А вскоре началась война. Вся деревня в слезах — проводили на фронт родных и близких. Пошел воевать и старший брат Паши. Она, как и мать, бросилась к нему на шею, плакала навзрыд, каким-то внутренним чутьем понимая, что, может, больше не увидятся.

Приутихла деревня, приуныла. Оставшиеся так же ходили на работу, старались делать больше и лучше. Паша о ФЗУ уже не думала. Мысли уносились к брату, к сводкам, поступающим с фронта. Они тревожили, делали людей еще замкнутее, неразговорчивее.

— Глянь-ка, Паня, не твой ли тятя скачет сюда? — показала рукой подружка.

К ним кто-то спешил. Он еще был далеко, но Паша сразу узнала по папахе отца.

— Что случилось-то? — встревожилась она.

— Поехали быстрей, доченька!

Всю дорогу молчали, и Паша никак не могла понять, в чем же дело. Приехали в МТС — и сразу к директору.

— Вот, смотри, какая она крепкая, — отец подтолкнул рукой засмущавшуюся дочь. — Ядреная она, выдержит…

— Хорошо, хорошо, — почему-то нахмурился директор и сказал уже Паше: — С завтрашнего дня пойдешь заправщицей.

И тут Паша поняла: опять отец решил за нее, снова побоялся, что сейчас-то уж точно уедет в город в какое-то там ФЗУ или на завод, взамен тех, кто ушел на фронт.

Заправщицей работать оказалось куда сложнее. Заправка — это обыкновенная телега для перевозки трех-четырех бочек горючего и одной-двух масла для тракторов, занятых на вспашке и севе. Каждая бочка — по триста килограммов. «Как я их ворочать буду, ума не приложу», — думала Паша, погоняя лошадей к остановившемуся в поле трактору.

— Антон Иванович, помоги! — попросила она тракториста, лениво наблюдавшего за тем, как она пыталась справиться с бочкой.

— А ты сначала один конец подними, потом другой, — посоветовал тот, но из кабины так и не вышел.

Приноровилась: две жердочки к телеге приставит — и пошло дело. Спускать-то ничего, а вот поднимать… Упрется спиной в бочку, ногами от земли отталкивается — так и управлялась. Домой приходила усталая, в спине и ногах противно гудело.

— Может, поэтому сейчас и болят спина и ноги. — Прасковья Ивановна вытирает уголком платка навернувшиеся слезы. — Не выдержала я однажды, прибежала домой, хлопнула ладонью по столу: «Не буду больше работать заправщицей, лучше в ФЗУ пойду!» А сама реву и реву. Отец уже не строго, как-то умоляюще стал упрашивать. Жалко стало, успокоилась. Так до осени сорок первого и надрывала спину. К тому времени в колхозе «Путь к коммунизму» остались почти одни женщины. А через зиму сев. Тогда и решили организовать курсы трактористов из женщин. И тут отец свое слово сказал, убедил начальство, чтоб и меня взяли на курсы. Всю зиму знакомились с премудростями техники. Учили обычные механизаторы, которых еще на фронт не взяли. Учили, как заводить мотор, какие нажимать педали, как пахать…

Трактор — гора железа. Огромные, с шипами, задние колеса. Страшно подойти, а еще страшнее — садиться за руль. Но практику Паша проходила не на тракторе — поставили мотористом в ремонтной мастерской. Тот же двигатель от трактора, приводные ремни к токарным и другим обрабатывающим станкам. Каждое утро приходила она в мастерскую и заводила мотор.

— Главное, следи, чтобы не заглох и шкивы не слетели, — напутствовал токарь.

Следила как могла. А мотор старый: то свечи засорятся, то шкив слетит… Вот и возилась. Зато на пользу: каждую детальку в моторе изучила.

И вот наступила тяжелая пора — пахать и сеять. Впервые без опытных трактористов, мастеров своего дела. Волнующее чувство: она сидит за рулем трактора! Сцепление, газ… И тронулась стальная махина. Оглянулась: за спиной тянется черная борозда, а на свежевспаханную землю с гортанным криком садятся птицы. Все длиннее и длиннее становится борозда — глубокая, бесконечная. В лицо бьет горячий ветер, пахнет травой, цветами и полем. Но почему же заглох мотор? Паша слезает с трактора, берет рукоятку. Тяжело крутить, не поддается двигатель слабым девичьим рукам. Хрясь! Что это? Кусок материи оторвался от юбки, зацепившейся за рукоятку. На глазах слезы.

— Этого еще не хватало! — к трактору уже бежит заспанный сменщик, худенький паренек со светлым пушком на верхней губе. Свою смену он отработал ночью, а сейчас отсыпался прямо в поле. Заглохший мотор трактора сработал для него как будильник: сквозь сон почувствовал, что в поле тихо стало.

— Заглох и не заводится, — беспомощно развела руками Паша.

— Сейчас посмотрим…

Он яростно крутил ручкой, копался в моторе и снова крутил. Трактор, утробно урча, наконец-то завелся.

— Ну вот, и слезы ни к чему. Пойду досыпать…

Жила Паша в Высоком, а работала в Уйском — в райцентре. Это почти в десяти километрах. Часов в доме не было, во всем хуторе только одна семья имела ходики. Но разве набегаешься к ним, чтобы узнавать сколько же натикало? Поэтому чуть свет мать осторожно будила дочь.

— Вставай, Пашенька, пора. Вот и Кичиговы уже прошли, не дай бог на работу опоздать.

Паша вскакивала, наскоро проглатывала скромный завтрак, брала в руки узелок со снедью и — на улицу. Было слышно, как в соседних сарайчиках поют, бьют крыльями бог весть как сохранившиеся петухи, как стучат о загородку тощими боками свиньи и мычат кое-где полуголодные коровы, призывая хозяйку взять жалкие капли накопившегося за ночь молока.

Утром со свежими силами девчата легко одолевали десятикилометровый путь. Шли с песнями, как бы играючи, полоща босые ноги в траве о холодную росу, сгоняя остатки сна.

Обедали тоже по солнышку.

— Девчата, пора уже, — начинал намекать кто-нибудь самый смелый и, наверное, голодный.

Усаживались кружком, доставали нехитрую еду, у кого что есть: вареную картошку, лук, квас…

Работу заканчивали опять же, когда солнышко вот-вот сядет. Обратная дорога казалась длинней и тяжелей. Частенько отдыхали, присаживаясь на душистую и уже начинающую выгорать на солнышке траву. Перед глазами прыгала невспаханная стерня, ныли ноги и спина…

Отпахались тогда кое-как, отсеялись. А сеяла Паша вместе с отцом — ну, прямо семейный агрегат. Как-то однажды заглох мотор, посмотрела Паша: надо коробку снимать. Отец, сделав вид, что в технике он разбирается не хуже дочери, обошел трактор кругом, похмыкал.

— Коли надо — за дело, дочка.

Коробка тяжелая, хотя на двоих 40 килограммов не так страшно, но зато как неудобно снимать.

— Туды твою мать! — рассердился отец и давай ругаться на всю «подгорную»…

А осенью ушел на войну и сменщик…

Прасковья Ивановна замолчала, о чем-то задумалась. Может, вспомнила какой-то эпизод тех далеких и трудных лет своей юности, когда нужно было отдавать себя всю без остатка ради того, чтобы там, на фронте, легче было воевать односельчанам, чтобы побыстрее вернулись домой.

— А осенью 1943 года вызвал меня директор МТС, — опять она встрепенулась, — и говорит: «Вот ты хорошо работаешь, Паша, поэтому мы решили послать тебя на курсы механиков в Карталинский район. Поедешь?» Я, конечно, сразу согласилась.

Еще одна зима прошла в учебе. По весне на практику направили в колхоз «Маяк» Уйского района. Здесь закрепили три тракторные бригады, разбросанные в разных местах — в Высоком хуторе, в Захаровке и в Свободном. Между деревнями — по 10—12 километров. И опять, как и прежде, уже по привычке, отматывала Паша километры и моталась между бригадами, хорошо ли идут дела. Где поможет трактор подремонтировать, где посоветует, как лучше пахать.

По осени снова поехала на курсы. На этот раз в группе недосчитывалось чуть ли половины: война беспощадно истребляла солдат, их места занимали другие. В свою очередь, места других занимали женщины.

— Курсы отменяются, — объявили собравшимся. — Преподаватель Уфимцев тоже ушел на фронт…

Вернулась Паша в МТС.

— Может быть, нормировщицей пока поработаешь, — предложили ей.

Работа нетяжелая — обсчитывать труд рабочих да наряды выписывать — для слесарей, кузнецов, токарей… Задерживалась, бывало, заполночь.

— Приписки? — воскликнула Прасковья Ивановна. — Боже упаси! Никто не просил приписать лишнюю деталь, никто не грозил расправиться, если не сделаю. Все трудились от зари до зари и добросовестно. Понимали ведь…