сыном Кибелы[3], что вызывало улыбку у Марианны, вспоминавшей ту ночь, когда она зачала Жерве здесь, в Шантебле, которое еще дремало тогда перед своим теперешним расцветом. Жерве оставался любимцем отца, подлинным сыном плодородной земли, и Матье привил ему любовь к этому поместью, страсть к труду землепашца, к этой силе, которая в сочетании с разумом побеждает все и вся, надеясь, что сын сможет со временем продолжить дело родителей. Матье уже и теперь переложил на его плечи часть обязанностей и ждал лишь его женитьбы, чтобы целиком передать ему управление фермой. И он мечтал, что подмогой Жерве будет Клер, если она выйдет замуж за честного, надежного малого, который сумеет внести свою лепту в дело жизни. Двое мужчин, если они между собой поладят, будут не лишними в хозяйстве, которое росло с каждым днем. После рождения маленького Бенжамена Клер заменила мать — в свои семнадцать лет она хоть и не блистала красотой, но была девушкой бойкой, и обладала завидным здоровьем. Она наблюдала за кухней и за домом, вела счета и, будучи от природы весьма бережливой, соблюдала строжайшую экономию, что давало повод для подтрунивания со стороны более расточительных членов семьи.