— Надо положить за жестяные вывески магазинов. Я там всегда рогатки храню…

Конечно, Серёжку немедленно выставили на улицу. Но его совет пришёлся очень кстати. Признаться, я, как руководитель ячейки, почувствовал себя при этом не совсем удобно.

Этот двенадцатилетний парнишка всегда в курсе всех событий, знает всё, что делается в мире. Откуда? Пётр говорит, что Серёжка день и ночь просиживает за самодельным детекторным приёмником, настраиваясь на московскую волну.

Беспокойный мальчуган, что и говорить! Одно только хорошо, Серёжка никому, даже матери, ни слова не говорит о том, что слышит. В этом отношении на него можно положиться. Нем, как рыба!

Это хорошо знают и члены нашей ячейки. Вот почему они вступаются за Серёжку.

— Бог с ним, пусть слушает… Рассказывай же дальше, что за задание.

Но я не уступаю. В конце концов, это грубое нарушение конспирации. Так никуда не годится.

— Нет! Ни слова больше, пока Серёжка здесь!

Пётр вытаскивает из другой комнаты упирающегося Серёжку. Вихры торчат во все стороны. Брови насуплены, в глазах одновременно насторожённость и безграничное любопытство.

Мы все принимаемся его уговаривать:

— Иди на улицу, поиграй… Охота тебе сидеть в душной комнате в такую погоду.

Серёжка ничего не отвечает. Он только дуется и сопит. Мне в голову приходит блестящая идея:

— Послушай-ка, дружок, — говорю я заискивающим тоном. — В «Сплендид-паласе» новый фильм идёт: «Франкенштейн». Интересный какой! Про искусственного человека. Хочешь пойти?

Хоть Серёжка смотрит на меня всё ещё косо, но чувствую: клюнуло! Он заинтересовался.

— Ну, хочу… — медленно выговаривает он. — А денег-то у меня всё равно нет.

— У кого есть мелочь?

Выкладываем на стол всё содержимое наших карманов. Тут целое богатство. Набирается не только на билет в кино, но ещё и на леденцы.

У Серёжки загораются глаза. Для солидности он ломается ещё немного, а затем, схватив картуз, исчезает. Все облегчённо вздыхают.

— Ну, рассказывай, — с нетерпением просят ребята. Я продолжаю:

— Сегодня ночью нашей ячейке предстоит расклеить плакаты с первомайскими лозунгами. Разделимся на две группы. Каждая группа получит свой участок. Тех, кто не может участвовать сегодня в практической работе, прошу сказать сейчас. Предупреждаю: дело связано с большим риском. На улицах, несомненно, будет много шпиков… Ну, ребята, кто не пойдёт на задание?

Все молчат. Внимательно всматриваюсь в лица, Пётр, как всегда улыбается. Этот пойдёт на любое дело. Чем опаснее оно, тем с большей охотой.

Костя смотрит на меня, словно укоряет за вопрос. Юрис, Андрей…

Да, все они пойдут обязательно.

А вот Ирма, как она? Пожалуй, не надо её брать. Она ещё очень молода. К тому же сравнительно недавно вступила в союз.

— Ирма! Тебе придётся…

Она вся вспыхивает и обрушивается на меня:

— …Остаться дома, да? И это говоришь ты, подпольщик, комсомолец! Выходит, ты только на словах за равенство женщины с мужчиной.

— Как тебе не стыдно!

Ирма прикусывает нижнюю тубу и возмущённо отворачивается. Приходится идти на попятную.

— Ирминь, да ведь ты ведала мне договорить. Я хотел только сказать, что тебе придётся идти в одной группе со мной. Ты ничего не имеешь против?

Выражение её лица сразу меняется. На нём появляется радостная улыбка.

— Что ты! Конечно, нет!

— Значит, идут все! Что ж, прекрасно. Давайте теперь обдумаем, как лучше выполнить задание…

Приступаем к делу. Нужно распределить товарищей по группам, раздать плакаты, условиться о месте встречи.

Ровно в час ночи я стою у третьеразрядного трактира. Отсюда рукой подать до улицы, где нужно начать расклейку.

Фонарь, висящий над входом в трактир, тускло освещает часть тротуара. Надо встать поближе к свету, иначе Пётр может не узнать меня в этом необычном наряде. На голове у меня старая широкополая отцовская: шляпа, на плечи накинут мокрый дождевик. Минут тридцать назад над городом пронеслась первая весенняя гроза, и дождь ещё не прекратился. Вот и Пётр. Из-под нелепого монашеского капюшона торчит один нос. Я узнаю Петра только когда он подходит вплотную.

Дверь трактира широко распахивается, и на улицу вываливается, несколько пьяных мужчин. Пьяных ли? Есть какая-то нарочитость в их бессвязной речи, расхлябанной походке…

Я шумно приветствую Петра:

— А, здорово, дружище! Ты куда? Может, выпьем по маленькой? Широким жестом показываю на трактир. И спрашиваю одними тубами:

— Всё в порядке?

— Да… — так же беззвучно отвечает мне Пётр и громко добавляет: — Э, нет, хватит на сегодня… Если только за твой счёт…

Разговаривая в таком тоне, мы постепенно удаляемся от трактира. Осторожно оглядываюсь. Пьяная компания пошла в другую сторону.

— Ты минут на пять опоздал, — говорю Петру. — Надо быть поаккуратнее в таком деле.

— Понимаешь, еле от Серёжки ушёл. В одиннадцать сам спать лёг и его уложил. Смотрю, заснул. Начал одеваться. И, представь себе, он тоже встаёт! Спрашиваю: куда? «С тобой, — говорит, — я знаю, вы сегодня плакаты клеить будете». Стал его уговаривать. Ни в какую! Пришлось хитростью взять. Пошёл будто на кухню, а сам выскочил за дверь и на ключ её… Ну и братец же мне достался…

Но мне некогда выслушивать его жалобы.

— Где клей?

— Здесь, недалеко. Я его спрятал.

Мы подходим к концу квартала. На углу стоит урна для бумаг. Неожиданно Пётр наклоняется и начинает рыться в мусоре. Когда он выпрямляется, в его руках большая жестяная байка с клеем.

— Пошли! Ирма ждёт за углом.

Через минуту мы уже втроём. Ирма, конечно, волнуется — она ведь первый раз на практической работе, — но не подаёт и вида.

На улице как будто спокойно. Шпики сегодня, конечно, тоже не спят, но может быть дождь загнал их в подворотни и подъезды.

— Начали!

О порядке действий мы уже условились заранее. Пётр идёт впереди. Выбрав место для листовки, он внимательно осматривается и размазывает клей по стене. Мы с Ирмой идём под руку, тесно прижавшись друг к другу. Ни дать, ни взять — влюблённая пара. Плакаты с лозунгами у меня под дождевиком. Когда мы подходим к месту, где только что орудовал Пётр, я быстро наклеиваю плакат на стену. Ирма несколько раз проводит по нему рукой, чтобы лучше пристало. И всё!

Дело быстро продвигается вперёд. Вот уже расклеены десятки плакатов. Мы сворачиваем на другую улицу.

Я представляю себе, что будет здесь через несколько часов. По этим улицам идёт на фабрики и заводы трудящийся люд. Как рады будут рабочие, увидев в свой пролетарский праздник эти лозунги!

А потом примчатся отряды полицейских и начнут вместе с обалдевшими от неожиданной неприятности дворниками остервенело скрести стены. Но поздно. Рижские рабочие будут знать, что по всему городу расклеены прокламации, что коммунисты опять оставили охранку в дураках.

А вечером, возвращаясь домой, каждый будет внимательно приглядываться к стенам домов, отыскивая следы нашей ночной работы.

Вот наклеен последний плакат. Ирма вытирает носовым платком, измазанные руки. Пётр засовывает в подворотню пустую банку. Кругом. тишина.

— Как там у Кости, Юриса и Андрея, — шепчет Пётр.

— Наверное, всё в порядке. Они работали не так далеко от нас. Был бы шум — мы бы слыхали.

— Да, это опытные ребята…

Сзади раздаётся хрипловатый голос:

— Руки вверх! Вот так и стойте! Не поворачиваться, стрелять буду! Я из полиции.

Это происходит так внезапно, что мы в растерянности вскидываем руки вверх и в таком положении застываем.

Как шпик смог подобраться к нам? Видимо, он стоял прижавшись к забору, и мы в темноте остановились рядом с ним.

Как бы там ни было, он теперь хозяин положения. Быстро ощупав наши карманы и убедившись, что оружия у нас нет, он командует:

— Повернитесь! Рук не опускать!

И вот мы видим его. Низкорослый, широкоплечий усач стоит, расставив ноги и, довольный, усмехается. В руке его поблёскивает воронёная сталь пистолета.