— Каждый день форму-то трепать, так она же вид потеряет. Разве ее от срока до срока хватит? Если бы вы сегодня не приехали, я бы подседлал мерина и на заимку наведался. Председатель колхоза просил посмотреть, как там дела. Скоро скот на лето перегонять будем. Я ведь еще и член правления колхоза. А на заимку надо. Работает там один тип не больно хороший, в воровстве попадался, судили его в соседнем районе за кражу лошади. Три года отсидел, прошлый год вернулся, женился на одной вдовушке. Да не в этом суть. Браконьерничает вовсю. Летом коз бьет, осенью двух изюбрей свалил. Я вызвал, предупредил, а он только усмехается. «Что, говорит, медведи жалуются?» Поймать никак не могу. У той женщины муж охотничал, от него винтовка осталась, и где-то, говорят, японскую добыл. И обыск я делал, и караулил. — Участковый развел руками: — Видно, оружью-то в тайге прячет.
В комнату заглянул шофер.
— Собирайтесь! Начальство в машине.
Жена Прокофия Алексеевича расстроилась. Собрала на стол обед, а гости отказались, сказали, что в дороге закусят.
У Саши не было охотничьих сапог, и хозяйка принесла ему высокие бродни сына. Вынимать ружье из чехла он не стал, решил вытащить на месте, чтобы по дороге не запылилось, да и не побился бы дорогой родительский подарок.
Прокофий сел в ходок. Тронулся по дороге вслед машине.
ОХОТА
Перед тем как свернуть к болоту, Сидоркин и Дорохов пересели в ходок, а Андрей вернулся в село.
На место прибыли раньше, чем намечал Прокофий Алексеевич. Возле огромной скирды надергали целый ворох соломы, погрузили на ходок и прямо по прошлогоднему скошенному полю поехали к воде. Болото пролегало между двумя пологими увалами и лентой уходило вдаль. Над ним носились стайки уток, но гусей нигде видно не было. В низине, недалеко от воды, Прокофий Алексеевич сбросил охапку соломы и велел Дорохову оставаться.
— Солому подстели и немного на себя притруси, жди гуся с увала. С пашни. Первую стаю пропусти, а по другим уже бей. Если не заметят тебя, то низко пойдут. — И сам с Сидоркиным отправился дальше.
Саша собрал ружье, зарядил его патронами с крупной дробью и стал ждать. Солнце подошло к вершине невысокой сопки, с болота потянуло сыростью, а лёта все не было. Правда, над головой проносились утки парами и маленькими стайками. Один гуляка-селезень пролетел настолько низко, что Саша отлично рассмотрел его весеннее перо. Зеленовато-синяя шея, окаймленная белой полосой, сияла в закатных лучах солнца, а маховые перья на крыльях отливали радугой. Добывал он таких щеголей, и не раз. Убьешь, посмотришь — красив до невозможности, и жалко станет, что стрелял.
В стороне, куда уехал Сидоркин с охотником, гулко ударили два выстрела, за ними третий посуше, и Саша занервничал: там лёт, там стреляют, а у него как заколдовано. Неожиданно пара гусей появилась с болота. Саша не видел их, налетели они со спины. Прямо над собой услышал свист крыльев, хотел подняться, но заставил себя лежать и не шевелиться, гусей рассмотрел уже в угон. Они прошли низко, на полвыстрела, и он бы достал их обоих, но решил по разведчикам не стрелять, а то, что это делала облет гусиная разведка, сомнений не было. Рано гусям делиться на пары, да и не гнездятся они в этих местах, сказывал охотник.
Саша представил себе, как гусиный вожак там, на кормежке, оглядел свою стаю, увидел, что все захотели пить, перестали собирать просыпавшееся с осени зерно и оставшиеся колоски, и крикнул вот этим двум: а ну, мол, слетайте, проверьте, что там и как, да сейчас же обратно, не вздумайте в воде хлюпаться, купаться вместе будем.
Поднялись двое, все осмотрели, не заметили его, Сашу, и сейчас докладывают: тихо, мол, кругом, летим поплаваем, поплескаемся, напьемся и обратно пшеничку собирать. До Севера далеко, надо здесь жирком запастись. Раздумывая над повадками этой умной и древней птицы, Саша услышал недалекий гусиный гогот, и вдруг со стороны почти опустившегося солнца из-за увала на бреющем полете свалилась на Сашу вся стая. Саша и в этот раз переборол себя, вжался в землю и без движения пролежал несколько мгновений, пока над ним пронеслась стая. Пропустив последних, оглянулся, увидел, как гуси, распластав крылья, спланировали на болото и, едва опустившись, сразу начали пить. Набрав в клюв воды, высоко поднимали головы, вытягивали шеи, чтобы водица свободно скатывалась, и пили снова. Вторая стая, не выше, чем первая, прошла молча. Гуси летели настолько низко, что отчетливо видны были их лапы, вытянутые вдоль туловища, и черные глаза, словно переспевшие ягоды черемухи. Только по третьему табуну Саша выстрелил дважды. Сначала он хотел стрелять по первому гусю, но пожалел вожака. Отыскал стволами в середине стаи темно-серого гусака, остановил мушку на шее, повел ружьем, словно провожая птицу, и ударил из правого ствола. Шея гусака переломилась, согнулась, и птица, сложив крылья, упала в нескольких шагах. Второго ударил из левого ствола «под перо» вдогон. Тот тоже упал и не шевельнулся. Саша поднялся, принес свои трофеи и больше уже не ложился, а просто сидел на соломенной подстилке. На желто-серой стерне он был хорошо заметен, и следующие табуны стали облетать его стороной. Очень удивило Сашу то, что гуси на воде никак не отреагировали на его стрельбу. Их «разговор» стал более шумным, но с болота они так и не поднялись.
Довольный охотой, он уложил ружье в чехол, связал птиц и потихоньку пошел по следу ходка. Сидоркин с Прокофием Алексеевичем тоже больше не стреляли. Еще засветло они выехали из-за бугра.
— Ну как, охотничек, сколько добыл-то? — подъезжая, весело спросил Прокофий. — Увидев ружье в чехле, удивился: — Ты что же, оружью свою в кожу упрятал прямо на охоте! А как налетят на штык? Достать не успеешь.
Укладывая гусей в передок ходка, Саша пожал плечами:
— Там их набить много можно, а зачем? Пару взял, и хватит.
— Ты, часом, не наш ли, забайкальский? — спросил охотник.
— Нет, он иркутянин, — объяснил Леонтий Павлович. — Но, видать, охотник, раз птицу бережет.
ЮШКА СЛЕПНЕВ
Начальник милиции не стал возражать, когда Дорохов на следующий день собрался с участковым Хлыновым верхами на заимку. До заимки было далеко, верст двадцать, и они ехали не торопясь. Пересекли поле, поднялись по крутому распадку. Высокие сопки расступились, и между ними протянулась елань.
— Летом травы тут по грудь, — рассказывал Хлынов. — С одной елани с этой, почитай, всему скоту на зиму кормов хватает. Только возить далековато приходится. А летом коровушкам да телятам чистый санаторий. Там, в вершине, — участковый плеткой указал на синеющую вдали сопку, — у нас летняя ферма. Здесь ведь чем хорошо, даже в самую жару? Мухи мало. Не мучает она скот, потому что постоянно ветерок продувает, а муха ветра не любит. С утра снизу воздух тянет, а с обеда от вершин вниз холодком несет. Снега на тех сопках все лето держатся.
Саша спросил, откуда здесь браконьер взялся.
— Сам он, Юшка-то, местный. С детства с ружьем по сопкам лазил, отца его в мировую на германском фронте сгубили. Сестры люди как люди, а этот пакостником был. Все замки в селе пересчитал. Подрос — на Север, на прииски, подался. Вернулся с золотишком, да не в коня корм — все спустил. Приняли в колхоз, а какой он работник? Лишь бы лето прокоптить, а как осень, так в тайгу. То орехи бьет, то охотничает. На охоте волк чистый. Один сезон его Прокофий в своей бригаде терпел, а потом заявил председателю: «Не возьму Юшку, видеть этого варнака не хочу». Сколотил Юшка себе свою бригаду. Позарились два наших мужика на его добычливость, но на другой год с ним больше не пошли.
— Чем же досаждал им этот Слепнев?
— Зверюга он. Если выводок нашел, первым делом матку бьет, а потом остальных подчистую. Ему говорят: «Дичь переведешь», а Юшка им: мол, на мой век хватит. Шишковать идет — после него в кедраче голое место. Наши мужики еще многие по старинке табак не смолят, а он нарочно все зимовье продымит. Чашку там, ложку каждый свою бережет, только отвернутся, а Юшка уже из чужой посуды хлебает. Приедем, а он наверняка гурана уже завалил. А ведь сейчас козла от козы не отличишь. Козел-то старые рога сбросил, а новые еще не выросли.