Сколько часов в сутки работал новый начальник — инженеры не знали. Судя по внешнему виду, он не переутомлял себя. Его всегда видели свежим, подтянутым; говорил он спокойно, не повышая голоса, в разговоре не перескакивал с предмета на предмет; новые задачи выдвигал в порядке очередности.

— Бараки готовы, теперь надо их благоустроить. Не так ли?

Он сдержал обещание и точно в срок обставил работу инженеров всем необходимым. Это понравилось.

— Новичок, оказывается, не бросает слов на ветер.

Он не скакал по трассе сломя голову, не кричал, не понукал, но обследовал по порядку одно отделение за другим, побывал решительно в каждом бараке, вызывая удивление лагерников замечаниями настоящего домовитого хозяина. Он требовал, чтобы рамы в бараках были замазаны, пороги невысокие, чтобы ни одна дверь не осталась без скобы, а печки топились не угарно. Заходил в бани — проверял, на всех ли людей есть шайки, мочалки, не брызжет ли кран куба с кипятком. Просил лагерника раскрыть сундучок, показать, есть ли ложка, котелок, выдан ли кусок мыла и хватит ли его до новой выдачи. В кухнях он повторял поварам поговорку — «Паек из каптерки должен дойти до желудка лагерника полностью» — и заставлял взвешивать при себе продукты, перед тем как опускать их в котел, наблюдал, на равные ли порции делится сваренная пища. Его видели всюду, и мерная его, несуетливая походка, сдержанные жесты, замечания, произнесенные ровным тоном, приносили с собой порядок, методичность, проникновение в мелочи.

Находились охотники спрашивать:

— Что заставляет вас. Яков Давыдович, интересоваться деталями?

Он коротко отвечал:

— Я просто выполняю приказание Коллегии ОГПУ.

Трасса постепенно осваивалась. Надо было укомплектовывать отделения начальниками. Особенное беспокойство вызывало первое отделение. Густота шлюзов, тысячи кубов скалы, неизмеримая глубина плывуна требовали там выдающегося руководителя. За последние полтора месяца в отделении сменилось пять начальников. Тогда Коган порекомендовал взять Афанасьева и поручил Рапопорту ознакомить его со строительством. Из Москвы Афанасьев выехал без особых колебаний, но в Ленинграде, на вокзале, перед самым отправлением поезда схватил Рапопорта за руку.

— Яков Давыдович, я очень уважаю вас, двенадцать лет знаю и очень уважаю Когана, выше всего на свете ставлю звание чекиста… я не могу не выдержать мне этого экзамена. Не за себя боюсь: всех могу опозорить. Отпустите меня обратно.

Тов. Г. Д. Афанасьев

Рапопорт ходка с ним по перрону среди шумной толпы пассажиров, проводников, среди багажных тележек, чемоданов и вполголоса говорил (Афанасьев утверждает, что этот разговор он будет помнить нею жизнь):

— Вы едете не по моему капризу и не по капризу Когана. Вас послала партия. Не так ли? Я в партии с семнадцатилетнего возраста, — это как раз половина моей жизни. Говорят, что человек складывается в юности. И вот юность моя прошла в партии. Ее принципы. дисциплина, ее коллективная воля у меня в крови, в мозгу, в костях. Мне неизвестно, что значит «не могу, не умею», если велит партия. Честное слово, это какие-то умирающие понятия. Мы все сможем, все сумеем, когда захотим. Неужели вы не хотите?

По приезде на Медвежку Яков Давыдович прежде всего заказал сделать для Афанасьева макет всей Повенчанской лестницы. К двенадцати часам ночи обычно замирала горячка работы в общих комнатах Управления строительством, но продолжалась в кабинетах начальников. В это время Афанасьев приезжал со шлюзов и проходил к Рапопорту. Они сидели над макетом по 3–4 часа. Потом Афанасьев, возвратясь к себе, повторял урок с Будасси. Если «подшефный» почему-либо опаздывал, Рапопорт звонил к нему в отделение и произносил только два слова:

— Я жду.

Так продолжалось целый месяц. Надо было обладать настойчивостью Рапопорта и его умением работать по расписанию, чтобы не пропустить ни одного занятия. Надо было иметь дьявольскую выносливость Афанасьева и его способность схватывать все на лету, чтобы весь этот месяц спать урывками и с честью закончить первую подготовку.

— Вот видите, — сказал ему Яков Давыдович, — в сущности, это не такая трудная музыка.

Афанасьев — жизнерадостный, совершенно по-юношески увлекающийся человек. В конце стройки, сдавая приемочной комиссии шлюз за шлюзом и слушая одобрения, он отвечал:

— А что в этом трудного!

Уже начали поговаривать, что он иногда пытается подменить собой инженера и, конечно, не совсем удачно.

— Заезжайте ко мне поговорить, — пригласил его Рапопорт. Он разложил перед ним книги по механике, о сопротивлении материалов и, показывая на причудливые чертежи, головоломные формулы и колонки цифр, спросил:

— Вы что-нибудь понимаете?

— Нет, — признался Афанасьев.

— Я нюхал эти штуки в университете, — продолжал Рапопорт, — и кое-что в них разбираю, но, когда я спросил Вержбицкого, чего не хватает мне, чтобы стать инженером, он ответил: «Четырех лет теоретической учебы». Мы зовем Вержбицкого «великим молчальником», но, когда он говорит, у меня нет основания ему не верить. Нам надо помнить наказ зампреда: «Строят и отвечают за строительство инженеры, дело чекистов — руководить ими».

Прохорский страдал другим недостатком. Он безраздельно полагался на инженеров, и не было у него на трассе слова авторитетнее, чем слово специалиста.

— Высший авторитет для нас — партия, — не уставал повторять ему Рапопорт и повторял до тех пор, пока Прохорский не стал, чем надо: чекистом, руководителем работы.

Инженеры стали хвалить Якова Давыдовича за усидчивость, выдержку, но продолжали держаться невысокого мнения о его технических познаниях.

— Он хорош для организационной стадии — умеет расставить силы, а вот когда начнется настоящее производство, в нем скажется невежда.

Углублялись котлованы. Заложены основы плотин и головы шлюзов. Понадобилась механизация, сноровка для подъема грунта наверх. Требовалось знание соотношения инертов и цемента при составлении бетона.

Коренастый человек неторопливо шел по трассе, останавливался, внимательно смотрел, как вытаскивают громоздкие валуны со дна канала на бровку. На камень накидывается сетка из толстых веревок, наверху ходит по кругу лошадь, накручивает канат на барабан. Валун ползет по лотку, но ползет слишком медленно; лошади явно тяжело, да и лоток вот-вот рухнет.

Человек разыскал инженера Власова, заведующего механизацией первого отделения.

— Мне кажется, что лоток лежит у вас круто.

Власов посмотрел на него вбок. Незнакомец, не из местных начальников, правда, в форме… «Эх, мало ли тут их бывает с петлицами».

— Косинус 45 градусов, — буркнул он и попытался отойти. Но приезжий неотступно следовал за ним.

— А чему равняется косинус 45 градусов?

— Вы что, меня экзаменуете?

— Просто спрашиваю.

— Вы военный инженер?

— Нет, чекист.

Власов долго вспоминал, морща лоб, потом смущенно развел руками:

— Признаться — запустил зады. Не могу ответить.

Чекист назвал себя:

— Я заместитель начальника строительства — Рапопорт, запомните. Косинус 45 градусов равняется плюс минус корень квадратный из двух, деленный на два. Не надо оправдывать математикой свою оплошность. Положите лоток более отлого.

По дну канала проложена узкоколейка. Вагонетка стоит слишком высоко. Для того чтобы поднять лопату с глиной на уровень ее борта, нужно какое-то усилие. Кто считал, сколько лопат сбросит землекоп за день? Как учесть излишнюю затраченную им силу, да не им одним, а целой сотни — вот на этом отрезке трассы? Не лучше ли сделать наоборот: пусть работающие стоят над тачкой и бросают грунт сверху вниз, тогда люди устанут меньше, а сделают больше.

— Послушайте, — сказал Рапопорт инженеру, — неужели вы не догадаетесь сделать простой вещи: глубже утопить вагонетку. Или — взгляните на трап: он у вас усыпан глиной. Моросит дождь, глина осклизла. Тачечники возят неполные тачки, и все-таки им тяжело. У вас под руками гниют опилки, возьмите их, сколько надо, и запорошите трап как можно гуще.