— Нет, лучше! Лучше меня живи, Никита! С тебя больше спросится. Я пришел в военно-морское училище самоучкой, а ты — придешь, окончив Нахимовское!

К нам подошел запыхавшийся матрос.

— Товарищ гвардии капитан третьего ранга, — обратился он к отцу, — я вас повсюду разыскиваю. Капитан первого ранга приказал вам явиться.

Мы спустились к причалам и очутились возле небольшого транспорта. Он был базой катерников вместо старого корабля, давно оставленного на побережье Кавказа.

— Где вы пропадали? — встретил нас Серго. — Я ходил к вам домой. Адмирал должен прийти.

— Зачем?

— Не знаю. Дал семафор. Кажется, будет дело.

— Ты думаешь? — оживился отец.

— Уверен. Жаль, ты не сможешь…

— Кто не сможет? Я?

— Ты же только что выписался.

— Я здоров! — горячо сказал отец. — И сидеть здесь, когда все пойдут в море, не собираюсь. Курс на Констанцу?

— Полагаю, что да.

Отец снова собирался туда, где воюют!

В кают-компанию стали входить офицеры, и почти все оказались знакомыми. Они пожимали руку отцу, поздравляли с выздоровлением; расспрашивали, как мне живется в Нахимовском. Когда я передал Русьеву письмо Фрола, он сказал, что соскучился и ждет сына в гости. Капитан первого ранга поблагодарил за то, что мы писали ему из Нахимовского. Андрей Филиппович сказал, что он тоже прочел письмо. А Лаптев пообещал, что уж тут-то мы рыбки половим.

— Смотря какой рыбки! — подхватил другой лейтенант. — Ловись, ловись, рыбка, большая и маленькая!

Завязался разговор о торпедах, метко пущенных в фашистский транспорт, об упущенной фашистской барже, которую пришлось догонять моему отцу и Гурамишвили, о шторме в семь баллов и караване гитлеровских судов, который они искали в тумане. Смеялись, что у Серго кошачий глаз, рассказывали, что он первый во тьме разыскал затемненные фашистские корабли, а отец и Русьев первыми пошли на них в атаку. Я понял, что отца ранило в бою за Севастополь.

Я видел его оживившееся лицо, смотрел, как он набивает трубку, прижимая пальцем светло-желтый табак, раскуривает ее от спички — все это неторопливо, спокойно, — и думал: «Он пережил столько, сколько другому не пережить за всю жизнь».

Вошел вахтенный и что-то тихо доложил капитану первого ранга. Капитан первого ранга надел фуражку и вышел.

Послышались быстрые шаги, и в кают-компанию вошел вице-адмирал, плотный, с живыми карими глазами и чисто выбритым загорелым лицом.

— Прошу садиться, — предложил адмирал, снял фуражку и быстрым движением пригладил свои стриженые ежиком темные волосы. — Рад сообщить вам, что командующий флотом дал «добро» на выход вашего соединения. Операцию нужно провести по-гвардейски. Черное море должно быть навсегда очищено от врага. Я убежден, что вы выполните и это задание… Вы не преждевременно выписались из госпиталя, Рындин?

— Никак нет, товарищ вице-адмирал. Я выписался как раз вовремя. Прошу вашего разрешения пойти в операцию.

Адмирал чуть склонил набок голову:

— Я знаю, что глубоко обижу вас, если не допущу на катер. Даю «добро». Итак (он встал и положил руки на стол), в завтрашней операции будут участвовать три Героя Советского Союза. Советское правительство высоко оценило заслуги офицеров вашего соединения и постановило присвоить звание Героя Советского Союза славным сынам нашей великой Родины, морякам Черноморского флота Георгию Рындину, Серго Гурамишвили и Виталию Русьеву.

Отец, Серго и Виталий Дмитриевич встали, растерянные от неожиданного известия.

— Поздравляю, Рындин! — Адмирал обнял и трижды поцеловал отца. — Поздравляю, Гурамишвили! — сказал он, обнимая и целуя Серго. — Поздравляю, Русьев! — обнял и поцеловал он Виталия Дмитриевича.

Капитан первого ранга подозвал вестового, и тот откупорил шампанское.

— За тех офицеров, — поднял стакан адмирал, — которые шли на благородный риск. Риск — благородное дело, когда он соединяется с отвагой и мастерством. Бесстрашие, мужество, дерзость плюс мастерство, трезвый и смелый расчет — в этом залог победы. За смелых и дерзких моряков, за героев!

Он осушил стакан.

Мне тоже досталось полстакана вина, и я чокнулся с отцом, дядей Серго и Русьевым. Адмирал улыбнулся и спросил:

— А это чей молодец?

— Мой, — ответил отец.

— Наш, — поправил отца капитан первого ранга. — У нас их двое. Есть еще Живцов, наш воспитанник.

— Нахимовец? — обратился ко мне адмирал.

— Так точно, воспитанник Нахимовского военно-морского училища, товарищ вице-адмирал! — отчеканил я как только мог лихо.

— Добро!

Он снова поднял стакан:

— За будущее поколение моряков! За большой флот!

После ужина началось веселье. Играла музыка — где радио, где аккордеон, — плясали русскую и отбивали каблуками чечетку, пели «Катюшу», и можно было подумать, что никакой войны нет и никто не собирается завтра на рассвете уходить в море. Все расспрашивали меня про Живцова, просили ему передать привет и очень смеялись, когда я рассказал, что Фролу в училище запрещают курить.

В кают-компании очень молодые лейтенанты, только что приехавшие из военно-морского училища, горячились и спорили. Один из них был веснушчатый, рыжий, как Фрол, другой напоминал Юру, и я представлял себе, что когда-нибудь и мы с Фролом, окончив высшее военно-морское училище, придем на корабль, будем спорить перед завтрашним выходом в море и волноваться, как, очевидно, волнуются лейтенанты, но не хотят показать, что волнуются, и стараются выглядеть совсем настоящими моряками-вояками, и это им плохо пока удается. Но и капитан первого ранга и Андрей Филиппович поглядывали в их сторону с улыбкой, когда в их углу становилось особенно шумно.

Отец подошел к патефону и завел свой любимый вальс из «Щелкунчика».

— Помнишь, Никита, Кировский театр? — спросил он.

— Конечно, помню.

— Ты еще до смерти испугался мышиного короля.

— Ну вот еще! Я не испугался.

— А зачем же ты хватал меня за рукав?..

Каюта отца на плавбазе была совсем крохотная. И здесь на маленьком столике стоял портрет матери; в углу на вешалке, как всегда, висели его рабочий китель и кожанка.

Серго сел за стол и быстро написал что-то на листке бумаги.

— У тебя есть конверт, Георгий?

— Держи.

— Передай Антонине, Никита. Вы, я слышал, здорово подружились?

— На всю жизнь!

— Ого, даже на всю жизнь! — засмеялся Серго.

Отец взглянул на часы:

— Нам пора домой.

Когда мы поднялись на палубу, в небе светили звезды, крупные, как грецкие орехи. В воде тоже плавали звезды, и казалось, что это светящиеся морские зверьки движутся в глубине. По небу и темным горам бегали лучи прожекторов.

Отец спросил:

— Ну, Кит, а что мы теперь скажем маме?

— Скажем, что ты — герой.

— А ведь знаешь, как-то неудобно. Прийти домой — и вдруг, сразу: «Здравствуйте! Я — герой».

— А Фрол, тот сказал бы.

— Ну, Фрол твой — смелый.

— Тогда я скажу, хочешь?

— Пожалуй, лучше ты. Войдешь первым и скажешь.

— Катер у борта! — сообщил из темноты вахтенный офицер.

Мы сошли на катер, и он быстро заскользил через бухту. Мы не садились, а, по обычаю моряков, стояли с отцом на корме. Мы молчали. Я знал, что он завтра опять уйдет в море, а я уеду в училище и долго его не увижу.

За кормой журчала вода. Звезды ярко горели в черном небе, во тьме южной ночи… Луч прожектора выхватил из темноты белую колоннаду со сбегающими к воде ступенями, скользнул дальше — и она исчезла, как чудесное ночное видение…

Глава десятая

ВОЗВРАЩАЮСЬ В УЧИЛИЩЕ

Утром веселая девушка-письмоносец принесла свежие газеты.

— Ух, и много же сегодня в газете про вашего папу! Поздравляю, — сказала она и крепко пожала мне руку.

Я развернул «Красный черноморец» и стал читать статью, которая называлась:

«Герой Советского Союза Рындин вписал в историю Черноморского флота немало выдающихся страниц. Он не раз вступал в бой с двумя, тремя, четырьмя вражескими катерами и всегда оставался победителем. На его счету много потопленных вражеских кораблей. Он не страшился ни шторма, ни огня, ни вражеских пикировщиков.