Шульгин говорил не спеша, хитровато поглядывая на Сашу, а руки его, словно сами по себе, ловко справлялись с работой. На глазах у Саши его правый сапог обретал законченную форму.
Еще и еще приходил Дорохов к дяде Косте, и наконец заветные сапоги были готовы. Не помня себя от радости, с обновой в руках, Саша, прощаясь с Шульгиным, попросил разрешения зайти к нему в ближайший выходной.
— А вы что, теперь всем уголовным розыском по шестидневкам отдыхаете? — неожиданно спросил Шульгин.
— Кто не дежурит, отдыхает.
— Ты «Степана Разина» Чапыгина читал? Нет? Тогда возьми вон там на третьей полке, по-моему, четвертый том справа.
Дорохов положил сапоги на верстак, отыскал книгу.
Шульгин сказал:
— Книгу возьми! Прочти. Хорошо написана. Потом еще что-нибудь дам. Есть у меня стоящие книги. Когда будешь свободен, приходи.
Давно были сшиты сапоги с белым рантом, а Сашка, едва выдавалось свободное время, бежал в Рабочий поселок, в знакомый теперь дом. Усаживался рядом с верстаком, наблюдал за сноровистой работой, слушал дяди Костины разговоры.
— Сшить сапоги дело не хитрое, — рассуждал вслух Шульгин. — А вот сшить так, чтобы человеку радость от них была, тут, брат, много чего требуется. Думаешь, я сразу так шить стал? Когда меня жизнь только повернула к сапожному делу, не сапоги выходили, а дрянь какая-то — чеботы, аж смотреть противно. Пока во всех тонкостях не разобрался и руку не набил, много товара попортил. Наверное, в каждом деле так. И у вас в розыске мало быть самостоятельным, нужно еще и суметь удержаться на этой работе. У меня как получилось? Стал я уже сам раскрывать, и не мелочь какую-то, а серьезные дела. Старшим группы поставили. Выходит, опыта набрался. А на поверку из моего умения один пшик получился. В уголовном розыске нельзя ошибаться. Вот, скажем, возомнил ты, что тебе все можно, все дозволено, — весь твой опыт насмарку. В лучшем случае выгонят тебя, а чего доброго, и под суд отдадут. А пятно на всю службу ложится. И вот еще, слушай да на ус мотай: отвечают-то у вас за крупные оплошности, а мелкие безобразия не сразу заметны. Скажем, поговорил ты грубо со свидетелем, обругал задержанного и постепенно привык к такому тону. До начальства, может, и не скоро дойдет, а люди худое слово надолго запомнят. В уголовном розыске, если за собой не следить, зачерстветь в два счета можно. Дела-то у вас какие? На крови часто замешены. А с кем работать приходится? Воры, жулики да бандиты. И все равно, раз работаешь в уголовном розыске, в первую очередь должен человеком быть. Хамство, грубость даже в сапожном деле ни к чему. И осмотрительность нужна. Надумал что-то сделать, прикинь, как это со стороны смотреться будет, как посторонние твои действия оценят. Вы ведь все на виду. Обратил внимание, сколько людей к Мише Фомину за советом идет? Фомин в обращении с людьми никаких оплошностей не допускает, и ему верят: пообещал — обязательно поможет…
Каждый разговор с Шульгиным западал Саше в душу, оставался в памяти, помогал взрослеть.
УЧЕНИЕ НА ДОМУ
Между тем в семье Дороховых назревали совсем не предвиденные события. Как-то днем, направляясь домой обедать, Саша встретил по дороге отца. Тот обрадовался:
— Кстати! Хочу поговорить с тобой, сынок, с глазу на глаз, чтобы мать не тревожить.
Они прошли в сквер, сели на скамейку. Дорохов-старший закурил.
— Ты газеты-то читаешь? Знаешь, что в мире делается?
— Да, кое-что… И не только из газет. Недавно в управлении лекцию о международном положении слушали… Гитлер решил под себя Европу подмять, и про затею японцев на Дальнем Востоке. Думаешь, воевать будем?
— К тому идет, сынок. Неспокойно в мире. Видимо, и наше правительство решило Красную Армию в боевую готовность приводить. Началась большая пертурбация в войсках. — Дмитрий Дорохов загасил папиросу, бросил окурок в урну, похлопал по плечу сына. — Назначили меня командиром батальона в учебный полк, придется переезжать.
— Как переезжать? Куда?
— Ты пока матери не говори. Съезжу, устроюсь и заберу ее. Беспокоюсь, как ты тут жить будешь? Эту нашу квартиру придется сдать. На мое место другой приедет.
Саша изменился в лице, погрустнел, но сдержался.
— Ладно, батя, обо мне не горюй… Как-нибудь… Я же при деле. Поговорю с начальством, посоветуюсь с ребятами, найдем что-нибудь.
— Может, тебе перевод попросить? Да вместе с нами?
— Что ты, отец! А если тебя из учебного полка да еще куда, и мне так и ездить за тобой хвостом?
— Ну смотри, человек ты теперь взрослый, когда-никогда все равно нужно начинать жить самостоятельно. Мать-то не тревожь пока. Иди домой, а мне тут еще кое-куда заглянуть надо.
Вскоре отец уехал, и Саше пришлось рассказать Фомину о том, какие затруднения с жильем его ожидают. Михаил Николаевич привычно пригладил волосы, что он делал всякий раз, когда что-то обдумывал, пообещал:
— Есть тут один вариант, я с Иваном Ивановичем посоветуюсь.
На следующий день утром Фомин позвал Сашу пройтись с ним.
— Понимаешь, есть одна комнатушка, но не очень приятная. В общем, посмотрим, а потом решим.
Они прошли базар, свернули в переулок без названия и подошли к низкому, длинному дому. Вошли в покосившиеся, незакрывающиеся ворота и с внутренней стороны дома увидели несколько ветхих крылец, ведущих в отдельные квартиры. На одной двери висел большой заржавленный замок, а на нем кусок фанеры с красной сургучной печатью. Фомин сломал печать, открыл ключом замок и ввел Сашу. Маленькая передняя, видно, служила и кухней и прихожей, за ней дверь вела в пустую небольшую комнату, оклеенную обшарпанными обоями. Одно-единственное окно выходило на улицу.
Михаил Николаевич открыл форточку, распахнул входную дверь, вытянул задвижку из трубы небольшой печки, и тяжелый сырой воздух быстро протянуло сквозняком.
— Если сделать ремонт, то жить можно. Думаю, дадут тебе ордер на эту клеть.
Саша походил по комнате, вернулся в прихожую, а Фомин словно отгадал его мысли.
— С ремонтом я тебе помогу. Тут плотнику да маляру на пару дней работы.
— Согласен, — вздохнул Саша, — кое-какие вещички мне мать оставит.
— Согласен-то ты согласен, но, прежде чем ордер просить, я тебе кое-что скажу. Жила в этой комнате одна старуха. Ну, не старуха, а пожилая женщина. Знакомых у нее было ужас сколько — от Красноярска до Хабаровска, и все везли ей гостинцы. А она эти гостинцы на базар таскала, благо тут рядом. В прошлом году, незадолго до твоего прихода, мы ее вместе с одной группой за очень большие подарки упрятали в тюрьму. Суд вещи ее конфисковал, а немного погодя, уже в лагере, она преставилась.
— Как это преставилась? — удивился Саша.
— Так. Отдала богу душу. Поэтому, прежде чем решить, будешь ли ты тут жить, я должен тебя предупредить, что квартира эта долгое время была воровским притоном и краденое сюда валом везли.
— Ремонт сделаем, побелим, покрасим. Стены-то не виноваты, — ответил Саша.
Когда квартиру привели в пристойный вид, мать Саши сшила на окно занавеску, над кроватью повесила простенький коврик, разостлала половики и, уезжая к отцу, все наказывала:
— Ты уже взрослый, сынок, чистоту поддерживай. По мелочишке что сам постирай, что большое — к китайцам в прачечную снеси. Грязь да беспорядок не разводи, она с полу в душу въедается. Жениться без моего позволения и не вздумай.
— Не до женитьбы мне, мама. Кроме спортзала да управления, нигде и не бываю. Ни на рыбалку, ни на охоту не могу выбраться. Какая уж тут женитьба! Выспаться некогда, а тут еще в комитете комсомола отругали, что общественной работой не занимаюсь, и прикрепили к группе бригадмила медицинского института.
— Куда прикрепили? — не поняла мать.
— В институтском общежитии на Четвертой Советской организовали из студентов бригаду содействия милиции. Ну, меня послали помочь им наладить работу. Придется теперь в перерыв к этим студентам бегать. Они хотят в своем районе порядок навести, чтобы хулиганства там или драк не было.