С Диляфруз они встретились в фойе. Обе были в нарядных платьях и по моде причесаны. Это было необычно после белых халатов и повязок на головах, они не сразу узнали друг друга. Гульшагида, кажется, впервые заметила — у Диляфруз не только красивые глаза, но и нежно очерченные губы, изящная фигурка с тонкой талией. Густые темные локоны красиво спадают на плечи. Гульшагида чуть выше ростом. Иссиня-черные, как вороново крыло, волосы, черные брови и глаза, свежее лицо, открытая шея — все было красиво и женственно в ней. Умело сшитое платье, туфли на высоком каблучке подчеркивали стройность ее фигуры.

Они говорили о разных пустяках. Однако Гульшагида была старше, опытнее и наблюдательнее. По беспокойным глазам Диляфруз она сразу поняла — девушка кого-то ждет, высматривает. Иногда она слегка вздрагивала, теснее прижималась плечом к Гульшагиде, как бы прося защиты, а иногда делала резкий шаг вперед, словно порывалась догнать кого-то. Вот она опять вздрогнула. Гульшагида невольно проследила за ее взглядом. И вдруг в большом зеркале увидела Саматова, стоявшего рядом с какой-то сильно напудренной девицей в короткой юбке и с рыжими всклокоченными волосами.

— Подожди, — шепнула Диляфруз, — у меня что-то с каблучком, — и отошла в сторону.

Теперь и Гульшагида беспокойно встрепенулась. По лестнице поднимался Мансур с какой-то коротко, по-мужски остриженной девушкой с ярко накрашенными губами; у нее открытая шея, к тонкой золотой цепочке подвешен крупный кулон; на запястье левой руки — крохотные золотые часики.

После того памятного, тревожного утра Гульшагида ни разу не видела Мансура. Тогда он показался ей несколько постаревшим, усталым. А теперь — новый коричневый костюм, белая сорочка с подобранным в тон галстуком, модные остроносые ботинки, ровно подстриженные волосы освежили и омолодили его; даже ранняя седина на виске, бросившаяся тогда в глаза Гульшагиде и заставившая больно сжаться ее сердце, сегодня почти не заметна.

— Ты не знаешь случайно, кто эта девушка вон с тем представительным мужчиной в коричневом костюме? — не удержавшись, спросила она у Диляфруз.

— Вы говорите о спутнице Мансура-абы? А его-то вы разве не узнали?.. С ним — свояченица доцента Янгуры, молодой врач Ильхамия Искандарова.

Гульшагида уже слышала, что Мансур поступил на работу в клинику хирурга Янгуры. «Так вот почему тогда, в машине, Фазылджан так интересовался судьбой Мансура», — подумала про себя Гульшагида. И, в свою очередь, торопливо потянула Диляфруз в сторону.

— И у меня что-то неладное с туфлей, — сказала она, не успев придумать ничего другого.

Они слишком рано вошли в зрительный зал и уселись на свои места, — ряды в партере почти пустовали, лишь кое-где сидели пожилые люди. Если бы Диляфруз была наблюдательней, она поняла бы, что Гульшагиду тоже беспокоит сердечная заноза. Но девушку слишком занимало собственное грустное чувство, и она плохо замечала, что творится вокруг.

Да, она любила Саматова, как может любить чистое сердце, еще не изведавшее горьких разочарований. Она, безусловно, видела и легкомысленность Саматова, и его эгоизм, — терзалась, плакала, но, встретив любимого, сразу все забывала и прощала ему, надеялась, что сумеет как-то повлиять на него и он исправится. Но за последнее время Саматова уже не трогали нежные взгляды девушки, он как бы не слышал ее ласковых слов. И все же Диляфруз не могла допустить мысли, что его обещания и заверения, высказанные так недавно, были грубым обманом.

Вчера, в больнице, она случайно услышала телефонный разговор Саматова. Судя по всему, он говорил с какой-то девицей, уславливался пойти в театр. Сердце Диляфруз впервые обожгла ревность. Чтобы убедиться в измене Салаха и увидеть свою соперницу, Диляфруз тоже решила пойти в театр, на тот же спектакль. Взяла два билета и… пригласила Гульшагиду. Должно быть, и самая добрая девушка, если ее незаслуженно и грубо обидят, способна отплатить за обиду. Саматов, безусловно, увидит их в театре и догадается, что. Диляфруз. не случайно пришла именно с Гульшагидой. Ведь Гульшагида неоднократно сталкивалась с ним на работе, разгадала его подлую, низменную натуру. Пусть знает Салах, что дружба Диляфруз и Гульшагиды не сулит ему ничего доброго.

Весь первый антракт подружки провели на своих местах. Их уже не тянуло в фойе, зачем лишний раз бередить сердце… Они перечитывали программу, обменивались какими-то незначительными фразами. Но в начале второго антракта к ним подошел доцент Янгура — он тоже оказался на спектакле.

— В театре нехорошо уединяться и грустить, — доброжелательно заговорил он, — не хотите ли прогуляться?

Гульшагида сразу же поднялась с места, — чего, в самом деле, сидеть бедной родственницей, на Мансуре, что ли, сошелся белый свет!

Но Диляфруз не захотела гулять.

— Ваша подруга что-то очень уж грустна, — с добродушной улыбкой заметил Янгура. — Впрочем, нетрудно догадаться, о. чем могут грустить молодые девушки.

От Янгуры исходил запах духов. Высокий, с седеющей прядью надо лбом, со вкусом одетый, он выглядел красавцем. Прогуливаясь, Янгура заметно рисовался — он знал цену себе Гульшагида в мыслях не осуждала его: ведь и за ней водится этот грешок — покрасоваться на людях. Ей ведь тоже нравится, когда мужчины обращают на нее внимание. Но если бы даже ей и не свойственна была эта женская слабость, все равно сослуживцы шептались бы: любит Гульшагида похвастаться своей фигуркой… Так зачем же притворяться перед собой?

Сначала они потолковали о медицине. Вернее, говорил только Янгура. Его недюжинные знания, зрелость суждений, осведомленность в новинках литературы нельзя было отрицать. И Гульшагида порой чувствовала себя неловко, сознавая превосходство интересного собеседника.

— Вон, видите, неплохая парочка? — Янгура, вдруг прервав разговор о медицине, кивнул на проходивших чуть поодаль Мансура и Ильхамию. — Свояченица моя так и не поехала в деревню, осталась работать в Казани. Хотите, познакомлю?

— Мы… кажется, уже знакомы, — солгала Гульшагида.

— Мансур — способный молодой хирург, — с подъемом говорил Янгура. — И, знаете, он приобрел на Севере немалый опыт. Мои сотрудники уже прониклись уважением к нему.

— Я очень рада за Мансура, — стараясь не выдать себя, рассеянно отозвалась Гульшагида. — Наверно, ваши веские рекомендации тоже укрепили его авторитет.

— Возможно, — скромно согласился Янгура. — Но вы однажды правильно подметили: он довольно упрям и своенравен… Впрочем, отшлифуем. Волны, как известно, превосходно шлифуют камень.

Мансур то ли в самом деле не замечал Гульшагиды, то ли делал вид, что не замечает, — во всяком случае, не подошел, чтобы поздороваться, даже издали не поклонился.

Однако случилось нечто неожиданное — Ильхамия подтолкнула локтем своего спутника, довольно громко сказала:

— Посмотрите-ка на моего джизни! [11] Он довольно ловко пользуется отсутствием жены. Вон кого подцепил!

Мансур увидел Гульшагиду рядом с Янгурой. Недоумение, беспокойство, растерянность отразились в его глазах, как тогда, при первой встрече на лестнице. Гульшагида сдержанно кивнула ему. Мансур ответил.

Резко зазвонил звонок. Публика устремилась в зал. Янгура проводил Гульшагиду на место. Диляфруз оставалась все такой же печальной и задумчивой, почти не отвечала Гульшагиде, старавшейся развлечь ее.

Гульшагида и Диляфруз уже оделись и стояли в общей толпе у выхода. К ним опять протолкался Янгура. Диляфруз словно ждала этого, торопливо попрощалась и вышла первой. Гульшагида даже обиделась на нее: «Неужели думает, что мне очень хочется остаться наедине с Янгурой?»

На улице заметно похолодало. Под ногами скрипел снег. На небе, сгрудившись, мерцали звезды, большие и равнодушные.

— Какой чудесный воздух! Может, пройдемся пешком, Гульшагида-ханум? — предложил Янгура.

Теперь, когда так поспешно ушла Диляфруз, Гульшагиде не хотелось одиночества. Почему не прогуляться с интересным собеседником… Они зашагали по улице, направляясь к Арскому полю.