— Нет, позднее. В машине. На заднем сиденье[23].

Корбан не смог удержаться от смеха. Вот уж чего он не мог себе представить, так это Лиоту Рейнхардт в такой ситуации. Заметив ее строгий взгляд, он растерялся и выпалил:

— Виноват.

— Действительно, виноват, — сухо проговорила она. — Могу себе представить, какие пошлые мысли пронеслись в вашем ограниченном уме. Вы хоть когда-нибудь сидели в машине на таком сиденье?

— Нет, мэм, — пробормотал он, поморщившись.

— Конечно, откуда вам знать. Там мало места, слишком мало, чтобы делать то, о чем вы подумали. Уверяю вас. Особенно если машина несется, подпрыгивая на ухабах, и ветер дует в лицо.

— Да я ничего, я так. А чья была машина?

— Одного из друзей Бернарда. Не помню его имени, но он узнал от моей подруги, что нам надо добраться до дома. А когда танцы закончились, было уже поздно. Мы стояли на автобусной остановке, и они, проезжая мимо, увидели нас. Когда я оказалась в машине, то не прошло и двух минут, как Бернард наклонился ко мне, обнял и пообещал, что придет день и он женится на мне.

— И что вы ему ответили?

— Я была уверена, что это шутка, и поддержала ее: «Как насчет следующей среды? У меня выходной». Однако на другой день во время нашего свидания я поняла, что он не шутил.

— Это самый короткий из всех скоропалительных романов. — Улыбка Корбана стала еще шире. — Всего одна неделя.

— На самом деле почти год был потрачен на то, чтобы его мать изменила ко мне свое отношение. Понимаете, в тот вечер Бернард впервые пришел домой поздно, а его родители сильно беспокоились, ждали его возвращения и не ложились спать. Он рассказал им, что встретил девушку, на которой собирается жениться. Выслушав его, они подумали, что я… короче говоря, никто из родителей не пожелает, чтобы их единственный сын женился на девушке такого сорта. Девушка, которая танцует со всеми мужчинами подряд, пьет из бокала первого встречного и принимает предложение руки и сердца на заднем сиденье автомобиля, — распутница.

Она потерла виски, как будто желала унять боль.

— Я не понимала родителей Бернарда, они не понимали меня. До ухода моего мужа на войну мы редко бывали у них в доме. Бернард заходил к отцу и матери по воскресеньям, когда возвращался с церковной службы. Я несколько раз готовила для них обед, но… мама Рейнхардт была хорошим кулинаром, а я всего лишь новичком, который за всю жизнь научился готовить тунца, солонину, капусту и картошку. — Она загадочно улыбнулась. — Так что мне не удалось произвести на маму Рейнхардт благоприятного впечатления. Она всегда была недовольна мной.

— Какая брюзга! — с негодованием воскликнул Корбан, принимая близко к сердцу то унижение, которое пришлось пережить Лиоте.

— Но и вы поначалу нелестно думали обо мне. Она внимательно посмотрела на Корбана. — Разве нет?

— Теперь это не имеет никакого значения.

— Может быть, вы и сейчас так думаете. Вас учили тому, что нужно относиться к старшим с уважением?

— Да, мэм.

— Вот это мне нравится в вас, Корбан. Вы дерзкий. — Увидев в глазах Лиоты озорные огоньки, он вдруг ощутил свое безграничное сходство с ней. Уж она-то давала жару в молодые годы.

— Короче говоря, они нечасто наведывались к вам на обед, — надеясь услышать продолжение рассказа, заключил он.

— Раз в неделю мы терпеливо переносили общество друг друга. С отцом Бернарда я прекрасно поладила, а вот мама Рейнхардт просиживала молча положенное время. Если и говорила, то по-немецки обращаясь к супругу, а он должен был переводить.

— Она что, так плохо говорила по-английски?

— Нам обеим приходилось преодолевать языковой барьер. Ей было не легче выучить английский, чем мне немецкий. С годами мы научились понимать друг друга, но это произошло незадолго до ее кончины.

— А моя мама говорила по-немецки? — спросила Энни.

— Да, она и дядя Джордж общались дома на этом языке, пока их отец не вернулся с войны. После чего в этих стенах перестала звучать немецкая речь.

— А как же папа и мама Рейнхардт?

У Энни от удивления округлились глаза.

— В присутствии своего сына они говорили на английском.

Наступила тишина. Корбан терпеливо ждал, понимая, что Лиота готовилась сказать то, в чем ей трудно признаться. Он видел в ее глазах слезы, когда она молчала и потирала виски, собираясь с духом. Сразу как-то поблекла и как будто состарилась. Она казалась беззащитной перед лицом своих прежних страданий, которые оживали в ее памяти.

— Лояльность свекрови прошла проверку, когда Бернард ушел на войну, — наконец проговорила она. — У супругов Рейнхардт в Германии оставались братья и сестры, и я помню, как они оба называли Гитлера сумасшедшим. Прочитывая все ежедневные газеты, они глубоко переживали каждое известие, приходившее из Германии. Авторы некоторых газетных статей называли немцев «кровавыми Гансами». Покинув Европу, супруги Рейнхардт вели постоянную переписку со своими родственниками, и в одном из писем они прочитали, что в Германии любят фюрера и молятся на него. Разумеется, в своем ответном письме родители Бернарда выразили свою ненависть к диктатору, и переписка на этом закончилась.

Лиота сгорбилась в кресле, но не убрала рук с подлокотника.

— Я была рядом с Бернардом, когда ом объявил родителям о том, что уходит воевать. Мама зарыдала так, как будто у нее вырывали сердце. Раньше мне никогда не приходилось слышать таких рыданий. Папа Рейнхардт попросил сына разыскать родственников-немцев, если после победы он окажется на территории Германии.

Лиота надолго замолчала. Корбан понимал, что ей нужна передышка, но хотел поскорее услышать продолжение рассказа, поэтому спросил:

— И ваш муж закончил войну в Германии?

— Да.

Сколько боли прозвучало в одном-единственном слове. Никогда прежде он не знал, какую бездну чувств может таить в себе короткое «да». Энни сидела не шелохнувшись, ее глаза были наполнены слезами, казалось, страдания своей бабушки она переживала так, словно это были ее собственные.

— Бернард добрался до того городка, где прежде жили мама и папа Рейнхардт. Но его воинская часть уничтожила город, — ни на кого не глядя, продолжила Лиота. — Одна ночь раскрыла ему весь ужас происходящего. Он рассказывал мне, что солдаты, среди которых находился он сам, будто сошли с ума. Они убивали всех, кто встречался им на пути, и хотели стереть этот город с лица земли.

Корбан не верил своим ушам. Чтобы не пропустить ни слова, он подался всем телом вперед.

— Но зачем?

Лиота мрачно взглянула на него:

— Перед тем как войти в этот город, воинская часть, в которой служил Бернард, освободила один из концентрационных лагерей. Горожане не могли не знать, что происходило в расположенном неподалеку лагере, поскольку они снабжали солдат продовольствием. Бернард рассказывал, что запах, который исходил от сложенных штабелями мертвых тел, невозможно было описать. Он так и не смог пережить того, что увидел в лагере, и того, что они сотворили с тем немецким городом.

Лиота, дрожа всем телом, в изнеможении закрыла глаза.

Энни не могла сдержать слез. Поднявшись с дивана, она подошла к бабушке, опустилась к ее ногам и положила голову ей на колени. Лиота неторопливо гладила внучку по волосам.

— Твой дедушка сказал, что, когда в его душе утихла его ярость, проснулся жгучий стыд. Стыд за совершенное им зло, но еще больший стыд за то, что в его жилах текла немецкая кровь.

— А мама и папа Рейнхардт знали об этом? — всхлипнула Энни. — Нет, своими воспоминаниями Бернард не делился ни с кем. Однако чувство стыда мучило его, как раковая опухоль, и однажды он в первый и последний раз заговорил со мной о войне. Это произошло помимо его воли. Родители догадывались, что в Германии с их сыном случилось нечто настолько ужасное, что заставило его никогда не упоминать о войне. Если бы Бернард рассказал обо всем своим родителям, он бы не страдал так и не мучился.