Александрину последнее обещание воспламенило больше, чем она сочла это нужным показать. Она относилась к числу тех женщин, которые в силу их темперамента не способны были коротать ночи в одиночестве, не подвергаемые лихим атакам дерзкого и неутомимого мужчины.
Но до вечера предстояло кое-что сделать. У нее не вызывала сомнений серьезность намерений полковника относительно брака с Амелией. А значит, ей предстояло посредством тонкой и продуманной подстановки убедить далекого возлюбленного Амелии, который, судя по его письмам, был до крайности обеспокоен ее долгим молчанием, что Амелия охладела к нему и увлеклась другим.
На губах мадам играла издевательская улыбка, когда она открыла потайной ящичек в стене и извлекла из него шкатулку с письмами Эрнста. Письма эти аккуратно изымались ею, но никогда не уничтожались. Она представляла себе, как омрачится лицо Эрнста в момент получения написанного ею письма. Разумеется, у него земля поплывет под ногами. Правда, на какой-то момент ею овладело опасение, что он может бросить все на произвол судьбы и кратчайшим путем приплыть во Францию, пытаясь спасти то, что еще можно спасти. Эта мысль повергла Александрину в тем больший ужас, что она была абсолютно уверена, что полковник всю вину за крушение своих планов, расстроенных приездом молодого человека, возложит на нее.
Но Александрина быстро успокоила себя, сказав, что в такой ситуации ей следует полагаться на свою ловкость, и в любом случае необходимо удерживать Эрнста от поспешных действий столь долго, сколь это необходимо для того, чтобы связать Амелию неразрывными брачными узами с полковником. А уж потом у нее будет достаточно времени, чтобы отозвать молодого человека под каким-либо предлогом назад и проявить заботу о бедном юноше, утратившем надежду. И в этот раз мечтательный мальчик, до сих пор противостоявший ей с такой силой характера, не сумеет выпутаться из ее силков!
Представив себе, в какой жар она ввергнет любезного молодого человека в интимные минуты своих утешений, Александрина пришла в хорошее расположение духа. И пока ее перо, торопясь, царапало бумагу, ее воображение столь живо нарисовало картины будущих радостей, которые она будет делить с несчастным получателем этого письма, что по телу ее пробежала сладострастная судорога.
Мадам не догадывалась, что события в далеком Сан-Доминго в известном смысле благоприятствовали ее замыслам, но по сути своей подготавливали полное крушение ее далеко идущих планов. Проще говоря, другая женщина, не зная того, прилагала все усилия, чтобы разлучить Эрнста с его любимой Амелией, но плоды этой интриги собиралась присвоить себе.
Эрнст уже окончательно оправился от своего заболевания и при поддержке месье Дюклюзеля со всем энтузиазмом молодости приступил к исполнению воли умершего Сен-Фара, рассчитывая при помощи денег, некогда взятых Дюклюзелем у отца Амелии и умноженных благодаря искусным спекуляциям, прийти к тому счастливому положению, которое гарантировало бы Амелии обеспеченную и благополучную жизнь.
Жерар Дюклюзель, который, не без своекорыстия правда, всегда был готов помочь молодому человеку словом и делом, за несколько недель после его окончательного выздоровления пригляделся к нему и стал ценить его больше и больше. Эрнст, столь немногословный в оценках самого себя, наряду с выигрышной внешностью и завидными манерами обладал острым взглядом на реальности жизни, а также живым умом, который в союзе с незаурядной физической силой позволил ему без промедления сориентироваться в новом окружении. И потому не понадобилось много времени, чтобы заложить основы будущего благосостояния и будущего – как он полагал – счастья.
С помощью Жерара он купил на аукционе крупные угодья, ранее принадлежавшие соседу Дюклюзеля. Тот из-за своей тяги к роскоши и расточительности оказался на грани разорения, и ему не оставалось ничего другого, кроме как продать свое имущество с молотка и навсегда покинуть Сан-Доминго.
Жерар посоветовал своему юному другу купить эту основательно запущенную плантацию, и бывших денег Сен-Фара как раз хватило для приобретения земли, усадьбы и части живущих там рабов. После того, как покупка свершилась, и нотариус заверил в столице договоры на куплю-продажу, Эрнст, преисполненный гордости, отправил Амелии письмо, где сообщал, что он к своему большому удовлетворению исполнил первую часть обязательств, взятых перед ее отцом, и ныне, пусть с некоторыми оговорками, может быть причислен к числу землевладельцев Сан-Доминго. Он писал это письмо в большой, хотя и убого меблированной библиотеке усадьбы Буамуатье – так называлась приобретенная им плантация. Он имел основания быть довольным своей покупкой. Земельные угодья, перешедшие к нему, были весьма плодородны, а кофейные посадки хотя и основательно запущены, но со временем обещали принести немалый доход.
Жерар первое время каждый день приезжал к нему на пару часов, совершал совместно с ним длительные поездки верхом по землям плантации. Он дал весьма полезные советы и обещал отослать в распоряжение Эрнста своего собственного управляющего – в порядке помощи.
Эрнст, который впервые воочию столкнулся с теневыми сторонами жизни плантаций, был приведен в ужас состоянием барака-казармы для рабов, утрамбованный глиняный пол которого был сплошь продырявлен термитами. Месье Пино, прежний владелец плантации, постоянно нуждался в больших суммах денег на свои расходы, и его рабы были плохо кормлены и еще хуже одеты. На теле большинства из них были видны широкие рубцы от ударов кнута. На своего нового владельца они смотрели испуганными глазами и явно не были уверены, что от него можно не ожидать чего-либо худшего.
Эрнст, доброе сердце которого сжалось при виде этих убогих людей с черным цветом кожи, приказал в качестве первого шага устроить обильный обед из запасов провианта, предоставленного ему Жераром, поскольку сараи и склады на плантации были выметены подчистую. Он не успокоился до тех пор, пока самые сильные из негров не приступили к возведению нового деревянного дома на удобном для жилья месте в тени могучего дерева, где должны были жить рабы, а на будущее он предполагал возвести для них несколько приспособленных для жизни строений.
Старые бараки он приказал спалить, и Жерар, которого ни в коем случае нельзя было заподозрить в сентиментальном отношении к неграм, поддержал его в этом намерении, заметив:
– Если желаешь получить от негров какую-то отдачу, то нужно следить, чтобы они всегда были в рабочей форме. Пино был идиотом, совершенно не заботясь о них, и следы его головотяпства повсюду видны на этой плантации. Но потерпи всего лишь пару месяцев, и ты увидишь, как все переменится.
Впрочем, Эрнста и не надо было убеждать. Он поселился в бывшем кабинете Пино и вел все эти дни спартанский образ жизни. С восходом солнца он, как правило, был уже на ногах. Жерар отослал в его распоряжение одну из самых надежных своих служанок, квартеронку лет тридцати, которая отлично готовила, а, кроме того, заботилась, чтобы масса Эрнст ни в чем не испытывал неудобств.
А тот был совершенно непритязателен, работал, спал и ел в одной и той же комнате и мечтал о том дне, когда обустроенное имение Буамуатье в полном великолепии будет ждать приезда своей юной хозяйки. Он описал Амелии облик плантации, на которой им предстояло прожить большую часть своей жизни, и выбирал для своих описаний самые яркие краски. Но при этом он не мог воспрепятствовать тому, что образ другой женщины вновь и вновь врывался в его грезы, и вместо милой Амелии он видел пышно цветущую Сюзетту в образе хозяйки дома, поднимающейся по широкой лестнице на террасу и входящей в просторный зал прихожей. День ото дня все труднее было отогнать от себя эти видения.
Сюзетта Дюклюзель, которая родилась и выросла на плантациях, идеально подходила на роль хозяйки Буамуатье. Когда она, гарцуя на своем вороном коне, появлялась в имении для того, чтобы проследить за порядком в доме – так она говорила, шаловливо смеясь, – то и в самом деле казалось, что она у себя дома. Эрнст что ни день открывал все новые и новые достойные восхищения качества в девушке, решившей во что бы то ни стало очаровать его. А Сюзетта была очень осмотрительна и делала все, чтобы опрометчивым словом или слишком откровенным жестом не спугнуть человека, чьей любви она домогалась. Она весьма нравилась самой себе в роли осмотрительной подруги, и если даже нетерпение порой прорывалось наружу, она, скрипнув зубами, хлестала своего верного воронка хлыстом и одним прыжком вырывалась вперед, чтобы минуту спустя с непринужденным выражением лица снова ехать бок о бок с Эрнстом, раздавая неграм указания, которые впору было делать хозяйке дома.