Прощаясь, Семен Петрович предупредил:

— Там, где слезешь с машины, к тебе подойдут двое. Это те самые ребята, которых мы спасли. Помоги им добраться до своих. Они тебе скажут: «Привет от старика».

— Сделаю, Семен Петрович. Будь здоров, отец!

Илья остался один. Вскоре подошла грузовая машина. Фары ее были погашены, и Терехову, притаившемуся возле забора, она показалась огромным серым привидением, вынырнувшим из темноты. Чуть слышно отворилась дверца кабины, кто-то тяжело спрыгнул на землю, сплюнул и матерно выругался. Терехов стоял не двигаясь, затаив дыхание. Прошло несколько бесконечно долгих секунд.

— Кто есть? Долго в жмурки играть будем? — сердитым шепотом проговорил шофер.

Илья отделился от забора и подошел ближе. Сейчас, стоя почти вплотную, он хорошо различал Василия Кругликова. Здоровенный, широкоплечий, с круглым безбровым лицом, Кругликов не производил впечатления слабосильного и труса. Правда, он все время воровато оглядывался и, видимо, был напуган.

— Здравствуй, Вася. Принимай гостя, — шутливо приветствовал его Терехов, но тому явно было не до шуток.

— Идите вы все… — огрызнулся шофер. — Сами, сволочи, со смертью играете и меня туда же… Лезь наверх да ныряй поглыбже, и чтобы ни вздоха, ни чиха. Замри!

Терехова не пришлось упрашивать. Он ловко подтянулся на руках, перемахнул через борт, больно стукнулся головой о какие-то ящики, потом залез в один из них и прикрылся досками и брезентом.

Грузовик мчался по городу, петляя по улицам и переулкам. Трижды машину останавливали, снаружи глухо доносилась отрывистая немецкая речь, в которую вплетались односложные ответы и реплики шофера. Потом снова грузовик двигался дальше. Илья стукался головой и боками о доски, когда машину подбрасывало на ухабах, и думал о том, что даже такой, как Васька Кругликов, которому, видимо, живется вполне вольготно при новых хозяевах, пуще смерти боится товарищей. Боится гнева народного и поэтому скрепя сердце выполняет опаснейшее поручение подпольщиков.

Наконец машина остановилась.

— А ну, выходи, приехали! — недовольно прогудел Василий.

Внимательно оглядевшись, уже привыкнув к темноте, Илья увидел совсем недалеко от стоянки грузовика чернеющий лесной массив. Опытный глаз калужского старожила сразу определил место, где они находились. Примерно в километре от товарной станции. Рядом спуск в ложбину, а там прямая тропинка до леса, почти невидимая за кустарником и елями.

— Молодец, Вася! — не утерпел Илья. — Можно сказать, боевое задание отлично выполнил. Так и передай своим.

В ответ раздалось глухое урчание мотора. Песок и снежная крупа полетели в лицо. Василий Кругликов торопился побыстрее избавиться от немилого ему незнакомца, играющего со смертью.

Где же летчики? Каждая минута дорога.

Две фигуры вынырнули из темноты, и чей-то простуженный голос тихо произнес:

— Привет от старика!

— Порядок! — довольный откликнулся Терехов.

Потрогав рукой спрятанный на груди под гимнастеркой пакет с документами, Илья с привычной шутливой самоуверенностью сказал:

— Знакомиться некогда, товарищи. Ноги ходят?

— Ходят! — тихо ответил один из летчиков.

— Спину мою разглядите?

— Разглядим.

— Тогда я вперед, а вы — за мной. Только не отставайте.

Илья стал спускаться в ложбину. Два спутника молча последовали за ним.

Велико было удивление партизан, когда они увидели рядом с Тереховым двух незнакомых людей, изможденных, обросших, еле передвигающих ноги. Сдерживая переполнявшую его радость при виде Ильи, Карасев удивленно и строго спросил:

— Это еще что такое?

— Товарищ лейтенант, разрешите доложить, — ничуть не смущаясь, ответил Терехов. Он понял причину гнева командира. Приводить в партизанский лагерь посторонних людей без разрешения недопустимо. А он привел. — Прикажите покормить нас. — Терехов умоляюще взглянул на повара Пинаева, стоявшего неподалеку. — Пожую и все, как есть, доложу. А привел я летчиков наших. В Калуге хоронились. Еще пригодятся полетать над фрицами.

…Через полчаса Терехов обстоятельно доложил о своем походе в Калугу и с торжествующим видом протянул командиру пакет:

— Здесь все!… Не зря ходил.

Старик Барыбин не подвел разведчика. В пакете оказались очень ценные, хотя и примитивно сделанные чертежи, пояснения давали летчики. Советское командование будет довольно!

На следующий день двух офицеров, еще не совсем окрепших после ранения, партизаны перевели через линию фронта в расположение советских войск.

КОМСОМОЛКА ТРИФОНОВА

Александр Вишин появился на улицах Угодского Завода в форме немецкого офицера. Комендант Ризер сдержал свое обещание, и теперь Вишин щеголял оловянными пуговицами на шинели, узкими серебрившимися погонами и большой, тоже серебрившейся кокардой на новенькой фуражке с высокой тульей. Новоиспеченный «немецкий офицер» с наглым выражением пухлого, дряблого лица, с брезгливой и злорадной улыбкой, застывшей в уголках мокрых маслянистых губ, и впрямь походил на оловянного солдатика, недавно аляповато раскрашенного равнодушными невзыскательным кустарем. Даже в его походке появилось что-то оловянное — так тяжело переставлял он ноги в новеньких сапогах и будто не шел, а переваливался круглым туловищем вперед, подталкиваемый сзади невидимой рукой.

Многие не узнавали Вишина. Мало ли гитлеровских офицеров проходило теперь по улицам села. Жители обычно сворачивали в сторону, стараясь не попадаться на глаза еще одному «завоевателю». Но те, кто узнавал Вишина, от удивления широко раскрывали глаза, а потом, отойдя на большое расстояние, в сердцах плевались и шепотом или про себя ругали Саньку Гнойка самыми последними словами.

Какая-то сгорбившаяся старуха в грязном изодранном пальто на худых плечах столкнулась с Вишиным на улице неподалеку от здания аптеки, где теперь размещались полевая жандармерия и гестапо. Узнав в немецком офицере «своего», угодского, старуха от неожиданности и изумления остановилась, широко перекрестилась и протяжно проговорила:

— Господи Исусе… Санька!.. Никак он самый и есть…

Вишин на минуту задержался возле остолбеневшей женщины и, взмахнув плеткой, которую все время носил с собой, угрожающе прикрикнул:

— Но-но, старая ведьма… Какой я тебе Санька… Проглоти язык, а то я вырву его из твоей дурацкой глотки.

И он со злостью хлестнул плеткой по своему начищенному до блеска сапогу.

Старуха от окрика Вишина испуганно попятилась, еще раз молча перекрестилась и быстро засеменила прочь.

— Будь ты проклят, окаянный, — почти беззвучно прошептала она, когда Санька скрылся из глаз.

Да, Александр Вишин, по прозвищу Санька Гноек, превратился в гитлеровского лейтенанта. Пожалованный ему от имени фюрера чин он старался оправдать изо всех сил. Если раньше, до прихода оккупантов, Санька всю свою энергию посвящал мелким доносам, кляузам и клевете на советских людей, то теперь он посвятил себя новой, куда более значительной роли — предателя и палача, верного пса немецкого коменданта Ризера. Санька рыскал по селам Угодско-Заводского района, выдавал гестаповцам советских и партийных активистов, разыскивал в лесных загонах спрятанный от оккупантов скот, возглавлял политические облавы и сгонял население на дорожные и строительные работы. Плетка Саньки Гнойка не щадила никого — ни старого, ни малого. «Сгною!.. Расстреляю!..» — эти два слова непрерывно вылетали из его писклявого, а теперь охрипшего от крика горла, глаза-шарики наливались кровью, а иногда стоявшим перед ним жителям казалось, что он сейчас лопнет от натуги и переполнявшего его исступленного бешенства.

В селе Черная Грязь проживала колхозная активистка подпольщица Евдокия Солонинкина. Не хотелось ей уходить из родного дома, бросать насиженное годами место. «Авось перетерплю и своих дождусь», — говорила она односельчанам, которые предупреждали ее, чтобы «сидела тихо и никому на глаза не попадалась».