Он смолк, смущенный ее гневным взором.
– Честь, честь! – прервала его Сюзетта. – Неужели у тебя в голове и в самом деле нет ничего, кроме этой смехотворной чести? Нежели ты готов принести наше счастье в жертву какой-то химере? Это весьма сомнительная честь, если она не позволяет тебе возместить мне то, что я так слепо доверила тебе! – с упреком воскликнула она. Эрнст, который не мог остаться глухим к подобным доводам, нежно привлек ее к своей груди.
– Ты не понимаешь, чего ты требуешь, – со вздохом бормотал он ей на ухо. – Я, моя милая, совсем бедный человек, а тебе написано на роду выйти замуж за одного из богатейших людей Сан-Доминго.
Она засмеялась.
– Кто тебе сказал, что мне это нужно? И потом, ты просто не понимаешь, что ты говоришь. Па уверен, что из тебя выйдет великолепный плантатор, а Буамуатье станет очень скоро прекраснейшей плантацией в округе. О, Эрнст, если ты меня просто любишь, то все остальное не имеет никакого значения, – прошептала она ему.
Его лицо осталось мрачным.
– Буамуатье – не моя собственность, – с горечью сказал он. – Мне не принадлежит ни пяди этой земли. Когда ты пришла, я как раз был занят расчетами. Амелия получит свою собственность из моих рук до последнего франка.
Сюзетта отпрянула от него.
– Ты рассуждаешь как олух, друг мой! Амелия совершенно не вправе распоряжаться Буамуатье. Да, ты приобрел поместье на деньги отца, но все, что сверх этого – плод твоего труда. Нечего ломать над этим голову, мой милый, деньги, которые ты должен Амелии, ты получишь у меня взаймы, а через пару лет вернешь их мне с ростовщическими процентами, если это потешит твою знаменитую мужскую честь.
Как тебе известно, мое приданое достаточно велико, а со временем Мэзон д'Орфей тоже перейдет в нашу собственность.
По ходу слов до нее вдруг дошла мысль, что все не так просто. Если Оливия будет столь же целеустремленно двигаться к своей цели, то однажды ее сыновья могут оказаться хозяевами плантации, при том, конечно, условии, что цвет их кожи не будет действовать вызывающе на окружающих. Впрочем, Сюзетте сейчас было не до подобного рода размышлений.
Она неотрывно смотрела на его лицо. Ей было больно за него, таким расстроенным он выглядел. В его глазах застыла безнадежная покорность, когда он сказал:
– Ты права, любовь моя! Самое малое, что я могу для тебя сделать, это наступить на горло своей гордости и согласиться с той ролью, которую ты уже приготовила для меня.
Неизбывная горечь сквозила в его голосе. Сюзетта, всхлипнув, залилась безудержным плачем.
– Боже, Эрнст, милый, не говори так. Мне ничего не жаль, лишь бы ты был счастлив! Даже в том случае, если ты никогда не сможешь любить меня так, как эту проклятую Амелию, – с отчаянием выкрикнула она.
Эрнста захлестнуло смятение. Он прижался губами к мягкому, податливому, желанному телу, и, обжигая поцелуями ее лицо, шею, груди, начал уверять, что он ее любит, но раскаивается в своем неосмотрительном поступке.
– Я привязался к тебе, сам того не желая, – говорил он, разрываясь от боли. – Я очень-очень люблю тебя, душа моя! Но мне кажется, что я не принесу тебе счастья. Боже, как я несчастен! Это какое-то проклятье: я приношу несчастье каждому, кто сталкивается со мной.
Сюзетта не отвечала, но ее губы, ищущие губы Эрнста, были красноречивее всяких слов. И пока ее ноги страстно обвивались вокруг него, а ее язык завязал сладостный диалог с его языком, ее руки не прозябали в праздности и столь выразительно ласкали его, что он, наконец, забыл о своих опасениях и с удвоенной энергией повторил ту ошибку, которую минутой назад он столь мучительно переживал. И вот уже Сюзетта чувствовала, как вместо терпких слез отчаяния ее затопляет несравненно более сладкая роса. Извиваясь и устремляя к нему свое тело, она не успокоилась до тех пор, пока он, забыв обо всем, не обрушился на нее с силой исступления и они не слились в общем бесконечном экстазе…
В тот же вечер Жерар Дюклюзель заполучил в зятья человека, которого он первоначально и видеть не желал на этом месте. Сюзетта, сторонница быстрых решений, и без того слишком долго дожидалась своего часа, а потому настояла на том, что Эрнст должен вместе с ней поехать в Мэзон д'Орфей. Запутавшийся в своих чувствах Эрнст безропотно подчинился всем ее требованиям. Он смутно понимал, что не его, а ее воля водила его языком, когда он со смущением просил у месье Жерара руку его дочери. Тот, подготовленный Оливией, был готов пойти навстречу капризу дочери, тем более, что в Эрнсте он давно распознал человека характера. Он дал согласие на брак, не подозревая, что жених и без отеческих слов успел вкусить тех плодов, доступ к которым ему сейчас великодушно открывался.
Было решено, что помолвка станет грандиозным праздником, на который будут приглашены все аристократы местных плантаций. Что касается финансовых сложностей, то Жерар заявил: он позаботится о полном удовлетворении притязаний Амелии на имущество ее покойного отца.
Прежде чем Эрнст успел возразить, последовал звонок служанке, чтобы она позвала Оливию. Минутой позже та пришла, холодная и сосредоточенная как обычно. Сюзетта тщетно пыталась отыскать на ее лице хоть намек на ту танцующую и заражающую своей страстью жрицу, которую она видела в ночь полнолуния на тайном обряде воду. Лицо квартеронки было невозмутимо, на коже ее играли сполохи от вишнево-красного платья. Сюзетта с некоторым замешательством отметила для себя, что Оливия очень красива.
Белокожая рабыня на миг остановилась в дверном проеме.
– Я вас слушаю, месье Жерар? – Она говорила в манере элегантной дамы-парижанки.
Жерар поднялся и подошел к ней.
– Оливия, любовь моя, – сказал он и взял ее за руку, – я хочу, чтобы ты узнала об этом первая в доме. Сюзетта скоро превратится в мадам Лувэ!
По губам Оливии пробежала улыбка.
– Самые сердечные пожелания счастья с моей стороны! – любезно сказала она. По интонации совершенно невозможно было определить о ее истинном отношении к событию.
Жерар отпустил ее руку.
– Не прикажешь ли ты одной из служанок принести шампанское? Самого старого разлива, из тех бутылок, которые хранятся в подвале, – весело сказал он.
Сюзетта поняла, что замыслил ее отец. В этот вечер, который стал для нее началом новой жизни, он предоставил Оливии случай войти в роль, которую, вероятно, давно уже расписал для нее. Ей надлежало занять место хозяйки дома, ранее принадлежавшее Сюзетте, по крайней мере на тот период, пока ей удается замыкать на себе страстную натуру Жерара. В том, что этот период будет долгим, Сюзетта не сомневалась. Однако вскоре она забыла и эту мысль, и связанное с нею чувство неловкости. В конце концов, что значит Мэзон д'Орфей и весь белый свет против счастья, которое она надеялась обрести в объятиях Эрнста?
Тем временем Амелия, ничего не подозревающая о том, что обманута в лучших надеждах своей юной жизни, проводила дни досуга в сильном беспокойстве. Настала осень, и мадам Дюранси переехала в Париж. Дворец на Кэ д'Орсэ был отремонтирован как раз накануне приезда и встретил мадам и ее свиту с подобающей роскошью. Выручки от урожая хватило в руках мадам как раз для того, чтобы устроить несколько роскошных балов, которые привлекли к ней любопытство света. Когда был упакован последний чемодан и заколочены двери, мадам твердо решила продать имение Сен-Фара, чтобы обратить выручку от сделки на свой разорительный парижский образ жизни. Те недели, которые последовали за отправкой рокового письма, мадам провела в понятном беспокойстве: а вдруг Эрнст вопреки всем ожиданиям вернется, чтобы убедиться в справедливости ее слов?..
Афера с предстоящим замужеством Амелии была лишь одной из сторон намеченного ею треугольника, и полковник пока что оставался по своему статусу тем же, чем был и раньше, – холостяком. Он и в Париже почти каждый день был гостем в доме мадам, и Александрина льстила себя мыслью, что жар ее объятий является тому причиной не в меньшей степени, чем томная прелесть бедняжки Амелии, которая что ни день все глубже запутывалась в сетях, расставляемых ее соблазнителем.