Потом поглядела в окно.

Стояло солнечное утро, обещавшее чудесный день для дальних прогулок. Струящийся ветерок шевелил белые занавеси из органди, пятна солнечного света трепетали в листве, словно брызги золотисто-желтой краски, упавшей с гигантской кисти. Как может земля казаться такой прекрасной измученному человеку, у которого на душе сплошной мрак?

Когда Тэчер снова появился в дверях, она все еще смотрела в окно, и по лицу ее катились слезы.

— Фейс, — сказал он. — Ты меня прости. Прошу тебя. Видишь ли, я…

Он порывисто повернулся и вышел, словно боясь, что скажет лишнее.

Фейс растерялась. Она услышала в его голосе только раскаяние, но не сочувствие. Он просил прощения за грубость, не понимая и не видя, как ей сейчас тяжело.

За окном, на ветке вяза, запищали птенцы — малиновка присела на край гнезда, держа в клюве жирного извивающегося червяка.

Фейс медлила над чашкой кофе, — в субботнее утро она любила завтракать не торопясь, — а Джини сидела у нее на коленях и болтала без умолку. Это была своего рода традиция, тщательно соблюдаемая матерью и дочерью, — в субботу за завтраком они обсуждали все, что произошло за неделю. Фейс надеялась, что эти беседы хоть чуточку восполнят те унылые дни, когда Джини возвращалась из детского сада и не заставала дома ласковой матери, умеющей все понять и всегда утешить.

— Я люблю нашу учительницу, — нараспев тянула Джини, — и люблю Донни, и люблю тебя, Фейс. — Девочка остановилась и беззаботно добавила: — Но, конечно, больше всех я люблю папочку! — Она искоса взглянула на мать, словно проверяя, какое впечатление произвели ее слова.

— Да, конечно, — отозвалась Фейс, ласково прижимая к себе девочку. — И ничего нет плохого, если порой, когда ты не в духе, мамочка нравится тебе меньше папы, потому что ты все равно ее любишь, а она любит тебя.

— Даже когда я плохая? — усомнилась Джини.

— Даже когда ты плохая и непослушная, я все равно тебя люблю, — сказала Фейс.

Джини вздохнула.

— Иногда ты меня шлепаешь и потом забываешь извиниться.

— Неужели? — засмеялась Фейс. — Прости, пожалуйста.

Джини тоже засмеялась, видимо удовлетворившись этим.

— Ах ты, котенок, — сказала Донни, вошедшая, чтобы убрать со стола.

Фейс взглянула няньке в лицо, не зная, заговорит ли та о статье в газете. Совсем недавно Фейс слышала из своей спальни сердитые выкрики Тэчера. Она поняла, что он срывает злость на Донни. Она часто удивлялась, почему Донни не уходит от них. Вот и сейчас Донни не пожаловалась на грубость Тэчера и ни словом не обмолвилась о газете. Она, как всегда, сохраняла безмятежно-спокойный вид, и в конце концов Фейс стало совестно за свое волнение.

Она крепко обняла Джини и в мерном успокаивающем ритме (больше для себя самой, чем для Джини, — подумала она) тихонько запела любимую песенку:

Зазвонил телефон; Фейс оборвала песенку, прислушиваясь к голосу Донни, снявшей трубку.

— Да, она дома, — сказала Донни.

— Кто это, Донни? — спросила Фейс, удивляясь тому, что у нее мгновенно перехватило дыхание и забилось сердце. Почему она должна жить в страхе? Глупо, что даже от телефонного звонка ее бросает в дрожь.

— Это мисс Хезуэлл звонит из Балтиморы, — ответила Донни.

И Фейс поняла, что выдала себя с головой, не сумев скрыть огромного облегчения.

— Что это за ерунда? — услышала она голос Мэри-Маргарет, ясный и вибрирующий, ничуть не изменившийся со времени Беннингтонского колледжа. — Фейс, душенька моя, вся херстовская пресса подает тебя, как какую-нибудь дочь миллионера, сбежавшую с жокеем. Ради бога, в чем дело?

— Я знаю не больше тебя, — с оттенком раздражения ответила Фейс. Порой она завидовала бесшабашности и холостяцкой свободе своей бывшей подружки по комнате и чувствовала себя по сравнению с ней старой, измученной и усталой.

Мэри-Маргарет не слушала ее.

— Дорогая, они поместили твою фотографию тех времен, когда ты еще девушкой гостила у нас в доме. Ручаюсь, что к вечеру число членов коммунистической партии намного увеличится, а ты будешь получать тонны писем от поклонников. Вот, мол, какие красотки есть среди красных! Папа, увидев газету, заявил: «Я всегда считал, что ей нужно сниматься в Голливуде!»

— Мне не до шуток, — сказала Фейс.

— Мне не нравится твой мрачный голос, — продолжала Мэри-Маргарет. — Я сейчас приеду и развеселю тебя!

— Спасибо, милая, не надо. У меня и так сегодня куча хлопот, и мне некогда будет разнимать вас с Тэчером.

— Ну, не вешай нос! — щебетал жизнерадостный голос. — Звони мне каждый день, и я буду без конца повторять, что все это сущая ерунда! Ты и сама это знаешь, так что не делай глупостей.

— Хорошо, не буду.

— Ну, смотри же! Если они станут к тебе приставать, я пошлю этой милой компании банку крысиного яду!

Она повесила трубку. Отойдя от телефона, Фейс воспрянула духом. Да, есть люди, на которых можно положиться в беде!

Странно, что Тэчер всегда терпеть не мог Мэри-Маргарет. Вражда эта началась с самой свадьбы, когда Мэри-Маргарет была подружкой невесты.

Угловатая, плоскогрудая, умная, воинствующая феминистка Мэри-Маргарет превосходно играла в теннис и изучала органическую химию. Пышное платье подружки висело на ней, как на вешалке, и почему-то казалось, что она вся состоит из локтей. Но она обладала чудесным чувством юмора, заразительно смеялась, а при случае умела пустить в ход свой острый язычок. С Тэчером она держалась подчеркнуто вежливо, как бы чего-то остерегаясь, а для Фейс была хладнокровной поверенной и чем-то вроде старшей сестры.

В ее присутствии Тэчер переставал быть самим собой — куда только девалась его обычная жизнерадостность и обаяние. Он становился чопорным и натянутым.

— Я думаю, мисс Хезуэлл, — сказал ей Тэчер за коктейлем в первый же день приезда Мэри-Маргарет в дом его матери, — я думаю, что разговоры обитателей Тайдуотера вам покажутся изрядно скучными. Мы ведь только и знаем, что лошадей да охотничьих собак.

— Что ж, любопытно поглядеть на первобытную жизнь, — ответила та. — Может; мне удастся увидеть местных Джуксов и Калликаков[8]… — и продолжала бы в том же духе, если б Фейс не сделала ей страшные глаза.

Фейс была настолько встревожена, что вечером накануне свадьбы заговорила об этом с Тэчером.

— Тэчер, милый, мне хотелось бы, чтобы ты постарался быть чуточку полюбезнее с Мэри-Маргарет, — нерешительно сказала она. — Ведь это моя близкая подруга и очень славный человек.

Тэчер слегка скривил губы.

— Не понимаю, что ты в ней находишь.

Это было личное оскорбление. Ничего не видя от слез, Фейс выронила свадебный подарок, который она распаковывала. Хрустальная ваза разбилась вдребезги. Тэчер подбирал осколки, бледный, с напряженным лицом., «Неужели, — думала Фейс, — Тэчер ревнует меня к подруге?» Слезы быстро высохли, и лишь на ресницах осталась переливчатая радуга. Но облегчения, которое обычно приходит после бури, она не почувствовала…

Славная, добрая Хезуэлл!

Снова зазвонил телефон. На этот раз Фейс услышала голос Аба Стоуна.

— Ну, как вы, ничего? — спросил он.

— Все в порядке, — твердо ответила Фейс.

— Вот и ладно. Подробности расскажете после. Не думайте, что этим дело кончится. — Аб помолчал. — Как вам понравился Чэндлер?

Вопрос застал ее врасплох; прошло несколько секунд, прежде чем она снова овладела собой.

— Как вам понравился Чэндлер? — повторил Стоун.

— Он молодец. Просто молодец, — сказала Фейс, еле дыша.

— Он отнесся к вам дружелюбно? Дал какие-нибудь полезные советы?