Или? А может, как раз легче угадать автора именно по сложной книге?

Поздно рассуждать. Это сложная книга. Старик вынужден дважды или трижды перечитывать фразы, чтобы понять их смысл, как я уже говорила, вот такая сложная эта книга.

Для него я и пишу. Хотелось бы мне знать, как его зовут…

– Адвокату Маусбайгля изначально было ясно, что карты у него на руках – плохие, во всяком случае, хорошими их назвать было трудно. То, что Маусбайгль воспользовался своим служебным положением для проведения частного, никем не санкционированного расследования, отрицать было нельзя. Во время процесса в зале сидело множество угрожающе неприметных господ в безликих тройках, без сомнения, наблюдатели из ведомства, где трудился Маусбайгль, из более высоких инстанций и из министерства. Адвокат Лукс делал ставку на скромный набор козырей, имевшихся в его распоряжении: на до сих пор безупречную репутацию Маусбайгля, на то, что он предпринял упомянутое расследование, исходя не из корыстных интересов, полученных сведений нигде не разгласил, за исключением имени объявителя, таким образом, тайна налогообложения была сохранена.

Могу я, друзья мои, сделать вам одно признание? В то время это дело захватило меня настолько, что я, в целом не вникая особо в суть его, явился в зал заседаний и уселся рядом с господами в неброских одеждах. Я знал судью, это был мой коллега по учебе, с которым мы были на ты. Он слегка удивленно отметил мое присутствие, когда я, стараясь не шуметь и не привлекать внимания, осторожно пробирался к своему месту уже после начала заседания – я вынужден был опоздать по не зависящим от меня причинам. Незаметно сделав ему знак, я дал судье понять, что нахожусь здесь не по службе.

Я ждал момента, когда адвокат Лукс разыграет свой единственный козырь, по-настоящему эффективный. Но он отчего-то медлил. Завершилось приобщение к делу доказательств, прокурор выступил с довольно худосочной речью, но тут поднялся Лукс и, выпрямившись во весь свой могучий рост, произнес сжатую и убедительную речь, в которой сначала шло перечисление уже упоминавшегося; затем он, чуть склонив величавую с коротенькой бородкой голову, поправил мантию и высказал следующее: «Высокий суд, и на данном этапе процесса, как Высокому суду, несомненно, известно… – Лукс вообще питал слабость к подчеркнуто-старомодным оборотам речи, – могут иметь место ходатайства о допущении доказательств. Я долго раздумывал и раздумываю сейчас, стоит ли выдвигать подобное ходатайство. Как известно Высокому суду, господину прокурору, а также… – тут в его голосе мелькнули оттенки напыщенности, – господам, присутствующим в зале, за этим проступком, несомненно, совершенным нашим обвиняемым, скрывается мне неизвестное, однако предположительно весьма значимое по своей важности обстоятельство. И прояснение упомянутого обстоятельства могло послужить для обвиняемого оправдательным мотивом пусть не в формально-юридическом, но в моральном аспекте, если не оправдать его окончательно. Вследствие этого я предъявляю суду ходатайство о допросе федерального канцлера в качестве свидетеля, а также…»

И так далее, и тому подобное.

Лукс зачитал весь тщательно подготовленный им список свидетелей: министры, члены правительства, все пофамильно, с указанием должностей и служебных адресов в Бонне, и в самом конце прозвучали фамилия и титул «фрау доктор Файгенблатт», имя и настоящая фамилия неизвестны. Место работы: Федеральная служба информации. Пуллах.

Зал зароптал, ряды неприметных господ содрогнулись, испуская жесткое и недоброе излучение.

Естественно, адвокат Лукс всерьез не рассчитывал, что его ходатайство будет с ходу удовлетворено, однако добился желаемого: судья сначала объявил перерыв, а потом и вовсе отложил судебное заседание. Это означало, что хотя Маусбайгль по-прежнему оставался отстранен от исполнения служебных обязанностей, неизбежно грозившее ему дисциплинарное взыскание находилось в полной зависимости от результата судебного разбирательства, то есть на тот момент вынесено быть не могло, и он и далее получал полагавшееся ему согласно штатному расписанию жалованье и располагал достаточным временем для продолжения совместно с герром Перном предпринятого ими частного расследования.

Следует упомянуть, что второго процесса над Маусбайглем так и не последовало. Дело решили завершить по-другому. Несколько недель спустя документы дела вернулись в прокуратуру с запросом: а нельзя ли «вследствие совокупности обстоятельств, могущих служить оправданием обвиняемому», – тут явно прослеживалась ссылка на речь на процессе адвоката Лукса, которая произвела фурор, – «счесть целесообразным приостановить разбирательство дела ввиду незначительности вины согл. Параграфу 153 Уголовно-процессуального кодекса»?

Все это вполне осуществимо в правовых рамках. Можно быстро разделаться с досаждавшей всем ерундой. Но вот только в данном ли случае? Самое высокое начальство обсудило со мной все треволнения суда. Может, в этом случае уместно будет поинтересоваться мнением финансового управления? Поинтересоваться, конечно, можно, так я ему ответил тогда, только оно взвоет, как ужаленное, скажет свое «нет», и мы вынуждены будем с ним согласиться. Почему бы не взбесить учреждение, которое постоянно уже по своему определению бесит всех, если есть такая возможность?

Так и поступили, и дело навсегда было похоронено в архиве. Так что федеральный канцлер не появился на судебном заседании в качестве свидетеля по делу обвиняемого Маусбайгля. Но все было много позже. А пока что события развивались следующим образом…

К Перну пожаловала дама, отрекомендовавшаяся фрау Линденблатт. Уловили сходство? Файгенблатт – Линденблатт. Правильно. Хотя, если судить по описанию, представленному Перном своему соратнику, дама по фамилии Линденблатт несколько отличалась от фрау Файгенблатт, но обе, вне всякого сомнения, принадлежали к одному и тому же ведомству.

И вот фрау Линденблатт языком повестки пригласила Перна на «беседу». С кем должна была произойти беседа и по какому поводу, об этом дама не заикнулась, просто назвала время и место: вилла в Богенхаузене, тогда-то и тогда-то, в такое-то время.

Или – представим себе – мою сложную книженцию читает женщина. Дело происходит летом, она в длинном белом платье с оторочкой из фиолетовых цветков и с длинными широкими рукавами и в белых туфлях на высоком каблуке сидит у себя в саду под раскидистым кустом сирени (видите, как поэтично я могу излагать), углубившись в мою книгу. Женщина слегка покачивает ногой и случайно сбрасывает туфлю в траву, теперь одна нога ее босая.

Я наблюдаю ее издали, сидя в тени дерева.

Дня нее я готова писать не сложные, а, напротив, легкие книжки. Или, может, ей все, даже самые тяжелые, книги кажутся легкими?

– Перн согласился, хотя с условием, что придет не один, а с Маусбайглем.

– Акцептируем, – ответила фрау Линденблатт.

– С «тц»? – осведомился Перн.

– Не понимаю, о чем вы, – ответила дама, прекрасно понимая о чем.

Перн заехал за Маусбайглем домой. У журналиста был старенький «рено», дребезжащая развалина, бывшее такси, так называемый мини-авто – нынче о таких уже позабыли, – и они в проливной дождь отправились в Богенхаузен. Облака нависли так низко, что казалось, солнце уже больше не появится на небе. И вообще тот день для мая месяца выдался необычно холодным. Перн предложил:

– Вообще-то не мешало бы заставить ее подождать нас. Видимости ради. Как вы считаете?

Маусбайгль ничего не ответил. Ему история не нравилась в целом. Каким-то образом вышло так, что прибыли они даже раньше назначенного срока, и теперь пришлось дожидаться в машине. При выключенном двигателе «дворники» не работали, и оба чувствовали себя запертыми в полупрозрачной клетке.

– Все, пора, – объявил Перн. – Так заставим ее ждать нас или же пойдем?

– Не знаю, – ответил Маусбайгль.