— Вода достаточно отошла, — сказала она. — Нам всем пора подняться в дом и поговорить с Иайей.

Глава двадцать третья

Иайа слишком серьезно восприняла рану у меня на голове. Она отварила в воде смесь каких-то отвратительно пахнувших трав, мелко их изрезала, намазала этой массой длинный полотняный бинт и забинтовала рану. Затем дала мне выпить какое-то снадобье янтарного цвета, которое я не без содрогания поднес к губам, вспоминая Дионисия.

— Я смотрю, у вас большой опыт в применении целебных трав, — заметил я, принюхиваясь к пару, поднимавшемуся из чашки.

— Да, это так, — отозвалась она. — В результате многолетнего изучения способов приготовления красок — собирая нужные растения — я узнала очень многое об этих вещах, и не только о том, какой корень может дать, скажем, великолепный синий тон, но и какой может, например, свести бородавку.

— Или убить человека? — выпалил я.

— Возможно. Лекарство, которое вы только что приняли, вполне может убить человека. Но не в такой концентрации, в какой я дала его вам, — добавила она. — Это в основном экстракт из коры ивы, смешанный с несколькими каплями напитка, который Гомер называл вином забвения. Его изготовляют из египетского мака. Он снимет боль у вас в голове. Пейте же.

— Поэт говорит, что вино забвения мгновенно избавляет от мук. — Я посмотрел в чашку, стараясь уловить контур смерти в поднимавшейся струйке пара.

— Поэтому-то царица Египта и давала его Елене для излечения ее меланхолии.

— Гомер говорит также, что оно приносит забвение, Иайа, но я не должен забыть то, что видел и слышал.

— Количество, которое я вам дала, не усыпит вас, а лишь успокоит стук крови в висках. — Я все еще колебался. Тогда она нахмурилась и разочарованно покачала головой. — Полно, Гордиан, если бы мы хотели принести вам вред, наверное, Александрос вполне мог бы покончить с вами в морской пещере или на круче холма. Даже теперь — и для этого не требуется много воображения — мы могли бы сбросить вас с этой террасы на острые скалы, если бы это входило в наши намерения. Вас смыло бы в море, и вы исчезли бы навсегда. — Она пристально посмотрела на меня. — У меня появилось доверие к вам, Гордиан. Вначале я вам не верила, но теперь верю. Может быть, и вы поверите мне?

Я посмотрел ей в глаза. Она сидела, жестко выпрямившись, на сиденье без спинки в ярко-желтой столе. Солнце еще не поднялось выше крыши дома, и терраса оставалась в тени. Далеко внизу, под нами, волны прибоя бились о скалистый берег. Олимпия с Александросом сидели рядом, глядя на нас с Иайей с таким видом, словно мы были гладиаторами, которым предстоял поединок.

Я снова поднес чашку к губам, но опять отставил ее в сторону. Иайа вздохнула.

— Если бы вы выпили это, боль сразу же прошла бы. И вы были бы благодарны мне за это.

— Дионисию теперь тоже совсем не больно, но не думаю, чтобы он испытывал благодарность за это.

— На что вы намекаете, Гордиан?

— Вы сказали, что верите мне, Иайа. Тогда по крайней мере согласитесь с тем, что мне уже известно. В день моего посещения Сивиллы я видел, как Дионисий тайно следил за Олимпией. Думаю, что он знал об этой морской пещере и о том, кто там скрывался. Поэтому-то и настаивал на том, чтобы Красс рассказывал, как он скрывался в пещере в Испании. Я видел, как вы с Олимпией реагировали на это. Дионисий был очень близок к раскрытию вашей тайны. И на следующий же день, во время поминок, он получил яд в своей чашке. Скажите, Иайа, как я догадываюсь, это был аконит?

— Каковы были симптомы? — Она прищурила глаза.

— У него буквально горел язык, перехватило дыхание и начались судороги. Потом его стало рвать. Не выдержал и кишечник. И все это произошло очень быстро.

— Я сказала бы, что ваша догадка превосходна. Но не могу быть в этом окончательно уверена. Ни я, ни Олимпия не имеем отношения к отравлению.

— Но кто же это сделал?

— Откуда мне это знать? Я же не Сивилла…

— …а всего лишь сосуд и голос Сивиллы.

Иайа поджала губы и втянула сквозь зубы воздух. Лицо ее вытянулось.

— Иногда, Гордиан. Иногда. Или вы действительно желаете узнать тайны, стоящие за Сивиллой? Узнать их опасно для любого человека. Подумайте о безумном Пентее, растерзанном своими матерью и сестрами за противление поклонению Вакху. Некоторые тайны могут быть поняты только женщинами. Для мужчины они бесполезны, а могут быть чреваты очень большой опасностью.

— Но будет ли меньше эта опасность, если их не узнаю? Я начинаю думать, что если не вмешается кто-нибудь из богов, то вряд ли я вообще вернусь в Рим живым.

— Упрямец! — проговорила Иайа, медленно покачав головой. — Какой упрямец. Я вижу, вы не успокоитесь, пока не будете знать все.

— Это в самой моей природе, Иайа. Таким меня сделали боги.

— Да, я вижу. С чего начнем?

— С самого простого вопроса: Сивилла — это вы?

На ее лице появилось страдальческое выражение.

— Я постараюсь ответить, хотя сомневаюсь, чтобы вы меня поняли. Нет, я не Сивилла. Как не Сивилла ни одна женщина. Но среди нас есть такие, в ком Сивилла порой себя проявляет, как бог проявляет себя через Сивиллу. Мы образуем круг посвященных. Мы храним храм, поддерживаем огонь в сердцах, исследуем тайны природы, передаем друг другу ее секреты. Гелина — одна из нас. Она мне более дорога, чем вы можете себе представить, но она слишком деликатный сосуд, чтобы Сивилла выбрала непосредственно ее. На ней лежат иные обязанности. Олимпия тоже посвященная. Но она еще очень молода и неопытна, чтобы Сивилла могла говорить через нее, но скоро это время настанет. Рядом со мной есть и другие, являющиеся такими сосудами. Некоторые живут в Кумах, другие приезжают из такой дали, как Путеолы и Неаполь, и с дальнего берега Залива. Многие из них — потомки греческих семейств, обосновавшихся в этих местах еще до появления здесь римлян. Понимание таких вещей у них в крови.

— Иайа, я не могу отрицать, что встреча с Сивиллой является удивительнейшим событием независимо от того, какую форму оно принимает. Но мне хотелось бы, например, знать, что вы сожгли в огне перед тем, как привести нас в пещеру Сивиллы. Не могло ли быть так, что дым от этого как-то повлиял на мои чувства?

— Вы ошибаетесь очень ненамного, Гордиан. Действительно, некоторые травы и корни при использовании их определенным образом, способствуют полному постижению присутствия Сивиллы. Применение этих субстанций является частью той науки, которую мы изучаем, и передаем своим преемницам.

— В ходе моих путешествий я либо встречал такие травы, либо слышал о них. Офиуса, талассегл, теангелис, гелотофиллис, меса…

— Офиуса происходит из далекой Эфиопии, где ее называют змеиной травой. Говорят, что смотреть на нее опасно, так как это завораживает, и вызывает явление душ умерших. Сивилла не пользуется такими отвратительными средствами. Талассегл также экзотичен и ядовит. Я слышала, что он растет только на берегах реки Инд. Товарищи Александроса называют его «морской слюдой» и считают, что он вызывает у них бред, и ослепляющие видения. Теангелис я знаю хорошо. Он растет на высокогорьях Сирии, Крита и Персии. Маги называют его «посланцем богов» и пьют для предсказания будущего. Гелотофиллис растет в Бактрии, и местные жители называют его листьями смеха. Он просто вызывает интоксикацию, и не добавляет мудрости. Верьте мне, ни одного из этих снадобий вы с тем дымом не вдыхали.

— А что скажете насчет последней названной мной травы месы? Что-то вроде конопли с сильным ароматом…

— Вы выводите меня из себя, Гордиан. Долго будете еще тратить время и энергию на удовлетворение пустого любопытства?

— Ваша правда, Иайа. Тогда, может быть, вы скажете мне, почему подложили в мою постель ту уродливую статуэтку в первую же мою ночь на вилле?

Она опустила глаза.

— Это было испытание. Только посвященному дано понять его смысл.

— Ладно. Каким бы оно ни было — я его выдержал?