— Да, — встревоженно сказала Фейс, — именно. — Она взглянула на часы. Стрелки показывали половину второго. — Заседание будет завтра в одиннадцать часов, — дрогнувшим голосом добавила она.

— Ах ты боже мой, что же вы сразу не сказали! — всполошился Аб, прежнего его спокойствия как не бывало. — Позволят ли вам взять адвоката? Это будет открытое заседание или закрытое, секретное?

— Не знаю, — в смятении ответила Фейс. — Я об этом как-то не думала. Я думала только о том, как добиться, чтобы расследование отменили вообще.

На этот раз Стоун в свою очередь уставился на нее с изумлением.

— Для этого вам нужно было бы иметь «руку» среди промышленных магнатов или государственных деятелей, которые покровительствуют Комиссии по расследованию, а они прячутся в тени, до них не так-то легко добраться. Много ли вы слыхали о Тиссене, Сименсе и Круппе, когда Гитлер пришел к власти? А между тем эти господа все время стояли за его спиной, только очень уж ловко прятались. Да что говорить, будто вы сами не знаете, какие дела творятся в нашем городе! Ведь вам-то хорошо известно, как обрабатывают рядовых конгрессменов, чтобы добиться «единомыслия»? Вот видите, я тут целую речь произнес. А почему? Да потому, что не ожидал от вас такой наивности. Вы меня просто ошеломили. Ну, ладно, сейчас самое главное — как вам защищаться…

Аб задумался.

Фейс терпеливо ждала, пока он заговорит, будто первые же его слова должны окончательно решить ее судьбу. Сердце ее уже не колотилось. Волнение вдруг перешло в твердую уверенность: вот он что-то скажет, и все будет хорошо. Да, все будет хорошо — такой уж человек этот Аб Стоун. Фейс постучала сигаретой по столу и закурила. Затянувшись раз-другой, она, к своему удивлению, почувствовала необычайный прилив энергии. Очевидно, потрясение, вызванное розовой повесткой, взбудоражило всю ее нервную систему.

Наконец Стоун задумчиво сказал:

— Хоть убейте, не понимаю, как они рассчитывают выйти из положения, если стали преследовать людей вроде вас. Ведь вы — американка до мозга костей. Подозревать вас — это значит подозревать всех американцев, и надо, чтобы американцы это поняли. Если уж вам не гарантирована безопасность, то кому же? Нет человека, который хоть раз в жизни не сказал или не сделал бы такого, что, с точки зрения комиссии, заслуживает наказания. Они начали с государственных служащих, а теперь идут дальше и дальше. Профсоюзные лидеры, писатели, художники, педагоги, ученые — все подряд. Потом они вцепятся в мелких предпринимателей: каждый, кто откажется поддержать Торговую палату или Национальную ассоциацию промышленников, будет на подозрении. И сколько они повытрясут денег, — ей-богу, я готов восхищаться ими. — Он потер руки, но тут же покачал головой. — Впрочем, радоваться нечему — к тому времени у нас будет фашизм в чистом виде. Нет, к черту. — Он замолк, как бы представив себе такую перспективу. — Ну, вернемся к делу. Поскольку вы — лицо солидное, вам нужно заручиться такой же солидной защитой.

Фейс со смехом перебила его:

— Моя мать одно время состояла в организации «Дочерей американской революции». Как вы думаете, может, попросить у них справку?

Стоун тоже рассмеялся.

— Нет, это уж, знаете, будет чересчур солидно! Я вот что хочу сказать: вам нужно взять адвоката из почтенной консервативной фирмы. Тактика в вашем случае должна быть очень проста: вы больше американка, чем вся комиссия вместе взятая. И, преследуя вас, они занимаются антиамериканской деятельностью, хотя я терпеть не могу этот термин, которым бросаются почем зря, тем более, что да сих пор ему не нашли юридического определения. А вдруг ваше дело поможет найти точное определение, отправную точку при разборе спорных случаев.

— Значит, я уже просто «дело»? — улыбнулась Фейс. — И войду в историю, как «американка против антиамериканцев»? — Как ни старалась она казаться веселой, ее снова охватила внутренняя дрожь. Попасть на страницы истории, как «дело номер такой-то»! Фейс стало страшно, перед ней пронеслись мрачные видения: огромный зал, судьи в черных мантиях, публика, жаждущая острых ощущений, растерянные присяжные… О нет! Только не суд. Это для героев или мучеников, но не для нее!

— Слушайте, — серьезно сказала она. — Я хочу выпутаться из этой истории как можно скорее и проще. Денег у меня немного, но я готова отдать все до последнего цента. Неужели вы не понимаете — я хочу, чтобы меня оставили в покое!

Аб окинул ее грустным взглядом.

— Да, конечно. Мы все этого хотим, но комиссия не намерена оставлять нас в покое. Выбора нет — либо вы будете бороться, либо вас уничтожат.

— Я не хочу, чтобы меня уничтожили.

— Но вам понадобится помощь — и помощь серьезная. Есть тут один адвокат, он иногда выручает нас в трудных случаях. Фирма, где он работает, самая старая и консервативная во всем городе. Он в этой фирме — младший компаньон, молодой парень, очень неглупый, с немалым влиянием и политическим нюхом. Беда в том, что в последнее время он начал сдавать — пораженческие настроения, понимаете. Он считает, что наша страна сейчас похожа на Германию тридцать третьего года: раскол в профсоюзах, репрессии, страх перед войной, страх перед большевизмом, охота за ведьмами, преследование прогрессивных элементов… Он не понимает, что, чем хуже положение, тем скорее пробуждается сознательность в людях, и что у нас иные традиции, чем в Германии.

— Ох нет, не посылайте меня к нему! — взмолилась Фейс. — Мне нужна крепкая опора. Честно вам скажу — я боюсь!

Стоун покачал головой и снова пристально посмотрел ей в лицо.

— Быть может, — задумчиво сказал он, — вы найдете опору друг в друге. И тогда победите сообща.

— Ну хорошо, — после некоторого колебания сказала Фейс. — Если вы считаете, что это самый разумный выход — пусть будет так.

Она вздохнула. Нет, не то ей сейчас нужно. Совсем не то.

9

Юридическая контора фирмы «Стерлинг, Харди, Хатчинсон и Мак-Ки» помещалась в самом центре маленького вашингтонского подобия Уолл-стрита, неподалеку от Эйч-стрит. В отличие от каменной и бетонной пустыни Уолл-стрита, здесь деревья как-то ухитрились отвоевать себе право на жизнь и сейчас, в середине дня, на радость прохожим, отбрасывали небольшие островки тени.

Фейс стояла на одном из таких островков, держа в пальцах клочок бумаги; ее желтое платье выделялось в тени ярким пятном. На бумажке был записан адрес (она не полагалась на свою память), название фирмы и некое имя: Дейн Чэндлер.

Она не знала, о чем говорили по телефону Аб Стоун и Чэндлер, — Стоун звонил ему из другой комнаты, — но в конце концов Чэндлер согласился принять ее. Фейс и сама с большой неохотой и сомнением шла на это свидание. Если Чэндлер не уверен в себе, если его убеждения шатки — он ей не нужен. А его положение, его престиж, — так ли все это важно? Разве ей помогли служебные связи в Белом доме?

Во время разговора с Абом Стоуном она было воспрянула духом, потом снова впала в отчаяние. Она чувствовала себя еще более одинокой, еще более растерянной, чем прежде. Равнодушные стрелки часов бежали от секунды к секунде, приближая Фейс к ее роковому Армагеддону[6], и с каждой ушедшей минутой ей казалось, что у нее все меньше сил и мужества для борьбы. Что может сказать ей Чэндлер? Что-нибудь вроде: «Какая жалость, но ничего не поделаешь, слишком поздно!» Даже характеристика, данная Чэндлеру Стоуном, не исключала возможности такого исхода.

Фейс скомкала бумажку и швырнула ее в канаву. Может быть, не идти к Чэндлеру, а убежать… убежать куда глаза глядят, скрыться, чтобы ее никто не мог найти. «Какое ребячество!» — подумала Фейс. Она вошла в вестибюль, поискала в указателе номер помещения, занимаемого конторой, но никак не могла отделаться от чувства, будто все происходит во сне. Контору Фейс нашла быстро — она помещалась на самом верху.

Обстановка конторы Стерлинга, Харди, Хатчинсона и Мак-Ки привела ее в еще большее уныние — здесь все, кроме установки для охлаждения воздуха, претендовало на изысканный вкус. У Фейс было достаточно времени, чтобы осмотреться.