Капитан Шредер отнесся к сообщению коменданта с разумным спокойствием. Что ж, война есть война! Ежедневно, ежечасно, ежеминутно гибнут люди, куда более достойные и нужные великой Германии, чем этот Теодор.

Интересно, удалось бы сохранить фашистскому контрразведчику разумное спокойствие, если бы он узнал, что предателя Федора собственноручно убил советский комиссар, а точнее политрук разведывательно-диверсионной партизанской группы?

Тот самый Иван Иванович Фрезин.

Точнее Фризен.

А если уж совсем точно — Иоганн Иоганнович Фризен.

Немец.

Советский немец.

Трое из Кулунды

Примерно за год до описанных выше событий, в самое тяжелое для советской страны время, в небольшом среднерусском городке лейтенант из местной военной комендатуры Красной Армии поздним зимним вечером негромко постучал в ставень деревянного дома на окраине.

— Кого бог принес?

Хозяин дома, инвалид войны, бывший фронтовик, старший сержант, настороженно уставился в темноту. Ночной час, совсем близко фронт, мало ли кто шастает в ночи.

— Свои, свои! Квартиранта к тебе привел на постой, открывай!

— Счас! — сразу успокоился хозяин, услышав знакомый голос.

Не так давно его вызывали в комендатуру, спросили, не может ли он предоставить пустующую комнату для размещения военных, командированных в городок по делам службы. Он согласился без долгих раздумий — понравилось, что попросили уважительно, а не в приказном порядке, как обычно водилось в военную пору.

— Вот, знакомься. Человек приезжий, — кратко и невнятно представил лейтенант своего спутника, когда хозяин пустил их в дом. — Поживет у тебя дней с десяток. А то и месяц. А то и два. Словом, сколько понадобится.

— Иван Иванович, — назвал себя новый квартирант, скинув с плеч «сидор», и протянул руку. Рука у него была крепкая и мозолистая; привычная, видать, к физическому труду.

Лейтенант из комендатуры ушел. Иван Иванович расположился в отведенной для постояльцев комнате. В ней стояло три солдатские койки — их вместе с постельными принадлежностями забросили недавно к инвалиду на стареньком дребезжащем комендантском грузовичке. Пользуясь правом выбора, приезжий занял ту, которая была поближе к окну.

— С фронта, что ль? — спросил старший сержант. Он никак не мог определить, что перед ним за птица. Обмундирование вроде военное, но без погон.

— Нет, — коротко ответил тот.

— Так-так… А откуда сам?

— Из Кулунды.

— Что это такое?

— Село на Алтае. В Сибири.

— А-а, — уважительно протянул старший сержант, — Сибирь… «Не слишком разговорчивый. Может, устал с дороги? Да и время позднее». — Ну, пора на боковую! — не стал больше расспрашивать старший сержант. — Спокойной тебе ночи!

Выспится, отдохнет — сам потом разговорится, не остановишь.

Но расчеты хозяина не оправдались. По натуре молчаливый, сдержанный, Иван Иванович не был расположен к долгим душеспасительным беседам. К тому же его предупредили, чтобы он не особенно распространялся о себе.

Первые дни Иван Иванович долгими часами бродил по тихим улицам незнакомого городка, возвращаясь к себе лишь поздним вечером, когда в доме уже спали. Потом, раздобыв в комендатуре книги, засел за них, почти не выходя из своей комнаты, к великому неудовольствию хозяина-инвалида, которому не терпелось почесать язык с приезжим из Сибири. Затем, когда и читать надоело, опять стал целыми днями пропадать в городке и бродить по живописным окрестностям.

Такой санаторный образ жизни порядком осточертел жаждавшему дела Ивану Ивановичу. Наконец не вытерпел и сходил к определившему его на постой начальству, хотя это и не рекомендовалось делать без особой надобности.

— Зачем явился?

— Когда, скажите? Сил никаких уже нет!

— Терпи!

— Намекните хоть!

— Придет час — не намекнем, прикажем!

Сколько же можно ждать! Никогда не думал Иван Иванович, не знавший в своей жизни, пожалуй, ни одного по-настоящему свободного дня, что это за такая нудная и утомительная работа — ничегонеделание!

Однажды, вернувшись домой после очередной бесцельной ходьбы по исхоженным вдоль и поперек улицам, застал у себя в комнате нового жильца. Узнал его с первого же взгляда. Георг Баумгертнер. Старый знакомый, земляк. Их семьи там, в Кулунде, дружат, поддерживая друг друга в трудную пору. Шагнул к нему обрадованно:

— Георг!

— Иван! — поразился тот. — Вот так встреча! — и кинулся обнимать.

— Ты тоже здесь? — Иван Иванович одобрительно хлопнул его по плечу. — Я рад, очень рад!

Баумгертнер, чуть рисуясь, откинул со лба светлую прядь.

— А где же еще могу быть я, коммунист, в этот тяжкий для родины час?

Иван Иванович едва заметно поморщился. Он сам не умел произносить напыщенных речей и не любил, когда это делали другие.

Вдвоем стало легче коротать надоевший до отвращения досуг. За разговорами о семьях, за воспоминаниями о добрых довоенных днях время текло незаметнее.

А тут и третий нагрянул.

— Можно?

В комнату вошел высокий, стройный, ладный мужчина. Сразу почувствовалась военная косточка, несмотря на то, что он тоже не носил знаков различия. Представился:

— Михаил Ассельборн… Разрешите? — подошел к окну, распахнул. — Накурено. Да и жарко. Видно, хозяин-добряк, дров не жалеет, — взгляд у него был со смешинкой. — Простуды не боитесь? Хотя глоток свежего воздуха и больным не повредит…

Потом, когда познакомились поближе, Георг, внимательно приглядевшись, спросил:

— Скажите, а не видел ли я вас раньше на Алтае, в Кулундинской МТС?

Тот пожал плечами, усмехнулся:

— Что ж, у вас хорошая зрительная память…

— На бензозаправочной станции?

— Да. Я руководил там одно время… бочками с бензином.

— А до этого?

— В армии служил.

— Где? — допытывался Георг, хотя видно было, что Ассельборну не очень приятен этот разговор.

— На Дальнем Востоке, — и, решительно кладя конец дальнейшим расспросам, спросил сам: — На лыжах ходите?

Иван Иванович и Георг переглянулись.

— Нет…

— И напрасно. Во-первых, само по себе большое удовольствие. Во-вторых, может понадобиться. Да и такие шикарные места кругом — грех не побегать. Завтра же начнем — идет?

— А лыжи?

— Это я беру на себя.

На следующий день он раздобыл с помощью коменданта три пары лыж. И началось! Иван Иванович, никогда прежде не ходивший на лыжах, и кряхтел, и пыхтел, беспомощно барахтаясь в снегу на крутых склонах холмов. Наконец взмолился:

— Сдаюсь!

— Никакой пощады! — смеялся безжалостный инструктор. — По-суворовски: тяжело в учении, легко в бою. А ну, еще раз! Нет, нет, от самой макушки…

По вечерам, усталые, измученные, расправившись в два счета со скудным ужином в комендантской столовой, до глубокой ночи жарко спорили в своей комнатушке. Ассельборн, в отличие от Ивана Ивановича, открыто посмеивался над Георгом, любителем высокопарных фраз. Тот кипятился, лез в бутылку, незаметно переходил с русского на немецкий и снова на русский.

А хозяин-инвалид, лежа за стенкой, настороженно прислушивался к незнакомой речи.

Кончилось тем, что он, одолеваемый беспокойством, заявился к знакомому лейтенанту из комендатуры:

— Слушай, лейтенант, а они, случаем, не… оттуда?

— С чего ты взял?

— Да вот, балакают вроде по-ихнему.

— А ты что, немецкий знаешь?

— Знать не знаю, откуда мне его знать? Только не русский это — факт!

— Ну друг, даешь! Мало ли языков у нас в Советском Союзе? Может, по-латышски говорят, по-литовски, по-молдавски, еще по какому, — успокаивал лейтенант.

— Нет, ты все же прямо скажи: люди-то верные? Может, лучше мне все-таки в «Смерш» слетать?

— Да никуда летать не надо. Я тебе за них как за самого себя ручаюсь.

— Ну, если только так…

И вдруг квартирантов не стало. В одну минуту. Заявились днем все трое, торопливо побросали в вещмешки свои нехитрые пожитки. «Спасибо», «до свидания» — и поминай как звали!