Русаков нетерпеливо заерзал на стуле.

В прошлом году на этом дополнительном вопросе погорел один испытатель.

Ах какая досада! Надо было бы проконсультировать Андрея заранее. Дело это принципиально новое и, естественно, еще малоизвестно, не получило среди летного состава широкой огласки.

Аргунов медлил с ответом, и тогда Русаков, как когда-то в школе, подсказал жестом — он украдкой от председателя комиссии повернул ладонь кверху. По едва приметному движению посветлевших глаз Андрея понял: догадался.

— Это управление непосредственно углами атаки, — помедлив, сказал Аргунов.

— Правильно! — Русаков хлопнул по столу ладонью и быстро, не давая председателю опомниться, попросил: — Разрешите, Степан Алексеевич, мне задать вопрос?

— Я считаю, вполне достаточно, — мягко остановил его председатель и, смеясь одними глазами, довольный, тихо произнес: — Н-да, седьмого пота выжать не удалось.

…Они вспомнили сейчас об этом и дружно расхохотались.

— Если б не я, — сказал Русаков, — ходить бы тебе и по сей день со вторым классом, тюха-матюха.

— Это ты про подсказку?

— Какую подсказку? Про твою леность, батенька, про леность. Ну ладно, не обижайся. Дома-то как?

— Зашел бы лучше, чем спрашивать. Сам бы увидел. С женой познакомил бы…

Русаков отвел глаза: вот этого он как раз и не хотел — уж слишком хорошо он знал Светлану и любил ее, как родную сестру.

— Как-нибудь в другой раз. Сам ведь видишь — некогда. — И он показал на поджидавший его на краю аэродромного поля самолет Як-40.

— Я понимаю…

— Андрей Николаевич, Андрей Николаевич! — К ним бежала диспетчер Наташа и размахивала полетным листом. — Вам же вылет!

— Тьфу черт, забыл!.. — И Аргунов, даже не попрощавшись, заспешил к самолету.

Через несколько минут аэродром задрожал от грохота взлетающего истребителя.

Русаков долгим взглядом проводил тающий в синеве неба крохотный самолетик и вздохнул: нехорошо получилось у них с Андреем. Не поговорили толком и даже не попрощались. Улететь? Обидится. И в общем-то будет прав. Зазнался, подумает, все позабыл.

Русаков подошел к трапу самолета, но медлил, будто чего-то ждал. Он знал, что Андрей прилетит скоро, и надо бы все-таки попрощаться. Но самолету уже дали разрешение на вылет. Его ждала фирма, ждала работа.

Русаков оглядел стоянку с истребителями, вокруг которых хлопотали люди, посмотрел на ангары и здания цехов, на распростертую к самому горизонту взлетную полосу, напоминающую огромное полотно, — посмотрел на все то, с чем было связано его прошлое, и вдруг почувствовал щемящую грусть. Он понял, что ему не хочется никуда отсюда улетать, да он и не улетит, пока еще раз не увидит доброе, верное лицо друга. И летчики тоже поняли Русакова. Командир экипажа Як-40 спустился по трапу и как бы ненароком обронил:

— Куда спешить, подождем.

Он отошел в сторонку и присел на траву, чтобы не мешать Русакову побыть наедине с собою, со своими мыслями.

«Андрюха ты, Андрюха, — думал Русаков, — не зазнался я, нет, и ничего не позабыл. Все помню, как будто только вчера было».

…Спецшкола Военно-Воздушных Сил.

Юные подростки в новенькой, с иголочки, авиационной форме слонялись по огромному двору. Зеленые фуражки с лакированными козырьками, скрипящие кожаные ремни со сверкающими медными бляхами, нарядные ботинки. Точь-в-точь как самые настоящие летчики, только до летчиков еще шагать да шагать…

Впереди уйма дел: закончить восьмой, девятый, десятый класс, потом — летное училище, а уж потом на плечи лягут погоны с двумя звездочками. Долог путь, но ничего, главное — сделан первый шаг: поступили в спецшколу ВВС.

Валера Русаков подошел к забору и заглянул через щель на улицу — там ходили люди в гражданской одежде.

Еще вчера и он был штатским: в узеньких, в дудочку, брюках, вытянутых на коленях, в застиранной рубашке, в выгоревшей почти добела кепочке, — маленький, худенький парнишка. Еще вчера он не верил в свое счастье, как, впрочем, не верили в него и однокашники. «Тоже летун! — посмеивались они (в классе он был меньше всех и уж очень неказист с виду). — Да тебя из-за одного роста отметут!»

Этого-то и боялся пуще всего Валера, а когда на медицинской комиссии у него стали измерять рост, он привстал на цыпочки.

Угрюмый человек в белом халате неодобрительно проворчал:

— Куда щука, туда и рак с клешней.

— Я еще подрасту, дяденька! — взмолился, испугавшись, парнишка.

Врач придавил его худенькое, костлявое плечо своими лапищами:

— Стой как положено!

И неизвестно, чем бы кончилось это, не окажись рядом председатель медицинской комиссии.

— Ничего, не летчиком, так техником станет. Бывает, мал золотник, да дорог.

Это и спасло его…

О, как хотелось ему тогда, когда надел он форму, на зависть ребятишкам, пройтись по городу! Шутка ли, почти летчик!

Смешной он был, этот новый Валеркин знакомец Андрюха Аргунов. Бывало, на спортплощадке физрук прикажет:

— Курсант Аргунов, к снаряду!

Андрей неторопливо выйдет к турнику, примет гимнастическую стойку: ноги расставлены на ширину плеч, руки — назад.

— Выполните подъем разгибом. Склепку, значит.

Андрей ухватится за перекладину своими ручищами, на мгновение зависнет и вдруг разом, без маха, взлетит вверх. Чистейшим силовым приемом.

— Не так же! — морщится физрук и показывает, как надо, приговаривая: — Качок — ноги к перекладине, рывок — и тело взлетело вверх. Понял?

— Понял.

И снова: полумах, полужим, не разберешь, что к чему, — а он уже наверху и улыбается оттуда.

— Ну тебя! — отмахивается физрук. — Медведя и то легче научить.

Андрея любили все, особенно Валерка. И когда на следующий год пришла пора летних каникул, когда спецшкольники чистились и гладились, плясали перед зеркалом в предвкушении желанной встречи с родными и близкими, один лишь Андрей никуда не собирался и грустно смотрел на суетливую толкотню. Валерка удивленно спросил:

— А ты чего?

— Мне ехать некуда.

— Как некуда?

— Детдомовский я.

— И у тебя никого-никого нет?

— Никого.

— Так поехали к нам! — тут же предложил Валерка. — Вместе каникулы проведем! Знаешь, какое у нас село — во всей округе такого не сыщешь! Речка, рядом лес. Рыбачить будем, загорать. Поехали!

Андрей счастливо заулыбался:

— Ну что ж, поехали!

С тех пор все каникулы они проводили вместе — в семье у Валерки.

…Русаков встряхнулся от дум. К нему шел Аргунов, и глаза его светились радостью.

— А я думал, ты улетел.

— Не попрощавшись? — Русаков пожал ему руку и сказал: — Бывай, Андрей.

— Бывай, Валера.

17

Волчок влетел в дом как на крыльях.

— Жена, поздравляй! — закричал он, высыпая на стол свертки и кульки, затем подхватил ее на руки и закружил по комнате.

Оксана, полная, круглолицая, с черными живыми глазами, звонко смеялась, просила:

— Осторожнее, ты что, забыл? Сын закружится!

— Пускай к перегрузкам привыкает! — крикнул Волчок, однако послушался и бережно опустил жену на пол.

— Так с чем тебя поздравить?

— Я сегодня обуздал такого зверя, перед которым все тигры и медведи — ничто! — Волчок торжественно развернул обернутую в бумагу бутылку шампанского: — Я вылетел на новом самолете!

— Страшно было?

— Ничуть! — Волчок хвастливо вздернул свой узкий подбородок. — Неужели ты до сих пор не поняла, что для меня страхов не бывает?!

— Хвальбушкин! — рассмеялась она. — А помнишь, как ты от жабы тикал? У мамы в Чернигове, когда мы в подвал за картошкой лазили. Летчик-испытатель, а безобидной твари испугался.

— Даже великим людям простительны маленькие слабости, — философски изрек Валерий. — Что смеешься? Погоди, ты еще в газетах прочтешь указ о присвоении летчику-испытателю, нет, заслуженному летчику-испытателю Валерию Александровичу Волку звания Героя Советского Союза. А пока…