– Ну, смелей! – Аги словно чувствовала, что со мной происходит неладное. – Сегодня я сама возьму тебя под руку, можно?

И мы пошли навстречу жандарму. Конечно, это был другой, не тот, у реки. На меня он не обратил никакого внимания. Зато на Аги смотрел не отрываясь. Мы прошли мимо, а он все смотрел и смотрел. Аги повернулась и высунула язык. Он громко расхохотался и послал ей воздушный поцелуй.

Идти пришлось довольно долго. Аги избегала людных мест, и мы петляли по старинным узким улочкам, сопровождаемые гулом собственных шагов. Лишь один раз пришлось пересечь центральную улицу. На противоположном углу, прямо на тротуаре, я увидел невысокий помост, на котором стояло несколько столиков. За одним из них галдели на всю улицу аккуратные старички в старомодных котелках и с высокими воротниками. На столе перед ними была развернута большая карта, прижатая сифоном газированной воды.

– Кофейные стратеги! – презрительно фыркнула Аги, когда мы проходили мимо. – Офицерские мощи! Волки на пенсии!

– О чем они так?

– Да все о том же. Как лучше разбить русских. Собираются каждый день в кафе, заказывают бутылку воды на всю компанию – кофе им теперь не по карману, – ну и укладывают на карте одну русскую армию за другой.

Снова мы свернули в переулок, очень короткий, и вышли на улицу, параллельную центральной, но гораздо более тихую. Здесь не сновали то и дело военные машины, не гремел трамвай. Угрюмые люди катили по мостовой неслышные тележки на обтянутых резиной колесах. Домашние хозяйки с тощими сумками в руках торопливо пробегали мимо нас. Вдали слышались тоскливые тягучие звуки похоронного оркестра.

– Вот здесь.

Аги показала на крошечный деревянный домик, такой крошечный, что он казался игрушечным. Одно-единственное оконце и обитая клеенкой дверь, над которой висела несоразмерно большая и яркая вывеска: «Дамская парикмахерская».

– Ты здесь живешь?

– И живу, и работаю. А что? – спросила она с вызовом.

– Нет, нет, просто так.

– Я сейчас отопру, а ты минуты через две-три иди во двор, там дверь.

Она побежала через дорогу к своему игрушечному домику. Я прошелся до угла, вернулся обратно.

Дверь во дворе была просто идеальной для квартиры подпольщика. Она выходила прямо в глухую стену трехэтажного кирпичного дома. Никто не видел входящих и выходящих. Кроме того, во дворе было два выхода, на разные улицы – тоже очень удобно.

Аги, в белоснежном халате, открыла мне дверь.

Я оказался в маленькой комнатке с оконцем, смотревшим, так же как и задняя дверь, в глухую кирпичную стену.

– Сиди тихо, – шепнула Аги. – Пришла клиентка.

Она нырнула за темную плотную портьеру, точь-в-точь такую, как на окнах в квартире Бела-бачи, и сразу же я услышал ее щебечущий голос:

– Нет, благородная госпожа, я думаю, вам больше подойдет короткая прическа. Лучше всего буби-копф. Вот здесь я, с вашего разрешения, оставлю побольше, это уравновесит некоторую полноту щек. А вот здесь мы немного уберем…

Я осмотрелся. Комната была бедной, даже убогой. Кушетка, столик, два стула. Покрытый гофрированной бумагой ящик, на котором стояло небольшое овальное зеркало.

И все-таки чувствовалось, что здесь живет девушка. На ящике – коробки с кремом, одеколон, пудра. В вазе с отбитым краешком две астры. Через столик протянута кружевная салфетка. Несколько томиков на окне: Петефи, Верешмарти, Арань – все поэты. И чистота! Ни единой пылинки.

Аги возилась с клиенткой довольно долго. Потом пришла еще одна, говорившая сочным басом, мне даже показалось сначала, что это мужчина. Ей захотелось вымыть голову, и Аги бегала в комнату греть воду на электрической плитке. Каждый раз она прикладывала палец к губам, предупреждая меня о молчании. Я кивал головой: хорошо, хорошо!

Потом вдруг за портьерой я услышал топот, шум, смех, немецкое «гутен таг» и отпрянул к стене.

Но Аги справилась и с этой бедой.

– Что вам здесь надо? – закричала она. – А ну, пошли вон! Здесь дамская парикмахерская. Дам-ска-я! Уходите отсюда, ну! А то сейчас как позвоню вашему начальнику, тогда увидите. Ко-ман-да-тур! – повторила она по-немецки.

Немцы, похохатывая, затопали к выходу.

– Свиньи! – громко сказала Аги, выпроводив их на улицу. – Так и лезут, так и лезут!

– Солдаты есть солдаты, – пробасила клиентка. – Я скажу мужу, он вам напишет по-немецки на дощечке: «Дамская парикмахерская».

– Благодарю покорно, – ответила Аги. – Тогда от них вовсе отбою не будет.

Было уже совсем темно, когда Аги, наконец, закрыла парикмахерскую. Она занавесила оконце в комнате и зажгла настольную лампу.

– Вот и все. Теперь ты мой гость, русский. Сейчас поставлю кофе.

– Не надо.

– Как хочешь… Все равно суррогат. – Она забралась с ногами на кушетку, скинула туфли. – Я посижу так. Ноги гудят. А ты оставайся на стуле.

– Хорошо.

– Расскажи что-нибудь.

– О чем?

– О России… О своей жене.

– У меня нет жены.

– Все сейчас так говорят.

– Нет, правда, спроси у капитана.

– Он капитан?

Я прикусил язык.

– Ты забавный тип. Краснеешь, как маленький. Ну, сказал бы, что у него прозвище такое.

Она улыбалась. Я придвинул стул к кушетке. Аги моментально вскочила.

– Нет, нет! Сиди, где сидел!

Я отодвинул стул. Она снова уселась на кушетку, настороженно наблюдая за мной.

– Ну рассказывай.

– Ты лучше спрашивай, а я буду отвечать.

– Вот представь себе, что я приехала к тебе в гости, в твою Сибирь. Куда ты бы меня повел? Ну, куда у вас парни ходят с девушками?

– Кто как… В загс, например.

– Сакс? – повторила она. – Что это?

– Как тебе сказать… Кино такое.

Она фыркнула.

– Тоже нашел, что показывать! У нас своих полно.

– Но это особое кино.

– О, я знаю! – воскликнула она. – Дневное, да? Я недавно читала в газете.

– Слушай, Аги, – набрался я храбрости. – Научи меня танцевать.

– Хитрый! – она погрозила пальцем.

– Нет, в самом деле. Я соврал тогда, что разучился. Я совсем не умею.

– Ты мне все врешь.

– Нет, честное слово, нет!

В это время электрическая лампочка начала медленно гаснуть. Нить в ней сделалась сначала золотой, потом розовой, потом красной, потом вишневой. В комнате стало темно. Я едва различал лицо Аги, хотя она сидела в двух метрах от меня.

– Опять там что-то на станции, – тихо произнесла Аги. – Последнее время очень часто.

Рука ее белела совсем рядом, на краю кушетки. Я подался вперед, не подвигая стула, и осторожно коснулся ладонью ее пальцев. Они были мягкие и теплые.

– Это нахальство! – пальцы в моей ладони дрогнули. – Если ты только посмеешь…

– Нет, Аги, нет!

Я хотел, чтобы она поняла меня. Больше ничего мне не надо. Только держать ее руку в своей. Мне было так спокойно, так хорошо. Лишь почему-то бешено билась кровь в висках и вдруг пересохло во рту. Губы шуршали, словно бумажные.

Она не оставила руки. Не вырвала, не выхватила грубо, а потихоньку освободила.

– Не надо, русский.

Голос ее прозвучал приглушенно, просяще, даже жалобно. У меня сжалось сердце. Я убрал руку с кушетки и откинулся на спинку стула.

Она встала, нащупала ногой туфли.

– Все! Пора спать! – голос ее снова был решительным и безапелляционным. – Ты ляжешь здесь, я там.

– Может, лучше…

– Я сама знаю, что лучше.

Она приподняла сиденье кушетки, кинула на стул одеяло, простыню.

– Тебе. А подушка мне. Под голову положишь пакет.

И вышла в помещение парикмахерской, прикрыв за собой дверь. Я слышал, как звякнул ключ.

Потом, когда я лежал на узкой, неудобной кушетке, тщетно пытаясь заснуть, из-за закрытой двери раздалось негромкое:

– Русский! Ты спишь?

– Нет.

– Надо спать.

– Не получается.

Она помолчала немного, потом сказала:

– А все-таки ты очень…

– Забавный тип?

– Да. Именно это я хотела сказать… Там на ящике фонарик, если потребуется… Спокойной ночи!