Лейтенант Бразе быстро поправлялся. Эльвира прилагала сверхчеловеческие усилия, чтобы удержать Жанну от последнего безумства — лично посетить раненого. Довольно было и того, что они с Анхелой каждодневно навещали его и приносили ей его короткие записки Все письма Жанны к Алеандро Эльвира сжигала недрогнувшей рукой. Она прямо сказала об этом лейтенанту, и тот полностью одобрил ее действия.

Его навещали пантагрюэлисты, мушкетеры, приносили подарки; смущенно улыбаясь, он говорил гостям, что чувствует себя герцогом или модной куртизанкой. Девятого октября он появился наконец на cour carrée. Мушкетеры встретили его восторженно. Он был растроган оказывается, они его любили.

Жанна страстно желала его, и он желал ее не менее страстно. Но в Аскалере, битком набитом людьми, встречаться было чертовски трудно. К тому же здесь Жанна в гораздо большей степени была королевой, чем там, в замке, в лесу, у Большого камня. Ему с усилием приходилось вызывать в душе образ голубоглазой девушки по имени Жанна. На этот переход — от Ее Величества к Жанне — требовалось время, а времени всегда было в обрез. Раньше они не говорили друг с другом, потому что было не о чем, теперь — было некогда.

Спасибо, Эльвира понимала ее: с полунамека скрывалась и сторожила вход. (Отчасти это были уроки Анхелы.)

Распорядок жизни Жанны был примерно такой же, как в конце прошлого года: от четырех до семи она занималась одна, в интимном кабинете или в комнате с глобусом, и эти часы были запретны для всех, исключая специально приглашенных. Эльвира с видом цербера сидела в приемной — с четырех до семи королевой была она. Она выслушивала все сообщения и сама вскрывала все письма, сама определяла степень их важности и сама решала, стоит ли беспокоить Ее Величество именно сейчас.

Прошло двадцатое октября, годовщина неудачного переворота, затеянного Волчьей Лигой. На другой день Лианкар был особенно улыбчив. «Черный день календаря миновал, Ваше Величество, — говорил он, — теперь страшиться нечего, на земле водворен мир и в сердцах послушание властям…»

А через неделю пришло известие: в Йестере, Демерле и Тельтове на базарных площадях, в один и тот же день, 20 октября, выступили бродячие проповедники, вещавшие о близком конце блудного и кромешного царства, о приходе великих очистителей с запада — хотя имена и не были названы, все и без того было ясно. Крикуны без сопротивления отдались в руки стражи и при этом продолжали вещать: «Смотрите, мы умрем в страшных мучениях, ибо мы пророки милостью Божьей! Мы заранее знали наш конец, но мы знаем также, что последует за ним. Они придут с первым весенним цветом, итак, ждите исполнения пророчества нашего!» Больше они ничего не сказали, несмотря на пытки.

Это письмо, подписанное королевским комиссаром Йестерского дистрикта, привез офицер корпуса телогреев. Было пять часов. Эльвира вскрыла письмо, прочла его и кинулась в кабинет.

Жанны там не было. Эльвира заметила только, что Жанны нет. Почему? — ее не занимало. Надо было как можно скорее показать ей письмо… Эльвира быстро обежала все личные покои королевы, нигде не находя ее Последняя комната была опочивальня. Дверь была не заперта. Эльвира откинула драпировку и заглянула в комнату.

Она тут же отступила и зажмурила глаза. То, что она увидела, поразило ее, как ударом. Собственно, она ничего не увидела: какой-то шевелящийся хаос на королевской постели — кружева, смятая ткань, куски голого тела — и из всего этого хаоса торчали кверху ноги в розовых чулках с золотыми стрелками и в черных бархатных туфельках. На каблуке одной туфельки прилипло беленькое перышко.

Эти подрагивающие ноги особенно поразили ее. Эльвира почувствовала тошноту; сломя голову, кинулась она прочь, остановившись только в третьей или четвертой комнате. Здесь ею овладела дикая, слепая ярость. Она схватила вазу, стоящую на мраморном цоколе, и грохнула ее об пол. Сбежались напуганные лакеи, горничные, фрейлины.

— Какого дьявола здесь так темно! — закричала Эльвира, никого не видя перед собой. — Кто наставил эти проклятые вазы на самой дороге! Кто, наконец, при этом проклятом доме должен смотреть за порядком! (Между тем в комнате было совершенно светло, и ваза стояла отнюдь не на дороге, а в нише между окнами.)

Все окружили Эльвиру, с недоумением и страхом глядя на ее перекошенное лицо. Анхела пыталась взять подругу за руки, но Эльвира злобно вырвала руки и продолжала выкрикивать бессвязные фразы. Через две минуты появилась королева, бледная, покрытая красными пятнами.

— В чем дело? — спросила она.

Все изогнулись в поклонах; дамы присели. Эльвира одна стояла, глядя поверх головы Жанны.

— Я разбила вазу, — сказала она. — Нечаянно. Пусть все выйдут.

Жанна жестом удалила всех. Эльвира мучительно старалась показать Жанне, что она ничего не видела. Кажется, это ей удалось.

— Получена депеша, — сказала она. — Содержание ее стоит вазы, которую я разбила второпях.

Жанна прочла письмо. Красные пятна медленно сошли с ее лица. Она снова стала королевой.

— Ах, вот как, — процедила она сквозь зубы. — Грязные фанатики, волей Бога или черта, уже знают сроки… Один Лианкар ничего не знает… Прошу тебя немедля послать за ним, я позабавлю его.

И она прошла в свой кабинет.

Чувства Эльвиры к Жанне не изменились. Она не стала ни презирать, ни ненавидеть Жанну, она понимала, что Жанна следует велению природы и потому абсолютно права. Но сердцем она никогда не смогла простить ни себе — потому, что увидела, — ни Жанне — потому, что та дала ей увидеть. И ни один мужчина не смог зажечь в ней любви — потому, что она знала теперь, как выглядит любовь со стороны.

Глава XXX

О СМЕРТИ

Герцог Фрам кусал пальцы. Кейлембар, целых полчаса бешено ругавшийся, глотал вино. Третий собеседник, старый барон Респиги, сжимая кулаками седые виски, убито смотрел в пол.

— Неужели вы не имеете никакой власти над вашим сыном? — спросил наконец Фрам.

Барон Респиги молчал.

— Клянусь бутербродами[99] с говном, которые жрал Иезекииль в пустыне! — рявкнул Кейлембар. — Другого такого прохвоста, как Джулио Респиги, надо еще поискать. Вот кто был под стать ему — наследничек, принц Александр, такой же пустоголовый фанфарон. Два сапога со шпорами, басамазенята! Тому тоже хотелось вперед всех вылезти в Цезари. Ладно, его прибрал Бог, но этот его приятель, ска-атина, посадил нас всех в пороховую бочку, и под жопой у нас уже воняет паленым!

— Увы, ваше сиятельство, это горькая истина, — вздохнул барон Респиги. — Мальчишка окончательно потерял голову с тех пор, как принц Александр пожаловал его короной графства, которое предстояло еще завоевать А теперь он спит и видит себя князем Северной Италии Его не трогают никакие резоны. Он мне похвалялся, что Медичи станут его лакеями…

— Бол-лван! — снова взорвался Кейлембар. — Делать такие пассы при том, что Ломбардия полна ищейками Вильбуа!

— Может быть, можно устроить так, чтобы королева отозвала его оттуда? — предложил барон Респиги.

— Нет, — сказал Фрам. — Не хватит времени. Ведь ваш сын дает нам меньше месяца…

— Видит Бог, ваше сиятельство, я в этом не виноват…

— Нас всегда губила спешка, — продолжал Фрам — Мы не даем себе времени выждать и осмотреться, мы принимаем желаемое за действительное и поэтому попадаем в любой расставленный силок…

Это было слишком академично. Кейлембар деловито заметил:

— Легче убрать Вильбуа, пока он не успел растолковать королеве, что за птица — наместник Североиталийского княжества, ею назначенный…

— Об этом я подумал, — отозвался Фрам. — Наш друг д'Эксме еще вчера выехал в Толет с этим самым делом…

Кейлембар в первый раз улыбнулся, показав все зубы.