— Сейчас за мной присматривают, Кушкин? — поинтересовалась Настя. Она устала от крикливого редакционного сборища, на котором её неумеренно чествовали, произносили тосты и в самом конце лезли с полупьяными объятиями.

— Сию минуту — нет, — ответил Кушкин. — Я с тобой, зачем же людям ноги бить?

— Тогда поговорим откровенно. Расскажи мне, как живешь-борешься, только честно. Сегодня важный разговор, и для меня, и для тебя. Как говаривал низвергнутый вождь — судьбоносный.

— Что же, давай откровенно, — согласился Кушкин.

Он говорил сжато, четко, излагая факты и особенно не комментируя их. И с его слов выходило, что в наступивших странных временах у него лично тоже странная ситуация. Достаточно часто звонят откуда-то из своего далека Строев и Юрьев (Олег и Алексей, сообразила Настя, которой непривычно было слышать фамилии, а не имена своего «старшего друга» и мужа). Они дают указания, не совсем понимая, что возможности резко сузились. Родную «контору» болтает из стороны в сторону, пресса обливает её помоями, идет перетряска кадров — иные, лучшие, уходят сами, а на их место всплывает всякое дерьмо.

— Раньше сотрудник КГБ — это звучало гордо, а сегодня смотри, чтобы, узнав кто ты, голову не проломили кирпичом, — с горечью сделал вывод Кушкин.

— А как у тебя лично все складывается? — почти с сочувствием спросила Настя. В принципе ей, конечно, не было так уж безразлично, что происходит с «конторой». Ибо «контора» — это Олег, Алексей, это — опасность. Она автоматически отметила, что в список тех, кто представляет для неё опасность, она не включила майора Кушкина. И вдруг четко и ясно сформулировался неожиданный вывод — не «контора» для неё представляет опасность, а именно Олег и Алексей.

— Подразделение, отдел, управление или как это у вас называется, в котором работали полковники Строев и Юрьев, осталось, или претерпевает какие-то изменения? — спросила впрямую Настя Кушкина.

— Ты хочешь, чтобы я сообщил тебе сведения, которые являются совершенно секретными… Я не могу этого сделать… Давал присягу и все такое…

— Присягу надо выполнять, — согласилась Настя. — И любой мужик должен держать свое слово. Но вот ты, майор, и твои люди уже несколько месяцев за мной ходите. Так скажи мне, похожа я девицу-несмышленыша?

Майор промолчал.

— Тогда я сама отвечу на свой вопрос: нет, я совсем не дурочка. И давно уже поняла, что к вашей «конторе» я имею очень боковое отношение. Да, наверное у кого-то где-то есть оригиналы или копии бесед со мною, студенткой «лумумбария». Но грош им цена — ни один из этих поганых листков мною лично не подписан. Да, где-то зафиксировано, что я воспользовалась вашими материалами для написания хлестких материалов. Возможно, где-то отмечено, с кем я спала… Все это, повторяю, может быть…

Настя ненадолго замолчала, словно бы собираясь с мыслями. Если майор поверит ей, она узнает нечто необычайно важное для себя. Он, возможно, прямо не скажет, но ведь это и не тот случай, когда требуется рубить с плеча правду-матку. Нужно, чтобы поверил…

Она продолжала очень спокойно и даже безразлично:

— Все это и кое-что иное действительно имело место… Но… «доверительные» беседы — и это ты знаешь — проводились со многими советскими студентами «лумумбария»… Многие известные журналисты пользовались при написании своих статей материалами Комитета партийного контроля ЦК КПСС, КГБ или МВД… Ты не найдешь журналистку, которая бы с кем-то не спала. А у меня партнеры были будь здоров — полковник Строев, полковник Юрьев, другие, не менее достойные люди… Я вразумительно объясняю?

— Вполне, — ответил Кушкин. Он напряженно шарил по сторонам взглядом. Настя понимала, что он опасается, как бы их не подслушали другие, случайные, или, наоборот, заинтересованные люди.

— Слушай дальше, мой боевой товарищ… Я никаких подписок-расписок не давала, официально с вашей «конторой» никак не связана. Но два полковника из вашей службы считают, что они поймали меня на крючок, диктуют мне кое-какие распоряжения, приказывают тебе и твоим людям следить за мной и охранять меня… Это что, самодеятельность или так требуют интересы государственной безопасности?

Кушкин молчал, да Настя и не ждала, что он что-нибудь ей скажет.

— Вникаешь? — злорадно поинтересовалась она. — Что же, так и быть, прочитаю тебе маленькую лекцию о «ваших нравах». Я ведь не вчера с дерева слезла, написала массу материалов по «заявкам» вашей «конторы», по душам беседовала за чашкой чая с интересными людьми. И дело выглядит вот как… Чтобы начать «работу по человеку», как у вас говорят, в данном случае по мне, ваша «контора» должна была бы иметь доказательства моих преступных деяний или намерений. Только в таком случае давалась санкция на уровне руководства Управления, а то и всего Комитета. Это первое. Второе… по прослушиванию моих телефонов… На это вообще надо черт знает сколько разрешений. У вас ведь технических возможностей только и хватало, что на подозрительных иностранцев. Я права? — неожиданно спросила Настя.

— Да, — нехотя согласился Кушкин. — Кое-что ты действительно знаешь. Вот и молчала бы об этом…

— А с какой стати? И впредь позволять двум полковникам использовать меня в непонятных мне целях, да ещё и прикрываясь, как щитом, вашей «конторой»? Дудки! Вышла уже из возраста, когда меня можно было употреблять, прости, Мишенька, за грубость, хоть стоя, хоть лежа… И вот я, вся из себя самостоятельная, сейчас возвращаюсь в редакцию, по «вертушке» звоню вашему высшему руководству и прошу меня принять. Меня, известную журналистку, пригласят приехать немедленно, не сомневайся. И я подробно излагаю ситуацию и прошу: объясните, на каком я небе? Кто я, новоявленная Мата Хари? Или дурочка, которую используют втемную?

И Настя действительно поднялась со скамейки, чтобы идти в редакцию, где в её кабинете есть «вертушка» — телефон правительственной связи, позволяющий разговаривать с высокими чинами, минуя секретарей, помощников и референтов. Когда звонит «вертушка», трубку обязан снять её хозяин.

Кушкин её удержал. Он глухо сказал:

— Сиди, Анастасия. Если ты поступишь так, ты подпишешь себе смертный приговор.

— Но прежде я подставлю под него других. От скомпрометировавших себя людей избавляются. Тем более в такой серьезной «конторе», как ваша.

Настя решила давить на Кушкина до конца. Она не знала, какие карты у неё на руках, и есть ли среди них козыри, однако же рискнуть стоило. Да и брести дальше по жизни втемную и на поводке не просто надоело — это становилось опасным. Перемены в России не могли не затронуть и ту часть её структур, которая находилась в густой тени, грубо говоря, в подземелье. Новый режим лихорадочно обновлял старый и создавал преданный ему аппарат. И если раньше у Насти всего лишь тихо шевелилось подозрение, что «команда» полковника Строева действует самостоятельно, лишь прикрываясь вывеской своей «конторы», то сейчас подозрения, догадки обретали уверенность. Требовались лишь подтверждения. В прессе уже мелькали не очень ясные намеки на то, что в последние годы своего существования ЦК КПСС разработал структуру, которая занималась размещением партийных денег за рубежом и подчинялась непосредственно ЦК, точнее, некоторым его высшим руководителям. В этом не было ничего нового. Примерно так же действовали и бонзы нацистской партии перед крахом третьего рейха. Олег часто употреблял слово «команда». Он неожиданно перешел на работу в ЦК КПСС. И не была ли его «команда» частичкой той тайной структуры, которая выполняла распоряжения ЦК, но и сама обладала правом отдавать приказы некоторым сотрудникам КГБ, к примеру, тому же Кушкину, приданным ей в помощь?

Постоянно пополняющееся «наследство» Насти не оставляло у неё сомнений в том, что кто-то, если не богатый, то сильный, «подпитывал» его. Да и сама история с неожиданным «наследством» наталкивала на многие размышления.

— Я догадываюсь, о чем ты думаешь, — прервал затянувшееся молчание Кушкин. — Но поверь мне, я знаю не намного больше твоего. Я — исполнитель, мне приказали — я выполняю. Ты думаешь, мне сообщили, для чего я так срочно менял тебе фамилию? Или зачем ты летала в Швейцарию? Или по каким соображениям ты быстро выскочила замуж за Алексея Дмитриевича? Пойми, я всего лишь исполнитель…