К счастью, мать застала Ленку уже за укладкой инструментов в чемодан.

— Чего ты в кладовке рыщешь?

— У меня полка в комнате сорвалась. Я починить хотела… — Ленка скомкала ответ, перекинулась на другое. — Мы с Анькой договорились в Дом культуры идти. Посмотреть, в какие кружки можно записаться. — Она проскочила в прихожей мимо матери, быстро натянула сапожки, схватила с вешалки куртку. Но у дверей притормозила.

— Мам! — Она глянула серьезно, исподлобья. — Вы с папкой еще не совсем развелись?

— Не развелись пока. — Мать отвернулась от нее, тихо прибавила: — Не расспрашивай меня больше об этом, не тереби.

8

Даже душа способна согреться от печного тепла. Тем паче что за окном — хмарь и промозглость осени. После уличной работы, когда проколеет у ящиков, принимая пустую посуду, печь для Татьяны — первое наслаждение.

Теперь она тешилась в протопленной избе не в одиночку — уже несколько недель жила по-семейному, вдвоем с Сергеем. Вечерами, поужинав и не спеша почаевничав, они занимались всяк своим времяпроводительным делом. Она разгадывала трудоемкие японские кроссворды. Он чаще всего читал книгу. Или занимался мелочевой починкой: заменит шнур утюга, подправит дверцу у шкафа; половица скрипит — посадит на новый гвоздь. Телевизор смотрели редко. Тешить с экрана добром зрителя не хотели, подсовывали пошлых эстрадных кривляк, политическую чухню, развратное и кровавое кинозлодейство. Телевизор к тому же давнишних лет, черно-белый, его также подремонтировал и настроил Сергей.

— Помнишь учительницу по биологии? — Татьяна поднимает глаза от заштрихованных квадратиков кроссворда; даже занятая вычислением, она все время помнит о Сергее, может прерваться по любому веянию памяти, лишь бы поговорить с ним: — Ты эту учительницу в лаборантской запер. Тебя на школьной линейке, помню, шерстили.

— Завуч даже мать в школу вызывала, — усмехается Сергей, отрываясь от книги, которую читал, устроившись у окошка. — Биологичка все на уроках доказывала, что человек от обезьяны произошел. Я ей перечил, говорил, что от Адама и Евы.

— А нашего завуча я недавно видела! Она вся седая стала, еле узнать. Тоже посуду сдавать пришла. А какая она раньше была! Как графиня. Прическа высокая, строченые белые воротники. — Татьяна срывается со стула, дергает верхний ящик комода, вытаскивает огромный альбом в синем плюше. Альбом и сам по себе очень толст, но отовсюду еще из него торчат уголки фотографий, не уместившихся во вклейки и понапиханных между листами.

Сергей и Татьяна устраиваются на диване-кровати, рядышком. Некоторые карточки из общей школьной юности им отлично известны, но такие реликвии никогда не наскучивают. Где-то в расплывчатом образе однокашника и однокашницы под налетом желтизны и трещинами лет мелькнет несбывшаяся мечта и сладостно ущипнет сердце. И так хочется пережить жизнь заново!

— Помнишь, Сережа, этого? Наш сосед, Витька Краев. У него голубятня была с белыми голубями. Он кошек очень не любил. Как увидит, так за кирпич хватается… А учитель математики уже помер. Жалко. Он никогда «двойки» не ставил. Только точку в журнал, если не готов к уроку… Миша Усов весь спился. Толя Филиппов так и работает шофером. А эти… оба брата — в тюрьме… Зато как устроился Коля Дугин! В областной думе, депутатом… А этого узнал?

— Кича! — оживляется Сергей. — Этого ухаря разве забудешь! Я из-за него, Танюха, зуба лишился.

— Не из-за него — из-за меня. Я все помню. Слышишь, Сережа, я все помню. Как будто вчера… — Татьяна прижимается щекой к плечу Сергея — и в знак благодарности за избавление от посягательства Кичи, и просто так — чтобы быть к своему спасителю ближе.

В доме тепло. Тепло от печки, от полосатого самотканого половика через всю горницу, от запаха чайной заварки. На столе — реликтовый фаянсовый китайский чайник, вазочка с мятными пряниками, которые Сергей любит, простенькая карамель. В доме тихо. Слышно, как по потолку, на чердаке, пробежал мышонок.

— Вот бы вечер встречи устроить. Посмотреть бы на всех, — сказала она.

— Может, лучше и не трогать. Пусть все такими остаются, молодыми, когда еще жизнь не коверкала, — возразил он.

Иногда Татьяна сторонне, точно сиделка у больного, наблюдала за Сергеем. За его хлопотами в домашних устроениях, за движениями рук, когда он режет хлеб; за тем, как он в задумчивости сидит на лавке перед домом и будто кого-то ждет. Она осторожно присматривала за ним, словно за человеком, пораженным психическим недугом, и которому обязателен пригляд. Татьяна еще не до конца отделалась от пережитых страхов. Она едва признала его — тогда, когда он, в грязи, в репьях, нечесан, небрит, глаза воспаленные, одичалые, синие губы трясутся, появился возле ее приемного пункта; в одной руке он держал обрезок металлической арматуры, в другой — пустую бутылку… «Как же так-то! Как же так-то, Сережа!» — шептала она, ведя его к себе в дом. Он был совсем ополоумевший и не говорил ничего, только мычал и что-то показывал руками, как будто хотел от кого-то обороняться.

Нагрев воды, она раздела его в сенях донага, поставила в таз, стала поливать из кувшина и снова всё шептала: «Как же так-то! Как же так-то, Сережа!» Она содрогалась от грязи, от запаха, от сыплющихся из его волос гнид. Всю его одежду — лохмотья — она сожгла на костре на краю огорода, не в печке — чтобы и малого бомжового духу не застряло в дымоходе. Насколько умела, обстригла, подравняла ножницами волосы Сергея, побрила ему лицо и шею; принялась отпаивать его козьим молоком с медом. В первое время его мучила лихоманка, он не мог крепко держать чашку; она кормила его с ложки. По ночам ей становилось и вовсе не по себе: он скрипел зубами и ревел во сне. Она подсыпала ему в питье успокоительные порошки, чтобы в заторможенности, в немоте и в рассеянности он перенес выход из чумного запоя. Она сходила в церковь, помолилась за него и поставила целителю Николаю свечку, раздобыла у набожной соседки святой воды и спрыскивала Сергея, кропила водой углы своего дома.

Позднее Лёва Черных прознал про местонахождение Сергея, принес ему куль с вещами: белье, одежду, электробритву, хозяйские мелочи, документы. Принимая куль из рук товарища, Сергей виновато обернулся на Татьяну:

— Здесь кой-какие пожитки мои. Уж если я у тебя квартирую, без них не обойтись.

Вещи держал на особинку, в тумбочке, никакую свою одежду в шкаф не развешивал.

Татьяна невольно примечала, что Сергей тяготится жить за ее счет, старается оправдать квартирантство: то поздних грибов насобирает в ближнем лесу на грибовницу, то выудит на реке полдюжины окуней на ушицу, то переколет все дрова и сложит ровной поленницей. Его выздоровлению и обвычке в доме она всячески содействовала: потакала в хозяйских затеях, покупала без просьбы необходимое: табак, крем после бритья; принесла из библиотеки стопку книг про разведчиков.

Лёва нередко проведывал нового жильца в доме на окраине. Они садились с Сергеем на лавку под окошко, о чем-то подолгу говорили. Гость, как всегда, трезвонил с прибаутками, бывало, вскакивал с лавки, тряс своими рыжими кудрями, давясь от смеха. Слава богу, они ни разу не выпивали и, казалось, даже не держали таких помыслов.

Вчера Татьяне стало еще спокойнее. Утром, выйдя на задворок, она увидела Сергея на турнике. Нехитрое спортивное сооружение досталось от прежних хозяев: два столба и железная труба впоперек. Раздетый по пояс, Сергей подтягивался на турнике, даже сделал требующий крепости мышц подъем переворотом. После упражнений, вспотевший, зачерпнул ведро дождевой воды из бочки и окатил себя для закалки. Отдувался с удовольствием. Татьяна бегом сбегала ему за полотенцем.

Она стала примечать и другое. Днем Сергей куда-то уходил из дому в начищенных ботинках. Вероятнее всего, он подыскивал работу. «Там, в инженерском списке на бирже труда, начальник котельной требуется, — хотела как-то раз подсказать она Сергею. На «биржу труда» Татьяна и сама захаживала и собиралась к зиме поменять профессию, выучиться на оператора котельной. Хотела подсказать, да не подсказала: вроде как обязывает его устроиться на работу. Нет уж, нечего лезть. Если потребуется, сам спросит или расскажет. Так-то оно надежнее.