Здесь и обосновался Бельцкий пограничный отряд. А еще дальше, уже на самом берегу, крутом и высоком, в утопающем в каштанах селе Старые Бедражи, встали часовые новой советской границы — заставы Бельцкого погранотряда.

…Маленький одноэтажный домик. Окна выходят в сад. Сквозь деревья проглядывается неширокая проселочная дорога. Прут совсем рядом. Сюда, в Старые Бедражи, он несет речную прохладу, столь приятную в знойные дни.

До чего же беспокойна, непоседлива жизнь солдатская. Сегодня — здесь, завтра — там. Еще не успел устроиться, обжиться на одном месте, а тебя уже ждет новое назначение. Приказ! Командованию виднее. Затянул снаряжение, застегнул шинель, пристроил на верхней полке плацкартного, а то и бесплацкартного вагона чемоданчик, чтобы не мешал, — и в путь-дорогу. Новые города, деревушки, реки, озера… Недавно купался в польской реке Сан, у Перемышля, а сегодня окунулся в воды величавого Прута.

По утрам Виктор обычно просыпается от ржания Регеры. Капризная вороная кобылица, подарок Краснодарского конзавода, Регера тянется к свежим, обрызганным росой листьям каштановых деревьев, растущих возле садовой изгороди. Регера у зовет хозяина и первая встречает его. Начинается трудовой день.

В то время начальником Бельцкого погранотряда был майор Иван Соловьев[3], опытный, бывалый офицер, отличный строевик, стрелок и наездник. Молодые офицеры были буквально влюблены в него и старались подражать ему во всем.

Виктору нечасто приходилось бывать в Бельцах. Куда чаще сам командир отряда наведывался в комендатуру, и всегда при встречах между молодежью и майором завязывались долгие, неторопливые беседы.

Майор Соловьев охотно рассказывал и о себе, и об интересных происшествиях на границе, о боевых эпизодах, о захваченных диверсантах и шпионах. Слушая его, Карасев и другие молодые офицеры завидовали удивительной способности майора безошибочно разбираться в людях. Солдат майор любил и знал «насквозь». Офицеров понимал с полуслова, А задержанных допрашивал легко, свободно, будто вел с ними непринужденный разговор, и, главное, сразу же угадывал, кто из них случайный нарушитель государственной «границы, а кто — вражеский лазутчик.

— Граница ошибок не прощает, — говорил Соловьев. — Настоящий пограничник должен быть не только смелым или, скажем, уметь метко стрелять. Это, конечно, обязательно. Но главное в том, что он должен всегда помнить: здесь и позади родная земля. Родина! Вот она — гляди, любуйся… И пограничник обязан охранять подступы к ней. Вроде ключа она дала ему и сказала: береги меня!

Пограничник должен быть, — продолжал Соловьев, — неутомимым ходоком, следопытом, должен любить и уметь читать природу. Куст слишком зелено расцвел, птичка не вовремя зачирикала, засвистела, вода у берега плеснула, лягушки неожиданно перестали квакать… Все надо слышать, видеть, понимать. У настоящего пограничника слух, как у профессора музыки. Ни одной фальшивой ноты не пропустит. А реакция должна быть мгновенной.

И Карасев, очень увлекавшийся умными и смелыми людьми, ни один совет Соловьева не пропускал мимо ушей.

Над Прутом поднимался большой ярко-желтый солнечный диск. Разгорался день, безоблачный, жаркий.

Послушная руке всадника, Регера медленно трусила вдоль берега, косясь большим немигающим глазом на серого жеребца, на котором ехал Соловьев. По ту сторону Прута было безлюдно и тихо.

— Спят еще, — усмехнулся Карасев, показывая рукой на противоположный берег.

Но лицо майора оставалось сосредоточенным и напряженным.

— Спят?.. А ну, вглядись как следует.

Действительно, чем внимательнее смотрел Виктор на румынский берег, там отчетливее ощущал безлюдие и пустоту, царившие там. Прозрачное кружевцо дыма не поднималось ни над одной из труб. Крестьянские дома, вросшие в берег возле самой реки, гляделись пустыми глазницами открытых ставен. Всюду были убраны занавески. Исчезли неизменные горшки с цветами. За ночь село словно вымерло.

— Ушли люди, — продолжал майор. — Ушли ночью, незаметно. Всех угнали в глубь страны. Приказ военных властей — немецких и румынских. Об этом приказе мы вчера узнали. Очищают пограничную полосу от гражданского населения. Значит, что-то готовят. Понятно?

Да, теперь все становилось понятным. Немцы, фашисты… Сейчас война бушевала где-то там, за рубежами Родины, но ее смрадное дыхание становилось все более ощутимым, горячим. И это обезлюдевшее пограничное румынское село, не означает ли оно, что не сегодня, так завтра…

От неожиданно натянутой узды Регера резко остановилась, попятилась назад и даже попыталась подняться на дыбы. Успокоив ее, Виктор еще внимательнее стал слушать майора. А тот продолжал разговор все так же неторопливо, не повышая голоса, словно рассказывал что-то хорошо знакомое, обыденное. Но это уже был не рассказ, не дружеское поучение, а приказ.

— Погранзаставы привести в боевую готовность. Усилить посты, особенно ночью. Сейчас каждую минуту следует ожидать засылки вражеских разведчиков, шпионской агентуры. Глядеть в оба. А если… — Майор, как это с ним часто случалось, не договорил начатой фразы. Но Карасеву и так все было понятно. Он уже не нуждался ни в приказаниях, ни в разъяснениях. Что-то не обычно тревожное подступило к сердцу, глаза глядели настороженно, в ушах слышался протяжный звон… Но внимание и воля уже были собраны в кулак.

Весь день лейтенант Карасев провел на заставах. Приказ о боевой готовности пограничники выслушали в суровой и торжественной тишине. В этот день — календарь показывал 20 июня 1941 года — даже такие общепризнанные весельчаки и балагуры, как киевлянин Тищенко, гитарист и острослов свердловчанин Коля Вальков и «нервный парень по Калуге» Терехов, были задумчивы и молчаливы.

В двадцать часов, когда синеватые тени сумерек легли на воды Прута и от налетевшего легкого ветерка зашумели каштаны, пост номер три первым сообщил на заставу о том, что на противоположном берегу появились небольшие группки людей в гражданской одежде.

В эту ночь на заставе мало кто спал. Не спал и лейтенант Карасев. Вместе с ефрейтором Ильей Тереховым (тот был переведен сюда вместе со своим командиром) в двадцать два часа по московскому времени спустился к самому берегу Прута, к месту, наиболее удобному для переправы, и залег в кустах. Вдоль берега пограничной реки затаилась невидимая цепочка постов. Погранзаставы — первая линия советской обороны — встали в ружье.

Безоблачное небо бесчисленными звездными точками отражалось на широкой глади Прута. Река дышала размеренно, негромко.

На румынском берегу ни звука, ни огонька. Тишина успокаивала и настораживала. Иногда казалось, что тревога, в которой жила последние дни и ночи граница, рассеется, исчезнет. Уж очень тихо было кругом. И река, неторопливо катившая воды, и молчаливый берег на той стороне вселяли уверенность в глубоком, нерушимом покое.

— Товарищ лейтенант, гляньте-ка вон туда, налево, — взволнованно зашептал Терехов.

Замечательные глаза у этого парня. Он и ночью видит как днем. Недаром сегодня он вместе с лейтенантом находится здесь, в наиболее уязвимом месте, в «ахиллесовой пяте» советского берега.

До рези в глазах вглядываясь в густую темноту противоположного берега, Карасев стал различать что-то похожее на огоньки. Огоньки то исчезали, то появлялись снова. Они двигались в воздухе, расползались по разным направлениям, похожие на маленьких светящихся паучков, возникающих откуда-то из глубины ночи.

— Что это, товарищ лейтенант? — Возле самого уха Карасева слышался торопливый шепот ефрейтора Терехова.

Карасев не отвечал. Не отрывая глаз, он еще долго вглядывался в эти странные огоньки, подбиравшиеся все ближе к реке, и потом ответил коротко, жестко и тоже шепотом:

— Техника, наверное, подходит. Вот оно что!..

Эта ночь, предпоследняя мирная ночь, им обоим казалась бесконечной, а когда чуть забрезжил рассвет и едва заметно стали проступать расплывчатые, смутные очертания берега и прибрежных зарослей, на реке послышался плеск. Он не был похож на привычный плеск набегавшей волны, на осторожный удар весла. Все отчетливее светлела река, освобождавшаяся от ночной темноты, и пограничники, наконец, заметили плывущую, наполовину затонувшую корягу. Подгоняемая ветерком, коряга медленно приближалась к советскому берегу. Иногда она кружилась на месте, иногда ее относило в сторону, но спустя секунду другую, послушная чьей-то невидимой руке, она снова «ложилась на курс» и снова продолжала путь к берегу.