Светлана спросила:

— Я тебя не очень задерживаю? Может, тебе домой пора? Мама не будет сердиться?

— Мама-то?.. Нет, не будет.

Ага, значит, мама есть… Одет чистенько, аккуратно… Заботливая, добрая мама, которую он в грош не ставит.

В переулке, через площадь, красное кирпичное здание — бывшая «мальчиковая» школа.

— Ты прежде в этой школе учился?

— Да, в этой.

Вспомнился директор, симпатичный такой, он еще сказал: «не жалуемся», про совместное обучение. Возможно, когда составлялись списки для перевода в бывшую женскую школу, директор — все мы люди! — не торопился включать в эти списки самых кротких мальчиков, самых ангелоподобных…

Переходили из школы в школу ребята, переходили учителя… Перешла из школы в школу репутация Воронцова, а репутацию нужно поддерживать… И весело слушать, как девчонки визжат…

Или все было иначе: там — твердая рука директора, здесь — помягче, Нины Александровны… Кто знает?

— Мама, — спросил Димок, — а папа уже вернулся?

— Думаю, что вернулся.

Костя, на счастье, был уже дома. Костя иногда очень здорово все понимает.

Представила:

— Вот это Леша Воронцов, ученик нашей школы, а это — мой муж.

Подмигнула, покосилась на гостя — нужен, мол, мужской разговор. И в кухню вышла — ужин подогреть. Потом обратно в комнату — и в кухню опять…

А у них, у троих, начался мужской разговор, в который Маринка, вышагивая по кроватке в белых ползунках, изредка вставляла свои замечания.

Воронцов сначала застеснялся, но сел ужинать, яблоко съел. Потом встал:

— Спасибо. Мне домой пора все-таки.

— Приходи.

Прощаясь с Костей, Воронцов вдруг сказал совсем другим голосом, как-то печально и гордо:

— Мой папа тоже майором был.

Светлана проводила его до двери. Вернулась в комнату задумчивая.

Леша Воронцов, твой папа тоже был на войне, и убивал войну, и война убила его. И не с кем тебе теперь вести мужской разговор…

Но ведь это же объяснение, а не оправдание.

Самые трудные классы — пятые, шестые. И меньше всего в них ребят. Вдвое, втрое меньше, чем в других классах.

И у половины ребят в классе нет отцов. Дети военных лет. Им труднее учиться, нервные они, слабее здоровьем.

Но выходили сейчас мальчики из школы — как раз эти классы, пятые, шестые, — и все руками открывали дверь, ногой вышиб дверь только один.

Костя спросил:

— В каком классе этот парень учится?

— В пятом.

Он усмехнулся:

— У тебя вроде первый класс?

— Первый. Ну и что?

— Жадная ты у меня, вот что!

Димка удивительно памятлив на слова. Вечером спросил:

— Мама, а для чего бандиты родятся?

— Какие бандиты?

— Ну, вот Леша говорил, что папу ранил бандит. Для чего они родятся?

— А бандиты вовсе и не родятся, Димок.

— Не родятся? А кто же тогда их делает?

Да, вот именно: кто?

Зазвонил в передней телефон.

— Светлану мне… Светлана, это ты?..

Взволнованный голос Тони Бобровой:

— Светлана, он меня выгоняет с ребенком из дома!

— Что, что? Кто выгоняет?

— Да Сашка же, черт, меня из дома выгоняет с ребенком! Светлана, можешь ты сейчас к нам приехать?

Это она, как Саша выражается, уже «перешла на визг».

— Могу, если надо… (Тетради, тетради — восемьдесят штук!) Да что случилось у вас?

Неожиданно — Сашин голос:

— Врет она все, не слушай ее, Светлана, дуру психованную! А впрочем, приезжай, может, хоть тебя постыдится!

Опять Тоня вырвала трубку:

— Приезжай, он меня чуть не убил сейчас!

Костя тоже вышел в переднюю, морщится:

— Что там у них? Давай я поеду.

— Нет уж, зовут меня — лучше я.

Автобусом — шесть остановок, да пока собиралась, пока ждала автобуса — сколько времени могло пройти? Полчаса? Сорок минут?

Тоню и Сашу встретила у подъезда их дома.

Тоня — нарядная, в новом пальто, новой шляпке, белый капроновый шарфик вокруг шеи…

Саша — большой, красивый, сапоги у него, как два черных солнца, излучают свет.

Поддерживает Тоню под руку, чинно сходят с крыльца на тротуар.

— Ах, Светланка! Ты к нам? А мы в кино на девять тридцать… — Тоня чмокнула Светлану в щеку. — Посиди с бабушкой, мы ведь скоро вернемся. Жаль, что билета лишнего нет. Говорят, очень веселая комедия!

Бабушка у них тихая, сдержанная — Сашина мать. Встретила, как всегда, радушно. С чуть заметной тревогой окинула взглядом комнату. Поправила у двери стул, перекошенную скатерть на обеденном столе, подняла с пола Тонин халат и какие-то пестрые черепки.

Боря уже в кровати, не лежит, а сидит, заснет не скоро. Губы напряженные, руки беспокойно теребят одеяло. Светлану почти и не заметил, думает о своем.

— Бабушка, а с каким ребенком папа маму выгоняет из дома? Со мной?

— Что ты, что ты, милый, никто никого не гонит! — Бабушка подсела к нему, уложила голову на подушку, взяла маленькие руки, зажала в ладонях, чтоб остановили свое движение. — Спи!

— Да нет же! — Борина голова поднимается, как голова ваньки-встаньки. — Мама сама сказала, что папа ее выгоняет из дома! И с ребенком! А другого-то ребенка у них нет!

— Спи, детка, тебе показалось, ты не понял.

— Да не показалось!

— Ну, просто мама немножко поспорила с папой… Мало ли что взрослые говорят.

— Бабушка, а зачем мама чашку на пол бросила? — Боря заплакал.

— Да ты о чем?

— Чашку жалко!

Светлана вышла в другую комнату. Села. Книгу взяла.

А Боря все вертится, вертится, всхлипывает, сопит…

С них-то как с гусей вода. Смотрят веселую комедию. А трагедию дома оставили. Борька у них не гусь, он цыпленочек, с него вода не стекает.

Полчаса, час прошел. Эх, жаль, время зря пропадает, половину обеда можно бы сварить на завтра… Знать бы — захватила бы тетради!

Бабушка заглянула к Светлане.

— Заснул?

— Заснул.

Видимо, она считает, что пора бы уже гостье уходить, неловко ей. А вот возьму и не уйду! Позвали меня — я и пришла. Дождусь.

Дождалась. Тоня вроде уже и забыла о Светланином существовании.

— Ах, ты здесь? Вот хорошо-то! Светлана, какая картина чудесная!

Саша загремел дверцами буфета, застучал посудой.

— Давайте дыню есть. Последняя в этом году. Редкость. Садись. Светланка.

— Нет, — сказала Светлана, — дыню я не хочу. И не шумите так. Борька плакал, заснуть не мог, только что успокоился.

Тоня и Саша переглянулись испуганно.

— Подите-ка сюда. Сядьте.

Выложила им все, что накипело за эти полтора часа, про комедию и трагедию, про гусей и цыпленочка…

Дыню все-таки пришлось есть: сразу после такого острого разговора уйти было неудобно.

Саша, смущенно покашливая, положил дыню на блюдо.

— Арбуз режут или «по-московски», или «как бог повелел». — Он сделал сначала кругообразное движение, потом провел ножом вдоль полос. — А дыню? Светлана, что говорит наука?

Подумал, нарезал вдоль, разложил по тарелкам, отхватил белыми зубами сразу пол-ломтя. Прожевав, Саша спросил:

— Слушайте, девочки, почему ни один тайфун ни разу не называли ни Светланой, ни Тоней?

— Тайфун? — удивилась бабушка.

— Разве ты не знаешь, мама, что по идее какого-то дамского угодника или, наоборот, женоненавистника тайфунам дают женские имена? Пишут, например, так: «К берегам Юго-Восточной Азии приближается опустошительный тайфун Анни, или Бетти, или Нелли…» Причем, кажется, дают имена разных народов, по очереди, чтобы никому не обидно… Так вот я и спрашиваю: почему ни один тайфун не был назван Тоней или Светланой?

Тоня вытерла слезы, улыбнулась, польщенная. Бабушка, видимо, была рада, что разговор перешел на более спокойную тему — о тайфунах.

Два самых больших куска дыни отложили, спрятали в буфет: Борьке оставили.

Утром, перед уроками, раньше всех в школу пришла — хотелось рассказать про Лешу Воронцова.

Кому рассказать? Как рассказать? Старшей вожатой? Директору? Начала с директора.