— Понимаю, — сочувствует Ален, — это очень досадно.
Он искренне сочувствует. Ален и впрямь очень хорошо понимает Деда Мороза, ставшего жертвой повального безделья, всеобщей расслабленности: окружающие здесь будто под наркозом, мы сами не раз сталкивались с подобным и жалеем беднягу от всего сердца.
— Мне надо ехать, мне надо купаться в море, — внезапно забубнил Дед Мороз, печально глядя сквозь бифокальные стекла. — Я должен как можно скорее выехать из города. Как можно скорее. Купаться.
Видно, что силы его на исходе, подбородок у Деда Мороза начинает дрожать, он того и гляди сейчас разрыдается.
— Конечно, — подтверждает Стана. — Конечно, скорррее купаться. Вот только сначала нам хотелось бы увидеть сценарррий пррро Хеди Ламаррр. Понимаешь, Гага, мы же все тут собрррались, чтобы сделать фильм пррро Хеди Ламаррр по сценарррию твоего брррата.
За другим столиком, лицом к нам, сидит человек, отдаленно напоминающий Роберта де Ниро, у него очень длинные темные волосы, черные очки, странный он какой-то, он за нами вроде как наблюдает. На пальцах у «де Ниро» тяжелые перстни, одной рукой он теребит массивную золотую цепочку, украшенную таким же православным крестом, как у Мирослава, но он резко отличается от нашего Мирослава хотя бы тем, что не слишком жалует Francuzi. Во всяком случае, мне так кажется, и мне неприятно. Не знаю, правда, откуда это ощущение взялось, наверное, интуиция, хотя, думаю, она не ошибается.
— Сценарий моего брата где-то у меня дома, — глухо выговаривает Дед Мороз. — Мне надо поискать.
— Ладно, поехали — поищем вместе.
Хорошая реакция у Станы, быстрая.
— Да-да, поедем к вам, — подхватываю я, опасливо глянув в сторону неподвижного «де Ниро». — Сваливаем отсюда, угу?
Ален снова платит за всех, хм, это становится уже весьма обременительно для нашего кошелька.
— Надо серьезно подумать о том, чтобы фирма платила нам представительские, — вздыхает он, словно услышав мои мысли, и сует ресторанный счет в карман.
Мы двигаемся по сплошь забитому людьми берегу в обратном направлении. Из динамиков по-прежнему рвется голос Цецы, вдова военного преступника не умолкает ни на минуту, причем исполняется нон-стопом все время одна и та же прославляющая ее мужа песня. В такую жару оглушительный турбо-фолк действует особенно возбуждающе. Чувствую, что кровь во мне закипает… если только это не предвестник солнечного удара. Вытаскиваю из сумки «моторолу», чтобы вызвать такси. Пробую объяснить диспетчеру, куда за нами ехать, но выкрикивая (надо же переорать Цецу) более чем противоречивые сведения о наших координатах, соображаю, что понятия не имею, где нахожусь, и что не слышу ни словечка из того, что отвечает собеседник. Зато отлично слышу посередине фразы щелчок. Дальше — тишина. Изучаю экранчик — прелестно, диспетчер таксопарка отсоединился. Стана пытается дозвониться со своего «самсунга» — тоже ничего не выходит. Пауза, во время которой Гага, скорее всего, размышляет, как поступить с людьми, навязавшимися к нему в гости. Потом Ален берет инициативу в свои руки и предлагает пойти коротким путем через лес — ориентироваться, он, мол, умеет, служил в парашютно-десантных войсках. Ален становится впереди, мы устало бредем за ним и четверть часа спустя достигаем земляной дорожки, которая ведет к выходу, и понимаем, что могли идти по ней с самого начала, вместо того чтобы наматывать круги по этому чертову лесу.
В конце концов, измученные до предела, мы оказываемся на центральной площадке и погружаемся там в старый парижский автобус — развалюху, проданную за ненадобностью Управлением парижского транспорта белградским коллегам. Рыдван способен ехать только на первой скорости, он плюется дымом, вот-вот отдаст концы, но тем не менее с грехом пополам доставляет свой незакрепленный груз, то есть нас, к дому Гаги, расположенному за площадью Славия. Ремонт тут в разгаре, тротуары и мостовая полностью разворочены, чуть подальше виден кран с подвешенной на стреле чугунной бабой — здоровенным шаром, который с грохотом ударяет в ветхие каменные стены, обрушивая их, а рядом трудится бульдозер, снося с лица земли деревянные домишки. Обломки строений и обваленные кровли тонут в облаках пыли, раскаленным воздухом совершенно невозможно дышать. Закрыв лицо носовым платком, пробираемся через кучи строительного мусора. У Гагиного дома — собрание, жильцы громко возмущаются: дома рядом сносят, а их собственный из-за этого уже весь в трещинах, расползающихся во всех направлениях. Они пережили войну и натовские бомбардировки так не хватало только, чтобы теперь, из-за какой-то там паршивой стройки, крыша свалилась им на голову.
А нам, ко всему еще, надо вскарабкаться на шестой этаж по лестнице, провонявшей кошками. Наконец добираемся, нас приветствует древняя псина, псина парализована — к ее задним ногам приделана площадка с колесиками. Мы все немного ошалевшие, особенно Гага: он взмок, глаза его блуждают, дышится ему трудно. Ставни, чтобы сюда не проникла жара, закрыты, в квартире царят сумерки, здесь много больших комнат, пианино, старая мебель, несколько картин, везде книги и бумаги. Все это вместе несколько напоминает свалку, но атмосфера при этом такая, будто здесь живет не киношник, но ученый. Гага, плюхнувшись на просиженный диван и лаская своего кабысдоха, снова принимается уверять нас, что ему необходимо срочно поехать на море, да-да, жизненно необходимо. Мы, конечно же, сочувствуем, обои у него в квартире наводят тоску, посреди стола — клетка со скачущей канарейкой, канарейка щебечет. Не дав хозяину отдышаться, Стана опять заводит разговор о сценарии. Гага, полностью погруженный в свои мысли, кивает: да, сценарий, разумеется, сценарий его брата Саши должен быть где-то тут, у него, если только не где-нибудь еще, вот сейчас у него, похоже, зародилось сомнение.
Гагa встает, идет в смежную комнату, собака катится за ним, он открывает дверь, и мы видим горы книг, бумаг и кассет — чуть не до потолка. Здесь, в этой комнате, — вся жизнь покойного брата, объясняет хозяин дома, мне кажется, что найти рукопись в этом хаосе немыслимо, тем не менее Гага ищет, ищет, ищет и, хорошенько порывшись в коробках, возвращается к нам… со стопкой кассет.
— Сначала я хочу кое-что вам показать, — говорит он. — Не знаю, насколько вы знакомы с творчеством моего брата, жаль, если совсем не знакомы, Саша был великий режиссер.
Рядом с телевизором громоздятся какие-то аппараты немалых размеров. В течение нескольких секунд обдумываю, что бы это могло быть, наконец понимаю, что это попросту магнитофоны, вернее, мощи видеомагнитофонов, из которых во все стороны торчат спутанные провода. Сроду не видела в магазинах ничего подобного — наверное, это самые первые видаки изо всех, что изобрели. Интересно, а что можно делать с такой рухлядью и как она работает в подобном состоянии?
Гага берется за провода одной из мумий, тянет их к телевизору и пытается куда-то там вставить. Операция занимает минут пятнадцать, все это время он распутывает проволочки. В конце концов телевизор включается, кассета засовывается в положенное отверстие, но, поскольку и после этого ничего не происходит, Гага принимается стучать кулаком и по телевизору, и по видаку. О чудо! В ту самую минуту, когда я думаю, что вот сейчас он проломит их насквозь, появляется изображение. На экране Саша, у него берет интервью Бернар Пиво.[54] Наверное, это 70-е — судя по оранжево-коричневому заднику и по галстуку Бернара Пиво: абсолютный кич. На нас вываливают целиком всю жизнь независимого режиссера Саши, все его трудности при производстве фильмов, которые не отвечают линии партии, его анализ режима Тито. Гости студии, французские интеллектуалы, очень серьезно излагают свою точку зрения на фильм и политическую ситуацию, и все это настолько интересно, что и три часа спустя мы еще тут. После передачи Бернара Пиво Гагa показывает нам другое интервью, потом еще одно, потом Сашу на улицах Парижа, Сашу в Белграде, Сашу в Соединенных Штатах… не хватает только Саши в Тибете. Затем на экранчике любительской видеокамеры мы смотрим домашнюю съемку самого Гаги: тут последний семейный обед с Сашей и так далее — вплоть до… держитесь крепче, дорогие гости!.. вплоть до той самой чудовищной автомобильной аварии, которая стоила Саше жизни. Вплоть до кадров с остовом того, что, вероятно, было его автомобилем, прежде чем машину смял в лепешку грузовик на дороге из Белграда в Загреб, ну и конечно, есть съемки похорон так рано покинувшего этот мир Саши.