Крики. Ещё один новоявленный 'мужчина' перестал быть мальчиком.

Мишка продолжает внутренние рассуждения сам с собой:

— Не хочешь, чтобы тебя кокнули — накопи побольше золота, найми охрану самую лучшую.

— А охрана хапнет твои денежки и умотает — дразнит Мишку оппозиция, его собственный внутренний голос.

— Надо ещё одну охрану, тогда она первую будет перебарывать!

— Тогда они сговорятся и вдвоём поделят твоё золотишко, раз его много, всем хватит — оппозиция пока что давит, хоть она и в защите.

— Тогда надо перессорить их одну с другой.

— Перессоришь, а они начнут драки учинять, перебьют друг друга останешься и без золота и без защиты!

— Тогда…тогда надо ещё одну охрану взять и перессорить их, троих, кучками так, чтобы каждая думала, что против неё двое противников, тогда все они и драться не полезут.

Крики. Ещё 'мужчина'. Крики. Ещё невеста…

Оппозиция надолго умолкла. 'Что она может сказать' — думает Мишка — 'если наш король, похоже, именно это и задумал? Как бы его спросить?'

Но тут очередь доходит до него и внутренняя пружина вышвыривает тело из строя, Мишка произносит слова, прыгает дурацкий танец дикаря, который сам придумал, потом 'поднимает' нашептанный камень, давно приготовленный в рукаве, долго всем показывает и швы-рряет! через Родовой Камень в сторону водопада, и тот летит, летит… постепенно исчезая из вида… Рекорд Мира!

Взрыв голосов! Мишка сегодня кумир дня, почти такой же как Пашка, ведь совсем недавно ириты узнали, что их сыновья избежали реальной смертельной опасности и заслуга в этом принадлежит чудному необычному мэтрону, который с королём разговаривает на равных и даже на Посвящении валяет дурака.

— Не задавайся, сын мой. Пусть гордыня избежит тебя, а любовь пребудет в тебе всегда! Слава сияющему!

— Слава сияющему! Благодарю тебя, Мудрый.

Во время этих недлинных речей Вождь делает своё нудное дело, и Мишке невдомёк, что для него, видавшего всякое, вливание в клан полсотни молодых — радость и счастье, гарантия выживания подопечных в нелёгких условиях и своеобразная оценка правильности его правления и это счастье гораздо выше, чем признание его силы в борьбе за такой хрупкий приз, как Власть.

— Мэтр, там на склоне — воины. Их много, три руки…

— Ты молодец, Мроган. Но я знаю. Это не враги.

'Я могу теперь без отца, прямо обращаться к Вождю!' — думает вдруг Мишка и ощущает гордость и такой прилив сил, что готов лететь за своим камнем к водопаду.

Церемония длится ещё долго. За это время точки на склоне превращаются в фигурки с ручками и ножками, которым спускаться ещё не одну метку и пропадают совсем в изгибах тропы.

Праздник заканчивается танцем воинов, который исполняется всеми совершеннолетними вокруг Родового Кланового Камня и в этот раз к отцам и дедам добавился ручеёк молодых воинов, охотников и разведчиков.

А невесты спляшут сегодня вечером, их дело теперь ждать женихов, шить себе наряды и тащить обыденный груз ежедневных работ, которые они, впрочем, и так уже много лет выполняют.

Строй давно нарушился, семьи соединяются и потихоньку топают вниз по склону, к себе, ждать пира, который начнётся вечером. Мишка с отцом обнимают и мать, и сестрёнку, и друг друга. Они идут по мягкой невысокой траве, как невиданный сухопутный осьминог, переполненные временным уютом своего семейства, крепко сжимая друг друга руками.

Но и эта идиллия длится недолго. Сразу же за стеной послышались крики: 'Фарис-Ка! Фарис!' и юная метролла упорхнула с кучкой подружек, отца отозвали в сторону кухни и к своим кельям добрались только мать и сын.

— Ма, ну как тебе церемония? Устала?

— Мы так волновались, сынок, особенно, когда пришел гонец.

— Похоже, он не слишком спешил, ма?

— Не мне судить, сынок, ты же не король, зачем ему бежать?

— Мы так торопились, ма.

— Я знаю, малыш.

— Откуда ты знаешь?

Она, не отвечая, показывает себе на сердце, а Мишка вдруг, не к месту, вспоминает слова принца: 'самые сильные звуки души бывают в моменты самых сильных потрясений'.

— Ма, а когда ты меня чувствовала?

— Ну, что ты спрашиваешь глупости? Всегда, все эти дни.

— Нет, не так. Когда ты знала точно, что это — я?

— Малыш! Что ты задаёшь вопросы, на которые невозможно ответить? Ты, разве помнишь, о чём ты думал и в какой момент?

'И в самом деле' — думает Мишка — 'чего я пристал?' и прижимается к матери, с которой так спокойно и можно говорить о чём угодно. Они просто сидят, думая о своём.

— На второй день, в середине.

Голос матери звучит неожиданно, Мишка уже и забыл о своём вопросе. 'Это, когда я дрался с Канчен-Той' — вспоминает он.

— И что ты почувствовала?

— Не помню, сынок. Испугалась вдруг, что-то из рук выронила, потом подумала, как ты там?

— А ещё было такое?

— Было, конечно, — она шевелит губами и пальцами, вспоминая — я вдруг увидела мёртвого мальчика, но не тебя, и испугалась. А в тот день, ну, ночь, когда вы вернулись, я видела, как ты падаешь, несколько раз, и поняла, что вы спешите.

— Ну, ма, ты даёшь! У тебя такой Дар пропадает!

— А она красивая?

Вопрос настолько неожиданный и щекотливый, но сразу понятный, что Мишка сразу и отвечает, не думая, как будто ножом режет:

— Она хорошая!… Может и красивая.

Мать, наверно, что-нибудь ещё спросила бы, но с визгами врывается толпа девочек во главе с Фарис, которые, увидев Великого Мрогана, замирают и смотрят как на необычайное чудо природы:

— Мроган, а правда ты заколдовал великана?

— Кто это сказал?

— Все говорят! Он хотел вас поймать, а ты его заколдовал, да?

— Девчонки, бегите играть, или на кухне помогите…

— А нас заколдуй… Ну заколдуй, ну что тебе стоит?

Они так пронзительно и так долго просят, нарушая идиллию разговора с матерью, что Мишка, сдаваясь, чтобы только избавиться от юной кампании, перевязывает их общей невидимой верёвкой:

— Ну, всё, заколдовал! Всё! Не кричите!

Шалуньи сначала не понимают, думая, что он пошутил, но, ощутив то, что не могут отойти друг от друга, начинают дёргаться, толкаться, улыбающиеся лица становятся испуганными, капризными, сердитыми и даже плаксивыми, они все сразу забывают, что сами об этом просили и злятся, чувствуя несвободу.

Наконец, одна за одной, им удается поднырнуть под препятствие и все убегают, явно недовольные, а Мишка, убирает верёвку и стоит совершенно обескураженный, не понимая, что он сделал плохого.

— Тебя, сынок, никто не сможет понять. Все вот так будут — сначала просить, а потом злиться и убегать. Мне самой бывает страшно — голос матери звучит неожиданно и грустно.

— Что страшно, ма?

— Наверно, я, как и все, боюсь непонятного, а то, что ты делаешь…

— Ма, но ты мне сама только что показала непонятное. Мне же не страшно!

— Это другое. Совсем другое. И потом, запомни, со мной ты всегда можешь говорить о чём угодно, я пойму. А вот с другими будь поосторожней, малыш. А то видишь, ты уже 'заколдовал великана'. И, наверно, женился на принцессе?

— Что? И такое говорят?

— Все любят необычное, сынок.

Мишка опять прилипает к матери, чувствуя особое тепло и уют, они молчат в полумраке и вдруг, как будто задремав, он видит неясную фигурку Канчен-ты, которая падает, падает…..

— Ма, я сбегаю! Мне надо, ладно? Не сердись!

— На праздник не опоздай!

— Нет, я скоро.

Мишка мчится к тому кордону, где их пытались задержать, сдерживая путающиеся в голове обрывки мыслей:

— Куда меня несёт? Точки на склоне! Больше двадцати! Они ушли с Вертом! Ну и что? Ушли и ладно! Почему так медленно? Почему медленно бегу?

Он садится, снимает башмаки и шепчет над ними, обувает снова и бежит. Теперь при каждом касании, копыта резко отталкиваются от камней. 'Лишь бы не упасть' — думает Мишка и радуется, что темнота ещё не спустилась в долину, что здесь ровно и что тропа как тротуар, а ёщё тому, что никто его не видит. "Мать права, да я и сам также думал, нельзя при всех, а то скоро начнут пальцем по лбу стучать!"