Мрачные, дикие ущелья, дикие, громадные утесы, седые тучи и нависшая мгла… Пустыня застыла, прислушиваясь к далеким голосам небесных духов… Суровые, непроницаемые скалы как будто таят вековечную тайну – страшные, неподвижные, но все же точно живые скалы! Вглядитесь вон в эту – какою странною, жуткою тенью она подернута… Тень не шелохнется, она приросла к камню, она слилась с ним в одно причудливое целое. Но вы чувствуете, что она сейчас вздрогнет, зашевелится! Полно, скала ли это? Луч таинственного света падает на нее, и перед вами вырисовывается фантастический образ, величественная фигура, окутанная в темные, эфирные одежды… И вы различаете очертания дивного лица, какого не найти между смертными. Печать глубокого, бесконечного страдания лежит на этом бледном лице, обрамленном целым снопом черных волос, тяжелыми космами падающих на плечи. Взгляд огромных глаз, полный муки, устремлен в пространство… И вот уста, скованные великой гордыней и великим презрением, размыкаются и из них несется могучее, злобное проклятие всему миру… Перед вами – изгнанник небес, отверженный ангел, перед вами сам Демон!
Да, это был тот таинственный, непонятный, но обольстительно-прекрасный страдалец, которого породила гениальная фантазия нашего поэта, которым вдохновился наш великий музыкант, которого безумной игрой красок пытался изобразить на полотне Врубель, один из наших даровитейших художников.
Теперь наш гениальный артист-певец воплотил этот образ на сцене, создав нечто удивительное, недосягаемое, совершенное. Мечта приобрела осязательные формы, иллюзия стала действительностью! Сколько нечеловеческой злобы и адской ненависти звучало в голосе этого Демона, когда он оставался наедине с собой, лицом к лицу с «твореньем бога своего», или когда он гневно возражал лучезарному херувиму, посланнику неба! Но боже, как менялся этот голос, когда Демон, охваченный новым, давно забытым чувством, навевал Тамаре «сны золотые»! Сколько грусти, сколько нежной манящей страсти слышалось тогда в этих неземных звуках!
А эта сцена клятвы, готовой потрясти вселенную, это безнадежное отчаяние в конце! Да где это мы были вчера, неужели в опере?..
Шаляпин доставил вчера всем, бывшим в театре, высочайшее, исключительное художественное наслаждение. Это был один из тех редких, незабываемых спектаклей, после которых уходишь домой радостный, пораженный и восхищенный силой и величием истинного искусства: не находишь слов, чтобы выразить полноту впечатления, чтобы высказать горячую признательность артисту за этот животворящий дар, которым наделило его небо.
Рецензия четко делится на три раздела, у каждого из которых своя смысловая задача и своя нарастающая внутренняя динамика с кульминацией в конце. Первый раздел – это первый абзац. Он наиболее сложен в литературном отношении, наиболее личностей, поскольку в нем сотворчески воссоздается «образ спектакля». Следующий короткий абзац играет роль логической связки-перехода и, одновременно, вступления к основной части рецензии. Третий абзац вместе со стихами и примыкающим к ним кульминационным восклицанием «Да где это мы были вчера, неужели в опере?» – центральная часть восторженного оценочного текста, направленного на исполнение великого певца. Последний абзац – кода, переключение на другой, как бы спокойный «надличностный» уровень, торжественным мажорным аккордом завершающий изложение.
Архитектоническая выстроенность – важное качество текста. Читатель должен понимать, чувствовать логику его развертывания, мысль нельзя просто бросить, не завершив, как и нельзя ее долго «жевать». Каждый абзац, как глава в большом литературном произведении, имеет свою «тему» в изложении и свою функцию в развертывании формы.
Зачин. Музыкально-журналистский текст – это, по замыслу, текст одноразового чтения, хотя прекрасно, если его хочется перечитать и, особенно, если он остается в истории. Более того, это чтение добровольное, которое может и не состояться, если не возникнет интерес к дальнейшему изложению. Начало текста, или зачин, во многом зависит от сверхзадачи выступления, помогая читателю настроиться соответственно замыслу автора. Он может быть как информативным (повествовательное сообщение о месте и дате события, о котором пойдет речь), что не несет экспрессии, так и художественным, помогая сразу схватить, воспринять образную задачу текста. Корней Чуковский прямо советовал критикам: «Читателю надо устроить „ловушку“, надо поймать его на крючок».
В приведенной публикации Коломийцова «Шаляпин – Демон» первый абзац – поэтичный художественный текст. Автор стремится передать и образ потрясшего его спектакля, и само свое потрясение. Ему важно настроить читателя на явление необычайное, поразившее его до глубины души. Лишь затем он сможет быть убедительным, постепенно разворачивая свой восторженный отклик.
А вот иной пример. П.И. Чайковский, тонкий знаток тайн процессуального развертывания, даже в своих, казалось бы, прозаических (по сравнению с музыкой) рецензиях очень большое внимание уделял зачину. Так, уже цитированная ранее статья с ироничной оценкой некоторых оперных исполнителей (речь в ней идет о постановках русских опер – «Рогнеды» и «Ивана Сусанина») начинается развернутым и вроде бы отстоящим от всего последующего изложения вступлением. На первый взгляд оно может показаться информативным, хотя по сути – это важнейший этап публикации, своего рода смысловая «вершина-источник», призванная повлиять на восприятие всей рецензии. В ней автор разворачивает целую картину музыкально-театральной жизни своего времени. Но, одновременно, это – выступление-протест с яркой кульминацией в заключении, благодаря впечатляющим метафорам и сравнению:
Каждый год, после Успенского поста, наша русская опера начинает усиленно заявлять о своем эфемерном существовании. Афиши то и дело возвещают о возобновлении той или другой русской оперы; сердца патриотов сладостно сжимаются, публика ломится в театр, гг. артисты едва успевают, за беспрестанными репетициями, исправлять свои домашние обязанности, все кипит живою деятельностью, но прилетают итальянские соловьи, и отечественной оперы как не бывало….. весь этот мишурный блеск кратковременного процветания местной оперы погружается в глубокий мрак забвения. Нечто подобное происходит в барском доме, когда господа разъезжаются36.
Законы художественного развертывания для временных искусств едины, они прежде всего обусловлены требованиями восприятия. «Художественность» музыкально-критического текста подчиняется тем же законам, нередко позволяя ощутить параллели, к примеру, между музыкальным и литературным текстом.
В одном из телеинтервью с Родионом Щедриным у нас возник разговор об этой стороне творческого процесса. В размышлениях моего визави речь идет именно об этом:
Любое творчество – я имею в виду художественное творчество и композитора, и поэта, и писателя – всегда диктуется первой строкой. Это тот шаг, который сделать труднее всего, потому что если ты сделаешь его не в правильном направлении, если он будет таить в себе зародыш ошибки, сомнения, то он выведет тебя на неправильную дорогу. Поэтому я с великим трудом искал первый шаг, чтобы «открыть» эти страницы Гоголя («Мертвые души». – Т.К.). Перебрал несколько вариантов и, думаю, что остановился на наиболее правильном…
– А что написалось первым? Уже не помнится?
– Нет, помнится. Это помнится очень хорошо. То написалось, с чего опера начинается (Хор «Ой не белы снеги». – Т.К.). Вообще мой творческий процесс – я не знаю, как у других моих коллег – всегда начинается с первой страницы (затем я могу перескочить). Потом мне очень важен конец, те или иные кульминационные моменты, но первая строка всегда дается мне труднее всего, потому что она уже таит в себе все победы и поражения37.