Потом люди стали шевелиться, медленно подниматься, но не в полный рост, а низко припадая к земле и вслушиваясь — не появится ли этот противный звук, когда острый нос снаряда таранит воздух. Но они не там искали смерть. Она пришла не из форта, а с небес. К земле их прибил пулеметный огонь, хлестнул, точно плетью, предательски, сзади, потому что аэропланы, развернувшись и выстроившись в линию, напали на австро-венгров с тыла.

Страхов видел всплески от пуль, когда они бились о землю. Оказавшись над противником, он горстями выбрасывал из аэроплана железные дротики, рассыпал их, точно бог-громовержец, который метает молнии в головы грешников. Они пробивали каски, черепа, входили в мозг. Их кончики торчали из голов, как некое подобие пикельхельмов, которые и без того уже были на касках. Когда они попадали в плечи, грудь, руку или ногу, то проходили насквозь, врезались в землю со все еще огромной скоростью и почти полностью уходили в нее.

До форта оставалось еще несколько сотен метров. Так близко, и так далеко. На колючей проволоке висели мертвые тела тех, кто тоже не дошел до него. До него вообще никто не дошел.

Офицеры поднимали своих солдат, пихали их ногами, что-то кричали, но никто наступать уже не собирался, а когда они увидели, как на них накатывается вал русских танков и самокатчиков, австро-венгры сломались окончательно и побежали назад, изредка отстреливаясь. Их было уже не остановить, даже если бы позади они встретили заградительный отряд с пулеметами, то, пожалуй, решили бы, что лучше пробиться сквозь него, чем продолжать бесполезные попытки взять форт, потому что тот был точно заговоренным. Единственное, что можно найти возле него — свою смерть…

7

Пленные сидели и лежали на земле, безвольные, точно душу из них вытащили и остались только пустые оболочки, которые ничего уже не чувствуют и взирают на окружающий мир бессмысленным взглядом, ничего не понимая. Человек двести живых трупов. Их охраняли деникинцы, но вряд ли кто-то из пленных думал сейчас о том, чтобы сбежать.

У Мазурова было схожее состояние. Он еле держался, хотя с момента высадки прошло всего-то часов десять. Он сидел на пороге форта, смотрел на пленных, в голове было пусто, из нее выветрились все мысли, а осталась только усталость. Бесконечная усталость, которую он никогда не испытывал.

По мосту бесконечной колонной двигались войска, груженные боеприпасами машины, броневики. Они обгоняли пехоту, уходили на запад, все дальше и дальше, чтобы успеть охватить Будапешт, сомкнуть кольцо окружения, прежде чем из него выйдут войска противника.

Пехотинцы с любопытством поглядывали на форт. Слышали ведь, что здесь происходило, но никогда и подумать не могли, что здесь творилось.

Деникинцы привезли походную кухню с горячей кашей и сейчас предлагали ее штурмовикам, но те воротили от нее нос, отказывались, хотя все эти часы никто из них ничего не ел.

— Она вкусная, — пытался уговорить их кашевар, помахивал половником с кашей перед лицами штурмовиков, воображая, что ароматный запах возбудит в них аппетит.

Но очень уж обстановка не располагала к трапезе. Трупы еще не убрали. Они были навалены повсюду, а в воздухе еще ощущался кислый запах горелой человеческой плоти.

— Пленных покорми, — советовали кашевару.

— Что я на них буду продукт переводить, — сердился он.

— Да покорми ты их, тоже ведь люди они, — отмахивались штурмовики.

— Покорми, — посоветовал ему Мазуров, — они нам еще пригодятся.

— Зачем это? — удивился кашевар.

— Пригодятся, — не стал вдаваться в подробности Мазуров.

— Ну, как знаете, — наконец сдался кашевар, — но предупреждаю, что если я начну кормить эту ораву, то вам тогда не хватит.

— Обойдемся.

«Хм, орава? — подумал Мазуров. — Разве это орава? Несколько часов назад их было в четыре раза больше».

Ненависть прошла. Ничего не осталось. Ничего. И становилось странно от того, что еще час назад они остервенело убивали друг друга, а теперь смотрят друг на друга с безразличием.

Тяжлов доложил о потерях.

— 145 — убитых, 37 — тяжелораненых, 51 — легко, 17 — пропавших без вести.

Мазуров молча кивнул, вспоминая разорванные на неузнаваемые куски человеческие тела, распластанные на воде парашюты. Он знал, где искать пропавших без вести, но никто этого делать не будет, да и вода давно уже унесла их тела.

Сообщение о легкораненых было не совсем верным, потому что Мазуров вообще не встречал штурмовиков, которых в той или иной степени не задели осколки, пули или штыки.

Деникинцы подогнали несколько санитарных машин, положили в них тяжелораненых, повезли их госпиталь, потом стали грузить трофейное оружие. Его было много. Хватит на целый полк.

Низко над головами проносились десятки истребителей и бомбардировщиков и уходили в сторону Будапешта, покачивая крыльями в знак приветствия.

«Как их много. Какая силища», — любовался ими Мазуров.

Так хотелось закричать им что-то, замахать руками.

Подъехал командирский танк, из него вылез подполковник, лихо подтянулся, соскочил с брони, подошел к Мазурову бодрой походкой.

— Я думал, вы дальше двинете, — сказал Мазуров, вставая и приветствуя подполковника.

— Чуть позже двинем. В баках горючего почти не осталось. Километров на десять только и хватит. Ужасно двигатели прожорливые. Дозаправки ждем.

— Отличная надпись, — сказал Мазуров, тыкая в танк.

Подполковник обернулся.

— «На Будапешт!»? Хе, да. Это подчиненные упражняются в настенной живописи. На одном у меня еще лучше есть: «Даешь Вену». Вы не видели?

— Нет.

— Вену, может, мы и увидим, но Будапешт вряд ли. Задача — его окружить. Брать другие будут.

— Понятно. Простите. Не представился. Майор Мазуров.

— Я знаю. Подполковник Куликов.

Приехали самокатчики и остальные танки. Один из них волокли на жесткой сцепке два других танка. Из выхлопных труб у них били густые струи дыма. Гусеницы глубоко вгрызались в землю, но видимых повреждений на неработающем танке Мазуров не заметил. На нем-то как раз и была надпись «Даешь Вену».

— Что с ним?

Подполковник опять обернулся.

— Двигатель заглох. Завести пока не можем. Может, ремонтники, когда приедут, реанимируют его, а может, и сами справимся.

— Что с пленными будете делать? — спросил Мазуров.

— В тыл отправим. Придется отрядить кого-нибудь для сопровождения.

— Оставьте их мне. Ненадолго.

— Зачем они вам? — удивился подполковник.

— Могилы будут рыть.

На лице Куликова отразилось еще большее удивление, и он с секунду ничего не мог сказать.

— Для себя? — наконец вымолвил он. — Вы что их, расстрелять собрались?

— Нет, ну что вы, — будь настроение у Мазурова получше, он от таких мыслей подполковника, пожалуй, улыбнулся, — конечно, нет. В форте убитых много, вокруг тоже прилично. Надо их похоронить. Когда еще похоронная команда прибудет? Не скоро.

— Ясно, ясно, — закивал Куликов, — ну что ж, для такого дела я их, конечно, оставлю. Да, в принципе, это не мои, а ваши пленные. Так что вам ими и распоряжаться.

— Спасибо. Еще одна просьба.

— Да.

— Ваши солдаты отобрали у австро-венгров саперные лопатки. Я прекрасно вас понимаю, но не думаю, что они ими воспользуются как холодным оружием. Не могли бы вы приказать вернуть их. А то рыть-то нечем будет.

— Конечно, я распоряжусь.

Мазуров посмотрел на пустой дверной проем, ведущий в форт. Ощущение было такое, будто это вход в страшное убежище, где поселилась смерть.

— Не хотите внутрь зайти?

— Нет, простите, мне больше интересно вон то. — Куликов махнул на обгоревшие остовы австро-венгерских танков. — Лихо вы их. Хочу осмотреть. Очень они на мои похожи. Такое впечатление, что австро-венгры нашу технологию выкрали.

— Или мы их.

— Может, и так. Техника-то новая совсем, на ней и воевать-то толком никто не умеет. В том числе и я.

— Ой, наговариваете вы на себя.