И однажды настал этот счастливый день, когда неожиданно для себя Леня свободно и радостно назвал ее мамой. Марина навсегда запомнила этот день. Шли выпускные экзамены. Марина сидела на крылечке и с нетерпением ждала сына. Сестры тоже волновались. Динка без толку бегала по хутору, приставала к Мышке.

Леня еще издали увидел мать и, размахивая фуражкой, перепрыгивая через кусты и грядки, напрямки бросился к ней.

Марина поднялась к нему навстречу.

«Мама! – сказал он, задыхаясь. – Это тебе, мама!» И положил на ее ладонь маленькую золотую медаль.

А годы шли и шли, изо дня в день связывая всю семью Арсеньевых в один неразрывный узел, а узел затягивался все туже, дети росли, вместе с юностью к ним приходила первая любовь и первые огорчения. Марина знала большую любовь Лени к его Макаке, она видела, как постепенно перерастает эта детская привязанность в горячую юношескую влюбленность. Она была матерью им обоим и хотела этой любви для Динки и боялась ее для Лени. Она видела, что Вася изо всех сил пытается разрушить эту любовь, не допустить ее, чтобы оградить своего младшего товарища от тех тревог и волнений, которые может внести в его жизнь Динка. Она не обвиняла в этом Васю, но с тайной материнской тревогой следила за тем, каким тяжелым испытаниям подвергается эта дружба, натыкаясь на непоколебимое, как крепость, чувство Лени. От зоркого взгляда Марины не ускользала и другая, из года в год растущая дружба Динки с Андреем. Этот верный молчаливый рыцарь был всегда рядом, он шел на зов своей подруги, не меряя ни силы, ни времени, ни расстояния; он совершал свои мальчишеские подвиги ради нее молча, не требуя награды. Всего этого не могла не заметить Динка. Марина с тревогой смотрела, как по-девичьи округляются тонкие руки ее дочки, как наливаются вишневым соком губы. Как, выбегая навстречу Андрею, бурно радуется она, как по старой детской привычке треплет темный хохолок товарища и, усевшись на раму велосипеда, весело командует, куда ее везти. Они уезжают в лес, мчатся по тропинке среди высоких трав, купаются в реке, весело перекликаясь за кустами ивы и камыша. Возвращаясь с прогулки, Динка жадно пьет молоко прямо из глиняного кувшина, время от времени передавая этот кувшин своему товарищу… Марина смотрела из окна на младшую дочь, слушала ее голос, смех… и успокаивалась.

Леня вспомнил, как прошлым летом он пришел к матери и в отчаянии сказал:

– Я больше не могу вынести этого, мама.

Она обняла его за плечи, заглянула в глаза.

– Я все вижу, Леня. Но не надо так преувеличивать… Динка – еще совсем ребенок, ей четырнадцать лет… У нее с Хохолком хорошая детская дружба.

– Но дружба может перейти в любовь… Когда он здесь, она забывает обо мне… Я скажу ей все и уеду, мама…

– Не делай глупостей, Леня. Возьми себя в руки…

– Ты запрещаешь мне говорить с ней.

– Я никогда и ничего не запрещаю своим детям, я хочу только, чтобы ты понял, что разговор этот преждевременный…

Леня вспомнил, как долго и терпеливо уговаривала и утешала его в тот раз Марина, до глубокой ночи проговорили они, и он взял себя в руки, успокоился.

«Она сама всегда была стойкой и мужественной», – думает Леня, припоминая Марину в зале суда. Она сидела рядом с ним такая спокойная и гордая, с высоко поднятой головой. И только он, Леня, знал, с каким мужеством отчаяния она ждала этого суда. Мама, мама… Ее лицо не дрогнуло даже тогда, когда два жандарма с шашками наголо ввели в зал отца… В смятенье Леня крепко сжал ее холодные пальцы, но она смотрела только на того, кому отдала всю свою жизнь, свою молодость и любовь. Тысячи незримых нитей связывали этих двух людей, и когда глаза их встретились, в них засияла неизъяснимая нежность и гордое счастье… Счастье быть любимыми друг другом… до конца…

И даже потом, наедине с Леней, Марина не проронила ни одной слезы. Мужество, мужество… Всю жизнь она учила своим примером детей и его, Леню, своего старшего сына…

Так что же случилось с ним теперь? Неужели напрасно она потратила на него столько сил, заботы и любви?

Леня закрыл руками лицо:

– Нет, мама, нет! Прости меня…

Долго еще сидел в лесу Леня. Но домой он шел спокойный, готовый принять на свои плечи любой удар, лишь бы облегчить его Макаке.

Динка не выбежала к нему навстречу, но, когда он подошел ближе, она грустно сказала:

– Как долго тебя не было…

Леня сел с ней рядом.

– Прости меня…

– Ты не виноват, все равно это нужно было сделать, – просто сказала Динка.

И тогда, еще не веря своему счастью, он, с благодарностью и сочувствием к освободившему ему место сопернику, горячо сказал:

– Он самый лучший парень из всех, кого я только знал!

– Самый лучший ты, – тихо и благодарно ответила Динка. – Но он тоже был очень хороший…

– Почему «был», Макака? Он еще вернется! Мы никогда не забудем его!

Динка покачала головой:

– Конечно, такой друг не забывается, но это уже потерянный друг… – Губы ее дрогнули, но глаза смотрели спокойно и ясно. – Потерянные друзья не возвращаются… – тихо добавила она как что-то глубоко продуманное в эти горькие часы одиночества.

Глава 41

Памятный вальс

Весь день Динка была молчаливой, часто задумывалась, и Леня не знал, чем отвлечь ее от грустных мыслей. Вечером ему пришла в голову счастливая мысль.

– А знаешь, что я придумал, Макака? Пойдем-ка мы в лес к нашим индейцам?

– Куда? – оживилась Динка.

– Ну, к этим… Рваное Ухо, Меткий Глаз и как их еще там зовут? – засмеялся Леня.

– Пойдем! Пойдем! – обрадовалась Динка. – Я тоже давно мучаюсь, что не иду к Иоське!

– Ну вот и хорошо. Только ведь туда далеко. Может, возьмем Приму?

– Нет, лучше пешком… Я не устану. Я никогда не устаю, если иду по делу. А ведь нам нужно все разузнать: куда Жук отвезет Иоську и вообще все!

– Надо с этими мальчишками разобраться, – задумчиво сказал Леня. – Познакомиться поближе…

Динка ожила, заторопилась, завязала в платочек хлеб и вареную картошку, сбегала к Марьяне за молоком, налила в бутылку. Вышли на закате. Шли босиком, держа в руках сандалии. С дороги был виден лес; стволы деревьев, освещенные заходящим солнцем, стояли как на пожарище. По обеим сторонам дороги простирались поля пана Песковского. На них уже не шумели налитые солнцем колосья, хлеб был убран, и только еще кое-где на этих скучных стриженых полях кончали уборку. Издалека долетала песня:

Стоя на дороге, Леня и Динка заслушались, но сзади затарахтела телега.

– Рви васильки, Лень, будто мы просто гуляем. Нельзя, чтоб они догадались, куда мы идем! – Она бросилась рвать вдоль дороги васильки.

Но Леня, морщась, сказал:

– Нехорошо это… Люди едут с работы, пыльные, усталые, а мы гуляем, рвем цветы. Некрасиво как-то получается.

– Ну да, конечно, нехорошо, – согласилась Динка, пряча в траву свой букетик. – Но мы ведь тоже идем по делу, Лень?

На телеге густо сидели девчата и бабы; правил хлопчик в грязной вышитой рубашке.

– Добрый вечер! – приветливо поздоровались они.

– Добрый вечер! Добрый вечер! – весело откликнулись Леня и Динка.

Девчата, подталкивая друг дружку и перешептываясь, лукаво поглядывали на Леню. В близких селах хорошо знали Динку и желали ей счастья, а после хождения к пану с просьбой о коровах – особенно.

– Да пошлет вам господь! – с чувством сказала пожилая женщина, с улыбкой глядя на Динку.

– Спасибо, спасибо! – закивала головой Динка. Лошадь пошла шагом.

– А что, хороши хлеба нынче? – степенно спросил Леня, идя рядом с телегой.

– Добрые хлеба, – ответила женщина, но девчата зашумели, зареготали.

– Пану хватит! – выкрикнула одна, выглядывая из-за спины подруг.