Вскоре Дорохов вернулся с небольшим свертком в серой бумаге, запечатанным четырьмя сургучными печатями. Шофер по-прежнему сидел на том же стуле, уставившись в пол. Фомин торопливо сломал печати, сорвал обертку. В свертке оказался элегантный кожаный бумажник с серебряной монограммой, в одном из его отделений лежали нанизанные на металлическую цепочку ключи. Самый маленький из них Фомин вставил в замок чемодана, дважды повернул, и накладка сама выпала из замка. Михаил Николаевич открыл и второй. Подошел к шоферу.

— Может, вы все-таки расскажете нам про чемодан?

— Не знаю, ничего не знаю, — как-то испуганно и вяло повторил Щукин.

— Ну что же, ты, Боровик, прав. Видно, без обыска не обойтись. Возьми кого-нибудь из ребят, а я пойду оформлю документы.

Оставшись наедине с шофером, Саша пытался его разговорить, но Щукин будто и не слышал вопросов. Только раз попросил папиросу и выкурил ее за три-четыре затяжки.

Фомин то выходил из кабинета, то снова возвращался. Принес две шубы, новый, обильно смазанный маслом короткий кавалерийский карабин и к нему два подсумка патронов. Винтовку поставил в угол, а патроны закрыл в сейф. Щукин исподлобья следил за ним, каждый раз вздрагивая, когда открывалась дверь.

Саша понимал, что Фомин готовится к поездке, которая теперь, после успеха Боровика, приобретала особый смысл. Ведь они собирались искать Никитского на прииске на авось, а теперь, после задержания шофера, не было сомнения, что именно он отвез Никитского к Хозяину. Саша не очень был уверен, что обыск у шофера даст новые улики, но чемодан-то налицо, и ключик подошел. А замки сломал Международный, скорее всего, потому, что не было при нем этого самого ключика.

— Расскажите, Щукин, все-таки расскажите откровенно, — на всякий случай еще раз попросил Саша.

Но шофер даже не удостоил его взглядом. В коридоре послышался шум, Боровик кого-то урезонивал, но его перекрывал громкий и властный бабий голос:

— Нет, ты веди прямо к вашему старшому и Сеньчу мово тащи туда. Я ему, черту шелудивому, весь карахтер переверну. Давно толкую: иди, объявись, да обскажи про всех, а он все: боюсь да боюсь — избу спалят, детей порешат. Дождался, пока самово под белы рученьки привели.

Саша взглянул на шофера. Щукин, сидя на стуле, еще ниже согнулся, съежился, убрал голову в плечи, как будто единственным его желанием было исчезнуть, испариться, улетучиться. Видно, Боровик не знал, куда вести эту шумливую бабу.

— Заходите ко мне, — услышал Саша голос Фомина. — Сразу и разберемся, что к чему.

В дверь едва протиснулась полная, ростом с Сашу, молодая, румяная женщина с большим узлом в руках. Она бросила узел на пол, стянула с головы платок, расстегнула короткое пальто, взяла у стены стул, поставила его против шофера, который успел на пол-оборота отвернуться, не торопясь уселась и незлобиво посмотрела на мужа.

— Ну, козел трусливый, дождался? Сколько я тебе твердила — иди сам, так ты все нет и нет. Теперь вот давай выкладывай все начальнику, не то я сама скажу. Устала я. Товарищ хороший, гражданин начальник, — повернулась она к Фомину, — пока батя живой был, еще терпела, а позапрошлый год схоронили, Сеньча как сказился, все время дрожит. Вчера с утра сготовились к тетке за мукой за Иркут смотаться, детей обрядила, гостинцы собрала, а тут этот старый Лелькин кобель заявился. Мово Сеньчу и не узнать: на задних лапках пляшет и пятки лизать ему кидается, а мне командует: «Тащи тятину дошку, подай катанки». Свою рубаху самолучшую отдал, ватные штаны новые, а тот свою одежину сбросил, вот она, туточки, — кивнула женщина на узел, — обрядился во все наше и говорит, что евонные шмотки дороже наших стоят. Потом оба с муженьком в машину уселись и подались. Этот самый Гришка, черт старый, сказал, что из больницы убег, да он и вправду весь забинтованный. Вы мне верьте: Сеньча ладный мужик, только трусоват маленько. Сама хотела пойти к вам, да он сказал — повесится. Детишек жаль, трое их у нас, да и его тоже жалею, мужик-то он справный, — повторила убежденно женщина.

Фомин подмигнул Боровику, и тот понял его желание. Взял под руку женщину.

— Пойдемте, Маланья Григорьевна, ко мне, кое-что записать надо.

— Нет, ты, парень, погоди, — высвободила руку Щукина и подошла вплотную к мужу. — Ты, Семен, все говори, не утаивай ни про старую банду, ни про атамана, про его полюбовницу Лельку расскажи. Чтоб на душе забот не осталось.

Щукина направилась к двери и только теперь заметила коричневый чемодан. Подошла, подняла его, как бы взвешивая в руке, и вернулась к мужу.

— Ну и гад же ты, Сеньча! Сказал, что еще прошлым летом Гришкину похоронку в Ангаре утопил, а она целая. — Еще раз прикинула вес чемодана и уже Фомину объяснила: — Раньше он тяжелый был, фунтов десять, а то и поболе, и замки не сломатые.

ПО СЛЕДУ

По хорошо накатанной дороге машина бежала ходко. Это летом здесь ухабы да гати, а зимой одна благодать, засыпал снежок все колдобины, прикатали его грузовики — и гони хоть сто километров в час. Фомин устроился на переднем сиденье и похрапывал. Рядом с Сашей отвалился вбок на свернутую доху Боровик и тоже заснул. А Саше не спалось. Он с восхищением наблюдал за Пашей Богачуком. Не шофер, а виртуоз. Прямо пилот высшего класса. Вот научиться бы ему, Сашке, так управлять машиной!.. Постепенно задремал и Дорохов, а машина по-прежнему шла быстро, то поднимаясь на сопки, то ныряя в лесные прогалы. Тайга подходила к самому тракту, вековая, нетронутая, и уходила вдаль на сотни и сотни километров. К вечеру, когда уже стемнело, остановились в большом трактовом селе, в чайной попили вволю крепкого, черного плиточного чая и тронулись дальше. Саша несколько раз пытался вызвать Фомина на обсуждение щукинских показаний, но тот только отмахнулся:

— Подожди. Что попусту болтать! Вот встретим Попова и тогда все обсудим, а пока думай. Дай-ка мне лучше свою пушку посмотреть.

Саша отдал маузер вместе с деревянной кобурой, которую все время держал на коленях, и предупредил:

— Он заряженный, дядя Миша!

Фомин повертел деревянную кобуру, прочел на рукоятке дарственную надпись и вернул пистолет.

— Отличное оружие. Точный и сильный бой, почти как винтовка.

Боровик подержал в руках Сашин пистолет, а Богачук, ехидно хихикнув, объявил, что его борхарт-люгер не хуже. Все знали пристрастие этого парня к оружию, и Саша понял, что шофер слукавил. Схитрил из зависти.

Поздно ночью приехали в поселок, в котором их должен был встретить Попов.

— Езжай помедленнее, — попросил Фомин Богачука. — На краю развернешься — и обратно, да пару раз посигналь. Если Иван Иванович получил нашу депешу, сам найдется.

Когда они развернулись в третий раз, на шоссе появился высокий человек, закутанный в длинную шубу.

— Ну вот и отыскался наш начальник, — объявил Фомин. — Останови, Паша, решим, как нам дальше быть.

Он выскочил из машины, пожал руку Попову, перекинулся несколькими словами. Потом оба направились к крайнему с левой стороны дому, распахнули высокие массивные ворота и махнули шоферу: заезжай, мол.

Выйдя из машины, Саша огляделся, и ему показалось, что он снова на прииске, во дворе официантки. И расположение дома и всех стаек и подклетей и большой навес, закрывающий треть двора, были такими же, разве что забор был пониже и без заостренных плах.

Хозяин, солидный пожилой мужчина, вытащил из-под навеса сани, переставил какие-то ящики, помог шоферу поставить машину на освободившееся место. Попов представил его как надежного человека, объяснив, что он член партии и работает здесь дорожным мастером.

После ужина на скорую руку хозяин отправился спать, разместив приезжих в большой просторной комнате.

— Сначала расскажу, что удалось мне разузнать на прииске, — начал Попов, — а потом вы свои новости выложите, и решим, как жить дальше.

Он закурил, достал из полевой сумки блокнот, полистал его. — Перебрал, с кем сталкивается Ангелина.