Соломона, царя Имеретинского, нетрудно было притянуть к делу; воевать с турками ему было не впервые; он еще незадолго до того просил помощи у Государыни, но тогда ему было в ней отказано. С Ираклием, казалось, первоначально Коллегии будет больше хлопот. Но это было неосновательно.

«Грузинские цари и народ, по словам проф. Цагарели, восторженно приняли воззвание Великой императрицы, призывавшей их на борьбу с общим врагом христианства, и выразили готовность немедленно последовать призыву “православной монархини”, что они действительно и доказали, сражаясь против турок в течение всей пятилетней турецкой войны»[59].

Грамоты самой Екатерины, письма Панина, воздействие пограничных начальников и особо посланных агентов — все было пущено в ход, чтобы изъяснить грузинам пользу, какая последует для них от участия в войне, в которой они будут подкреплены русским корпусом. Обещалась помощь денежная, награда на небесах — и «внесение в трактат», т. е. будущий трактата с Портою, о чем и владетели просили. «Внесение в трактат» означало бы формальное обязательство Турции не посягать на пределы Грузии.

Что призыв России нашел благодарную почву в грузинских землях, неудивительно.

«Борьба за православие» — это нечто такое, что грузины того времени легко могли понимать, так как сами они не совсем были чужды этому занятию. Но религия являлась одним из стимулов борьбы политической, стремления отстоять — и обеспечить — свою независимость среди враждебных или могущих стать враждебными политических единиц.

В половине XVIII века Соломон в Западной, Ираклий в Восточной Грузии достигают крупных политических успехов, и тем не менее, вернее, именно поэтому они ищут помощи России, а когда им ее предложили, то с энтузиазмом принимают приглашение.

Все успехи Соломона и Ираклия были зданием, построенным на песке.

Благодаря слабости Персии, ловкой политике и военному дарованию Ираклий «возвел Грузию на степень той важности, коею она соделалась известна соседним державам».

Но положение Ираклия было очень шаткое; сейчас он получает дань от Ганджи и Эривани и если они заупрямятся, то карталинские и кахетинские дружины напомнят им, кто такой Ираклий. Но что делать, если появится в Иране настоящий властелин, всеми признаваемый?[60] Status quo, достигнутый в течение десятков лет неустанного труда, опасностей и войн рассыплется в порошок. Персидские ханы, турецкие паши, лезгины — все, что в двух шагах, все они следят за каждым словом, за каждым движением. Надо вести политику на три фронта, не допускать коалиций, задабривать одних, помогать другим, наказывать третьих. И ценою неслыханного напряжения что же достигается? Разве одна «слава». Спокойствия же, простой уверенности в завтрашнем дне — нет. Что такое внешнее положение связано с неустойчивостью внутри страны, это слишком очевидно. Не перевелись еще искатели карталинского престола, потомки Вахтанга; у них приверженцы среди дворянства, укрыватели — в Персии[61]. Все недовольные, все питающие злобу находят приют у двуличных соседей. Ни о какой реформе, ни о каком предприятии нельзя думать, ничего довести до конца. Прежде чем дело станет прочно, придут и сожгут, разграбят, уничтожат. Есть планы, есть идеи, но, в таких условиях, нельзя их осуществить!

Не имея возможности сноситься с Европой, не уживаясь в Азии и с Азией, хотя всецело почти связанные ее рутиной, грузинские цари обращались к России. Другого исхода у них не было. Как ни мало находили они на этом пути, взоры их снова и снова неуклонно обращались к северу.

Ища русского покровительства и добиваясь гарантии неприкосновенности против произвола восточных держав, цари грузинские были вполне рассудительны, так как только при внешней обеспеченности могли они довести до успешного конца то, чего им так и не удалось сделать, — обуздание вассалов и упрочение государственного порядка.

Обезопасив себя со стороны Персии и Турции, грузины, может быть, сумели бы сладить с внутренними смутами и стать на путь сколько-нибудь нормального общественного развития. Вот что побуждало Ираклия и Соломона искать русской помощи, вот почему они с такой радостью отозвались на приглашение действовать против турок, несмотря на очевидную для них опасность этого шага.

Они видели впереди, как обещанную награду со стороны России покровительство единоверной державы. Счастье близко и возможно. Со стороны грузин было бы трусостью пропустить такой шанс. Они рискнули, как рискнул в свое время Вахтанг и опять проиграли ставку.

Когда отправляли экспедиционный корпус, то его предназначали не столько для прямых действий, сколько для подкрепления грузин — именно последние должны были «учинить важную диверсию».

Как разъяснял граф Панин Тотлебену, нужно действовать так, чтобы незаметно для грузин и их владетелей они воевали как бы по собственному побуждению, на деле же все это должно производиться «здешним руководством и просвещением», т. е. грузины должны играть роль орудия в руках Тотлебена. Как формулирует Панин: «Была бы душа здешняя, а тело грузинское»[62].

Мы не будем разбирать причин, повлекших за собой неудачу этих замыслов Панина. Пришлось бы для этого излагать ход кампании, постепенное накопление недоразумений между Тотлебеном и владетелями, дошедшее до разрыва и неприятностей, пришлось бы оценивать поступки и поведение отдельных лиц. Нас все это не касается. Скажем лишь одно: ни Соломон, ни Ираклий не были расположены играть ту роль, какую им, по-видимому, предназначал Тотлебен, т. е. роль начальников иррегулярных ополчений при его корпусе. Для этого Соломон был слишком привычен самостоятельно воевать с турками, не говоря об Ираклии, боевая слава и опытность которого были иных размеров и иного качества, чем тотлебеновские.

Но замысел Панина был, по существу, нелеп: гармоническое совместное действие регулярных войск и грузинских дружин едва ли было возможно. Это были войска совершенно разных эпох. С одной стороны, полная дисциплина, планомерность, техника, сильная артиллерия, провиантская часть и пр. С другой — контингенты всадников и пехотинцев с весьма несложной организацией, с более чем шаткой дисциплиной; всякий продовольствуется, как может, и вся эта масса удерживается в повиновении только благодаря авторитету и популярности царя и высших начальников.

С одной стороны, люди прошедшие строгую казарменную школу, с другой — феодальные бароны и воины-крестьяне.

Вот один, и очень важный, источник шероховатостей во взаимных отношениях. Но были еще осложнения, которых не предвидели в Петербурге и с которыми не мог справиться ни пресловутый Тотлебен, ни позже генерал Сухотин.

Владетели гурийский и мингрельский, в теории вассалы имеретинского царя, на практике же почти всегда независимые от него, вели свою самостоятельную политику. Осилить этих вассалов и объединить Западную Грузию, было мечтою имеретинских царей, и Соломон надеялся при поддержке России добиться этого.

Русским генералам пришлось не столько руководить согласными движениями грузинских владетелей, сколько разбираться в их взаимных отношениях, склонять к единодушию. Естественно, что на месте все это оказалось сложнее, запутаннее и труднее, чем думали в Петербурге. Но если бы внимательно читали донесения пограничных начальников и всю переписку по грузинским делам и вникли бы в дело, тогда меньше бы было неожиданностей. Неосновательные ожидания заменились разочарованием, а виноватыми оказались грузины.

Мы уже говорили, что помощь России укрепила бы царей и внутри Грузии[63]. Так что если Россия преследовала свои интересы в Грузии, то и грузинские владетели надеялись, что, воюя по призыву России с Турцией, они добьются существенного улучшения, упрочения своих дел.