Потребовалось какое-то время, прежде чем Гастон оказался в состоянии высвободиться из жарких объятий Александрины. Страсть его была в высшей степени острой, и его пронзающее копье еще не совсем обмякло. Со странно беспомощным выражением лица он смотрел вниз на опадающую головку, на которой мерцало несколько прозрачных стекловидных капель.

Александрина, быстро обретя самообладание, парой ловких движений поправила помятые юбки и кокетливо тронула своим указательным пальцем влажное, подрагивающее острие.

– Твоя Аврора обретет в тебе истинного мужчину, – заметила она походя, и в ее глазах запрыгал плутовской огонь. Она ощущала себя сытой и удовлетворенной, как ленивая кошка, и ей доставляло удовольствие немного поддразнить своего новоприобретенного любовника. Без сомнения, в подобный момент напоминание об Авроре должно было сильно задеть его.

Молодой человек смущенно оправил мундир.

– Зачем вы говорите об этом, мадам? Аврора?.. Я забыл про Аврору, – с жаром сказал он. – Она всего лишь глупая, маленькая девчонка, которая не достойна сдувать пыль с ваших ног! Ах, мадам, вы очаровательны, я люблю вас, я всегда вас буду любить! Вы должны быть моей отныне и навсегда!..

Он стоял перед ней в позе просителя, и она с игривым смехом рассматривала его.

– Мой бедный Гастон, – сказал она, преисполненная кокетливой нежности, – для такой пожилой женщины, как я, удивительно выслушивать подобные речи…

Ах, как она любила протесты своих юных любовников после такого рода слов. Они падали перед ней на колени и клялись всем блаженством своей жизни, что никогда более не смогут полюбить кого-то еще. Александрина, которую начал, наконец, утомлять его страстный лепет, ибо она томилась по более острому и пряному блюду (как там ее Шарль в плену у малютки Амелии?), решительно встала и сказала, хватаясь за руку Гастона:

– Вы на корню погубите мою репутацию, если мы еще хоть немного задержимся здесь.

Гастон схватил ее руку и осыпал ее поцелуями от пальцев до локтя.

– Когда я смогу снова видеть вас, мой обожаемый друг? – воскликнул он, полный огня и страсти.

Она посмотрела на него чуть раскосыми глазами.

– Предоставим это будущему, Гастон!

Сгустились сумерки, когда она под руку с ним пересекала газон в направлении террасы. На балюстраде оживленно мерцали свечи и голубоватый свет луны пробуждал розовые кусты в саду к новой, таинственной жизни. Где-то в кустарнике заливалась припозднившаяся птица. Оркестр молчал – музыканты прилежно налегали на вино.

К удивлению Александрины она не обнаружила ни полковника, ни Амелии. Отсутствовала также Аврора. Таким образом, она, на чьих губах еще горели поцелуи Гастона, могла праздновать победу. От хозяина вечера она узнала, что Амелия неожиданно упала в обморок на террасе. Полковник с помощью Авроры перенес ее в дом. Послали за врачом, потому что девушку явно лихорадило.

Мадам Дюранси закусила себе губу, чтобы не выдать досады. Что за хлипкое создание эта Амелия. Малейшее дуновение ветра, малейшее грубое прикосновение сваливает ее с ног. Эта маленькая дурочка после отъезда своего юного неопытного любовника, не способного даже сделать из девушки женщину, и в самом деле решила всем продемонстрировать, что наступил конец света. Александрине пришлось приложить усилия, чтобы исключить малейшее проявление своего раздражения и напустить на себя перед лицом месье Делансэ озабоченность и материнское участие. Подобрав юбки, она под руку с бароном торопливо поднялась по лестнице и без стука ворвалась в дверь комнаты, куда уложили больную. Амелия лежала там с закрытыми глазами и лихорадочно раскрасневшимися щеками в беспокойном полусне. Кто-то – вероятно, Аврора – развязал ей платье и корсаж, и тело ее беспокойно шевелилось под легким шелковым одеялом. Александрина обменялась быстрым взглядом с полковником, который стоял, прислонившись к спинке кровати и с непроницаемым выражением лица взирал на больную лихорадкой девушку.

– Как это могло случиться? – Она резко повернулась к нему. – Шарль, должна вам по правде сказать, что вам нельзя доверять юную девушку. Не сомневаюсь, вы переутомили ее танцами. Бедняжка никогда не была особенно выносливой.

Полковник высоко поднял брови.

– Боюсь, что это так. Я совершил непростительную глупость! Мадемуазель была разгорячена, а я дал ей выпить ледяного шампанского.

Сожаление сквозило в его голосе. Александрина подошла вплотную к нему.

– Вы болван, Шарль! Вы хотите погубить эту девушку! – сказала она так тихо, что слышать мог только он.

Тот засмеялся странно безрадостным смехом, обнажив одни лишь кончики зубов.

– Я далек от такого намерения, мадам! – ответил он в светском тоне. – Кстати, через несколько минут здесь будет врач. Я снарядил за ним конюха на моей лошади.

И в самом деле, немного погодя появился врач, старый видный господин с лицом, изборожденным тысячами морщин, и проницательными, острыми глазками. Он констатировал у Амелии начинающееся воспаление легких, прописал постельный режим и пообещал на следующий день повторно посетить больную. После чего он с достоинством покинул комнату, оставив то чувство беспокойства и неуверенности, которое обычно оставляют за собой врачи.

Все еще полубесчувственная Амелия была перенесена в закрытый экипаж. Мадам Дюранси держала горячую руку девушки, взгляд ее время от времени выискивал за оконным стеклом темную рослую фигуру полковника, гарцующего на своем гнедом рысаке сбоку от кареты. Он настоял на том, что должен лично проконтролировать возвращение Амелии домой, а мадам Дюранси не особо противилась его желанию. Она перешлет больную девочку под покровительство верной Элизы, а затем, вероятно, и Шарлю надоест чертыхаться сквозь зубы и смотреть в пустоту перед собой через полуопущенные веки, и тогда он вынужден будет найти себе более содержательное занятие. В эту ночь она, Александрина, решила восстановить свои права на этого сильного, до мозга костей чувственного мужчину.

Наконец, объединенными усилиями Амелия была перенесена в постель. Перепуганная Элиза, в своем ночном колпаке и наскоро наброшенном на плечи халате похожая на взъерошенного котенка, носилась туда-сюда, стараясь как можно удобнее уложить свою несчастную госпожу. При этом ее влажно мерцающие карие глаза то и дело останавливались на полковнике. А тот, как ни казался он озабочен состоянием Амелии, не мог упустить случая утянуть хорошенькую горничную в какой-то дальний угол и припечатать припухшие девичьи губки энергичным поцелуем, чуть не задушив им бедную Элизу.

О, месье, – лепетала она, а ее милое личико расцветало пурпурным цветом. Полковник нисколько не смутился ее беспомощным протестом.

– Элиза, ты прелестна, а я слишком долго откладывал намерение возобновить свои права на обладание тобой, которые ты мне однажды – помнишь, Элиза? – столь любезно вручила, – нашептывал он, плотно прижимаясь к девушке. Элиза, у которой не было сил противостоять натиску этого статного мужчины, не стала сопротивляться или протестовать, когда его рука ловким движением нырнула под ее юбки. Она лишь коротко и сладострастно хихикнула.

– Ах, что ты только за прелесть, дитя мое, – бормотал полковник ей на ухо. – Живо, развернись и наклонись вот над этим красивым креслом. Мы с тобой на пару поиграем в одну чудесную, милую игру.

Он обхватил ее за талию и положил на спинку кресла таким образом, чтобы ее руки могли упираться в днище стула. Она послала ему через плечо влюбленный взгляд… Гладкая материя его мундира терлась об ее обнаженные ягодицы, когда он прижимался к ней, а затем она ощутила, как его могучее орудие, пылающее и горячее, начало проталкиваться в лощину ее тела. Она с трудом подавила слабый вскрик.

Элиза почувствовала резкий зуд в своих недрах. Полковник уже не первый раз овладевал ею тем или иным причудливым образом, и всякий раз она возбуждалась до умопомрачения. Вот и сейчас ее бедра начали под ним тот сумасшедший танец, который не прерывался до тех пор, пока мужчина не прижался к ней на миг изо всех сил. Его руки судорожно впились в ее плоть, и она почувствовала, как он исходит в диких, бесконечных конвульсиях. Но уже в следующую секунду он рывком оторвался от нее, развернул в своих руках и запечатлел ее раскрытые губы коротким, почти грубым поцелуем. Затем он легко шлепнул ее по ягодицам, извлек из кармана серебряный луидор и опустил его в глубокий вырез ее платья.