Как правило, каждый из авторов применял свой собственный термин: «бюрократический коллективизм» (Б. Рицци), «восточный деспотизм» (К. Виттфогель) и т. д. Суть же едина: номенклатура – это класс- собственник. Не было буржуазного перерождения, было рождение нового класса эксплуататоров и нового строя, схожего или тождественного с «азиатским способом производства» у Маркса.
Большинство авторов ограничилось констатацией возникновения нового строя и описанием его основных черт. О теории неополитаризма можно говорить только применительно к взглядам Ю. И. Семёнова.
Немарксистские авторы, называя советский строй «коммунизмом», считали его одним из вариантов модернизации отсталых обществ, созданным «модернизационной», крестьянски-интеллигентской революцией. Отличие от капитализма – в ценностях, на которых базируется этот строй. Поскольку эталон Современности для либералов – капитализм Запада, логичен вывод Т. фон Лауэ: советский тоталитаризм – «не более, чем карикатурное эхо западного государства и общества, лучшая копия, возможная в российских условиях» [588].
Приоритет в выдвижении этой идеи, очевидно, следует отдать Н. А. Бердяеву (1874-1948), утверждавшему в работе «Истоки и смысл русского коммунизма» (1937), что в СССР существует особый строй, именуемый им то «государственным капитализмом», то «коммунизмом», при котором «привилегированным классом» является «новая советская бюрократия» [589], «высшей ценностью признаются не интересы рабочих… а сила государства», но который «представляется продолжением дела Петра Великого» [590]. Немало места в книге H.A. Бердяева уделено справедливой констатации некритического усвоения русской интеллигенцией западных идей. Идеи для Н. А. Бердяева – движущая сила истории, поэтому истоки русского коммунизма – в русском восприятии идей марксизма, в их, используя выражение Т. фон Лауэ, «карикатурном эхе».
Теперь схожих взглядов придерживается и часть отечественных авторов патриотической ориентации – конечно, оценивая самобытность СССР положительно. «Социальный переворот 1917 года народ поддержал в силу того, что большевики предложили вместо либеральной модели модернизации общества общественный строй, сохраняющий фундаментальные ценности российского общества» [591]. Революция вела к модернизации без вестернизации. Термин «модернизация» продолжает свою эфемерную жизнь, лишаясь всякого смысла: если есть разные модернизации, т. е. и разные Современности; иначе говоря, нет Современности как стадии истории.
Б. Ю. Кагарлицкий в книге «Реставрация в России» (2000) говорит о «модернизации» как главном результате революции 1917 года и, одновременно, подчеркивает отличие СССР от стран Запада. Как ни странно, главным признаком советского общества он считает «деклассированность всех классов», тут же признавая «этакратию» классом-государством. Знаменателен вывод: «Эта система не имела ничего общего с "царством свободы"… Но миллионы людей, истерзанных войнами и привыкших ежедневно бороться за физическое выживание, воспринимали ее как высшее выражение социальной справедливости. Более того, не будучи социалистической, она безусловно опиралась на целый ряд социалистических принципов в своей теории и практике. Именно это предопределило серьезные успехи Советского Союза на ранних этапах его истории» [592].
В любом случае неизбежен вопрос: более или менее прогрессивным было советское общество по сравнению с капиталистическим? Неизбежен и ответ: менее. В противном случае пришлось бы признать его посткапиталистическим.
Потенциальная прогрессивность советского строя виделась в возможности перехода к новой стадии истории: коммунизму для марксистов (У. Мелотти) или стадии массового потребления для сторонников концепций модернизации (У. Ростоу). Р.Арон допускал как такой исход (конвергенцию), так и революционное свержение советского строя «снизу», считая последнее почти невероятным.
Поражение СССР в «холодной войне» и его последующий крах, казалось бы, ставят точку в спорах.
Однако возникает опасность непонимания реального значения Октябрьской революции 1917 года и ее результатов. Выходит, что результатом был регресс, тупик, революция потерпела поражение.
Так считал Б. Рицци, не отказавшийся, впрочем, от идеи построения бесклассового общества. Карл Август Виттфогель (1896-1988), в отличие от Рицци, пришел к выводу о тшетности попыток преодоления капитализма. Тем же завершилась эволюция взглядов Макса Шахтмана (1903-1972). С Шахтманом полемизировал Троцкий в своей последней (так и не изданной в России) книге «В защиту марксизма» (1940). И Троцкий, и Шахтман считают, что нет прогресса без социализма. Шахтман, не видя в СССР социализма, не видит и прогресса; Троцкий, видя прогресс, стремится увидеть и социализм.
Взгляд на СССР как на «параллельное» капитализму общество, будучи доведен до абсурда, переходит в иную, последнюю, наиболее экзотическую точку зрения на природу советского строя.
Четвертая. Это было общество, предшествующее капитализму, докапиталистическое – «азиатское» или феодальное. Строй – результат «азиатской» или феодальной контрреволюции.
Первым этот взгляд сформулировал в 1922 году П. А. Сорокин в работе «Современное состояние России», говоря о «буквальном повторении хозяйственной системы древней Ассиро-Вавилонии, древнего Египта» [593] и т. д.
Такова позиция советских и восточноевропейских диссидентов либерального толка и их постсоветских наследников. Наиболее яркие отечественные ее представители: М. С. Восленский – «Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза» (1980); Е. Н. Стариков – «Общество- казарма от фараонов до наших дней» (1990, опубликована в 1996). К этому же направлению примыкает и избыточно эмоциональное произведение математика И. Р. Шафаревича «Социализм как явление мировой истории» (1977), основной пафос которого – в утверждении несовместимости социализма с жизнью как таковой.
Само собой, в регрессивности советского строя убеждены нынешние российские либералы из числа бывших советских обществоведов. Например, доктор исторических наук А. В. Кива, утверждавший в книге «Социальные революции на исходе века» (1992), что «государственно-ничейная собственность» была «двумя шагами назад» по сравнению с капиталистической [594]. Революция оказывается «преждевременной». Это все то же «забегание революции вперед», только оцениваемое отрицательно. (Книга А. В. Кивы взята мною в качестве зеркала отечественного либерализма. Теоретическая разработка проблем революции в ней отсутствует, однако мировоззрение выражено очень ярко.)
Сторонники данной точки зрения, стремясь в меру своего разумения защитить марксизм от большевизма, часто цитируют высказанную в полемике с народниками мысль Г. В. Плеханова о том, что «совершившаяся революция может привести к политическому уродству, вроде древней китайской или перуанской империи, т. е. к обновленному царскому деспотизму на коммунистической подкладке» [595], так что можно говорить о своеобразном неоменьшевизме, благими намерениями которого, как и старого меньшевизма, вымощена дорога к защите капитализма.
Аргументация сторонников идеи «Октябрьской контрреволюции» наиболее систематически изложена М. С. Восленским. Россия к 1917 году была феодальной страной; революции 1905-1907 годов и февраля 1917 – «антифеодальные» (автор избегает термина «буржуазные»); Октябрьская революция «открыла эру старательного уничтожения всех капиталистических, т. е. антифеодальных элементов в России. Она оказалась, таким образом, объективно не продолжением антифеодальной революции», а «Октябрьской контрреволюцией», «реакцией феодальных структур» [596].