— В Бухенвальде есть люди, заинтересованные в спасении всех жертв фашизма, — сказал он.

В лагере, где сновали всякие подозрительные личности, преданные прислужники эсэсовцев, опасно было откровенничать, рассказывать всю правду о себе. Но Симагин рискнул, высказался перед врачом без утайки.

— Бухенвальд — тоже фронт. Я — советский офицер. Не могу оставаться в стороне от борьбы с гитлеровцами.

Врач ничего определенного не обещал. Но Симагин был терпелив и настойчив. Наконец, после неоднократных разговоров, врач дал согласие познакомить его с одним чехом.

Через два дня к Симагину подошел санитар, многозначительно посмотрел прямо в глаза Николаю, кивнул головой на дверь. Сам он тут же нагнулся и принялся вытирать пыль под кроватью.

В пустынном коридоре Симагина поджидал низенький, горбатый чех в полосатой одежде. Он глянул на Николая светло-голубыми глазами, в которых поблескивали теплые, озорные искорки. Должно быть, человек этот был очень жизнерадостен, если при своем физическом изъяне он и в условиях Бухенвальда не утерял живости характера.

И опять повторилась почти та же самая история, что при знакомстве с врачом-австрийцем: сначала — общие разговоры, потом «прощупывание», фразы, намеки, И только на третьей или четвертой их встрече чех заявил:

— Коммунисты и здесь не должны сидеть без дела… Вполне ли вы готовы принять участие в нашей общей борьбе с фашизмом?

— Это цель моей жизни! — ответил Симагин.

— Как вы себя чувствуете?

— Окреп окончательно. Хотел бы поскорее включиться в борьбу.

— Не торопитесь. Мы решили еще немного подержать вас в ревире. Отсюда вам удобнее наладить необходимые связи с вашими русскими друзьями. Вы согласны?

— Я согласен со всем, что пойдет на пользу дела. Чех сжал правую руку в кулак:

— Нам надо держаться вот так.

— Понимаю! — кивнул Симагин.

Вскоре после этого разговора Симагин встретился со Степаном Биклановым и другими участниками будущей организации. Они, живя в разных бараках, уже сплотили вокруг себя небольшие группы отважных парней. Оставалось всем объединиться в единую патриотическую организацию.

— Без широко разветвленной организации мы не можем существовать, — настаивал Симагин. — Нам во что бы то ни стало надо установить связи, в том числе интернациональные. В одиночку тут много не сделаешь. Надо действовать сообща.

И Симагин рассказал новым друзьям о своих первых интернациональных знакомствах.

В марте 1943 года представители подпольных групп на одном из тайных своих заседаний постановили создать «Русский политический центр», который объединял бы всех русских подпольщиков как из военнопленных, так и из числа заключенных. Руководителем организации был единогласно избран Николай Симагин.

Когда организационный момент миновал, «Русский политический центр» выразил желание включить Симагина постоянным своим представителем в «Интернациональный центр». Все тот же чех познакомил Николая с Вальтером — вожаком немецких подпольщиков. По предложению Вальтера «Интернациональный центр» ввел Симагина в свой состав.

Все эти организации ставили «перед собой широкие цели: подготовку к общему вооруженному восстанию; саботаж на Густлов-верке, где военнопленные и заключенные привлекались к изготовлению вооружения и боеприпасов; продовольственную помощь особо бедствующим лагерникам; активное ведение антифашистской агитации и пропаганды.

…Симагин находился в самом центре этой многообразной патриотической деятельности. Назимов пока мало знал об этом и, конечно, еще не представлял всего размаха подпольной работы «Русского политического центра».

«На лбу не написано кто ты такой»

— Ну, друг, Задонов, теперь давай руку! — каким-то особо приподнятым тоном однажды сказал Назимов.

— Да что мне, впервые здороваться с тобой? — не понял Николай.

— Таким-то образом, пожалуй, и впервые.

С этого дня Назимов шаг за шагом начал вводить Задонова в курс деятельности «Русского политического центра». Теперь Николай получал более ответственные задания.

Как-то в бане Черкасов, проходя мимо Назимова, шепнул, что по рекомендации центра должен познакомить его с двумя надежными людьми: один — из тридцатого блока, другой — из двадцать пятого.

В двадцать пятый барак Назимов счел целесообразным послать Задонова, а сам направился в тридцатый. Так было сподручней.

Черкасов познакомил его с любопытным человеком, назвавшимся Николаем Кимовым. «Уже четвертый тезка, — отметил про себя Баки. — Русские особенно пристрастны к Иванам, Николаям да Петрам».

Кимов был среднего роста, одет в полосатое. Но даже в этой уродливой одежде он выглядел необыкновенно красивым. Все в нем — лицо, фигура, манера держаться — привлекало. Таких людей в Бухенвальде Баки больше не встречал.

При всей своей располагающей внешности новый знакомый держался настороженно и выжидательно. Назимов, в свою очередь, тоже внимательно приглядывался к нему. Их молчание да взаимное разглядывание так затянулось, что встреча могла окончиться безрезультатно. Назимов первым улыбнулся, пошел на откровенность.

— Что мы так недоверчиво рассматриваем друг друга? Ведь никто из нас не собирается залезть другому в карман. Давай закурим, — Баки протянул сигаретку.

— Спасибо.

— Огонек найдется?

— Поищем, — Кимов тоже улыбнулся, как-то молодецки щелкнул зажигалкой. — Я вижу, у вас есть намерение залезть поглубже чем в карман.

Для первого случая разговор на том и кончился. Да и в последующие встречи Назимов не переставал осторожничать — не шел дальше дружеских шуток. Он пока так и не высказал Кимову главного, Откровенно говоря, Назимову не совсем по нраву была внешность Кимова: слишком уж он щедро наделен природой. Такие красавцы бывают изнеженными, балованными, пасуют перед трудностями, тем более не выдерживают тяжелых испытаний, особенно когда остаются один на один с опасностью.

Неудивительно, что Назимов старался разузнать, насколько силен Кимов в военном деле, где и каким подразделением командовал, активно ли участвовал в боях. Оказалось, что Николай Кимов служил политруком в противотанковой батарее. Их часть стояла в Бресте. 21 июня парторганизация приняла его кандидатом в члены партии. В тот же день Кимов выехал со своей батареей на тактические учения… Окончилось это учение настоящим боем с гитлеровцами, перешедшими нашу границу. Батарея оказалась в окружении, пробиться обратно в крепость не было возможности. Присоединились к первой попавшейся боеспособной части и вырвались из вражеского кольца. Участвовали в ожесточенных сражениях под Бобруйском, Львовом, Щорсом, под Коробом и Конотопом. Здесь Кимов получил серьезное ранение и попал в плен.

Когда он очнулся, то увидел себя в вагоне, битком набитом пленными. Через Гомель и Минских везли в Германию. На одной из станций выгрузили из эшелона и загнали в лагерь «304 Н». Там вскоре началась страшная эпидемия сыпняка. Из тридцати трех тысяч лагерников в живых осталось только тысяча двести человек. Потом их переправили в Бельгию. Шахта. Добыча угля. Батрачить на врага — это хуже тифа. Военнопленные старались отлынивать от работы. В отместку фашисты душили голодом:.

Больных, голодных, полураздетых людей пытались усиленно вербовать в гитлеровскую армию. Соблазняли шоколадом, вином, консервами, сигаретами. В лагерь зачастили белоэмигранты. Тоже подбивали на измену. Но только отдельные шкурники променяли родину на жратву.

Вместе с надежными товарищами Кимов повел контрагитацию против изменников. Гитлеровцы узнали об этом. Кимова и восемнадцать его товарищей изолировали от других военнопленных, потом отправили в Бухенвальд.

Но политрук Николай Кимов не успокоился и в Бухенвальде. Днем он отбывал повинность на заводе, а вечерами, когда все улягутся, в темноте, шепотом рассказывал советским людям об Александре Невском и битве на Чудском озере, вспоминал былины о Буслаеве и русских богатырях. Солдаты узнавали от Кимова и о Куликовской битве, и об освобождении Москвы от оккупантов народным ополчением Минина и Пожарского. Полтавская битва, походы Суворова, слава Бородино — обо всем этом Кимов знал в подробностях, умел живописно рассказать, так как до военной службы преподавал историю в средней школе.