Мазуров не сомневался, что с солисткой кабаре фон Гренчера познакомил либо сам Игнатьев, либо кто-то из его агентов. Начальник разведки получал удовольствие от подобных авантюр. Но сорвать строительство все-таки не удалось. Растраты и промашки при строительстве обнаружила комиссия из Генштаба, был показательный процесс и, несмотря на то, что фон Гренчер делился с вышестоящим руководством, никто в трудную минуту не стал его спасать. Из него сделали козла отпущения — разжаловали, отняли все награды и расстреляли за саботаж, а семью лишили дворянства, выселили из столицы и конфисковали имущество. Зато у тех, кто продолжил его дело, и мысли не появлялось нажиться на строительстве, так что форт сделали на славу и пережить в нем можно было любую бомбежку.
И все же австро-венгры отчего-то считали, что его можно разрушить снарядами.
Резкий и противный звук впился Мазурову в уши. Он распознал его. Этот звук наводил ужас на солдат, спрятавшихся в окопах, потому что издавать его мог только снаряд крупного калибра, выпущенный из мортиры. Французы окрестили его «чемоданом». Почему, Мазуров не знал. Германцы не скупились, обстреливали позиции противника такими снарядами по нескольку часов, так что, сколько ни зарывайся в землю, спасения все равно не было, но и австро-венгры, строя этот форт, рассчитывали, что обстреливать его будут и из мортир тоже.
Приближаясь, он издавал страшный визг. Хотелось бежать на самый нижний этаж, потому что в душу закрадывалось сомнение — выдержит ли потолок этот удар. Это продолжалось с десяток долгих, похожих на вечность секунд, потом он ощутил, как снаряд погрузился в бетон с хрустом, с каким ломаются человеческие кости, а от взрыва Мазурову показалось, что его мозг и вправду треснул, все там перемешалось, как в колбе, которую сильно встряхнули.
«Попадание с первого же выстрела. Они что, пристреливались заранее?»
Его затошнило, и хотя потолок выдержал и взрывная волна прокатилась по поверхности форта, Мазурова все равно вдавило в пол. Он ждал, что небеса сейчас посыплются ему на голову, и хоть они были не хрустальными, как думали в древности, а бетонными, они все равно расколются. Но от них отвалилось только несколько маленьких кусков. Австро-венгры построили этот форт на славу. Бетон был очень хорошего качества.
— Командир, левая башня накрылась, — услышал он сквозь гул в ушах.
— Прямое попадание? — Мазуров все никак не мог прийти в себя.
— Нет, по касательной. Но ее тоже заклинило.
— Я посмотрю.
Когда Мазуров влез в башню, то поначалу ничего не мог разглядеть из-за дыма. Штурмовики хватались за уши, из которых тонкими струйками вытекала кровь, пошатываясь ходили, натыкаясь то на стены, то друг на друга, все перемазанные бетонной пылью, отчего их лица стали серыми, как у трупов. Глаза вылезли из орбит. Зрелище было отталкивающим. Они ничего не слышали, даже собственных стонов.
Башню перекосило. Пол оставался ровным, почти ровным, но стены заметно сместились. Башня не могла поворачиваться вокруг оси. Собственными силами штурмовикам эту поломку не исправить.
— Этих в лазарет! — закричал Мазуров, указывая на контуженых штурмовиков.
«Где у них эта чертова мортира?»
Она не такая большая, конечно, как «Берта», из которой германцы обстреливали Париж, но, если ее не уничтожить, она выведет из строя все орудия форта, и тогда обороняться придется только автоматами.
«Они могли притащить ее только по железной дороге. Но она может стоять в нескольких километрах от форта. Как же ее найдешь? А стрелять наугад все равно что по воробьям. Черт. Черт».
Было еще слишком темно. Мазуров приник к амбразуре. Поверхность моста колыхалась, и сперва Мазуров подумал, что такой эффект получался из-за слезящихся на ветру глаз, но потом он понял, что по мосту идет колонна людей. Но это еще не откатывающиеся под натиском русских войска австро-венгров, а беженцы из мирного населения с мешками за плечами, с тележками, куда они погрузили свои пожитки. Пропагандистская машина наверняка давно внушила им, что русские хуже варваров, придут и разрушат все на своем пути, подожгут дома, надругаются или убьют их обитателей, поэтому лучше, бросив все, что не помещалось в повозки, бежать от них прочь. Они уже не оборачивались на звуки недалеких взрывов и даже не ускоряли шаг.
Мазуров не заметил, когда они появились, и, возможно, они видели и воздушное сражение и сейчас смотрели на то, как разрушается форт, не понимая, зачем это делается, но, возможно, уже распространились слухи, что форт заняли русские.
Вокруг располагалось четыре венгерских населенных пункта. Мазуров не смог воспроизвести их названия. Венгерский язык слишком труден для русского рта.
Опять этот противный свист летящего снаряда, который разрезает воздух, спрессовывает его. Мазуров не увидел вспышки выстрела. На этот раз люди на мосту заволновались, думая, наверное, что стреляют по ним, а они в эти мгновения были так беззащитны, что одного выстрела хватило бы, чтобы разрушить мост, разбить один из быков, на котором он держался, и тогда все они рухнут в Дунай. Но им-то пока ничего не грозило.
Огромный фонтан воды взметнулся на поверхности реки, поднявшись на добрых два десятка метров, завис, точно оледенел, потом стал опадать, рассыпаться, а брызги оросили края форта.
Вот когда ему нужен был хотя бы один истребитель для корректировки. Тот нашел бы мортиру, но все они ушли, оставили форт без воздушного прикрытия.
— Воздушный шар, — доложили Мазурову, — у них появился воздушный шар.
Он висел, похожий на облако, опутанное сетью, точно люди решили охотиться на странных зверей, живущих на небесах, чуть деформированный оттого, что его не полностью заполнили теплым воздухом, и бока его не натянулись, не раздулись, не затрещали. Видимо, готовили его в спешке, и как только он оторвался от земли, как только смог подняться на нужную высоту, люди перестали закачивать в него теплый воздух. По бокам шара гулял ветер, разглаживал их.
Под шаром болталась гондола, и Мазурову казалось, что он видит, как блестит свет на стеклах бинокля сидящего в ней наблюдателя. Чтобы ветер не унес шар, к нему привязали толстую веревку. Она натянулась и, наверное, звенела сейчас от напряжения, но все же держала шар не хуже якоря. Ветру с ней не справиться, как он ни дуй.
«Вот кто корректировал огонь мортиры!»
На шаре наверняка была рация, ведь не знаками же с нее отдавали команды, но мортира все равно должна находиться где-то поблизости от него. Мазуров опять пожалел, что истребителей прикрытия больше нет, ведь любой из них легко бы расправился с этим шаром, но теперь у него появилась хоть одна цель. До нее было километра два. В распоряжении Мазурова оставались еще две зенитки. Достанут они шар или нет — это вопрос. Но лучше уж попробовать сбить шар, чем вообще ничего не делать. Вдруг получится? Да и шрапнель сгодится на худой конец. Он не думал о том, что пользы это никакой не принесет.
Тем временем в форт впился еще один снаряд, но Мазуров воспринял это событие как обыденность, удивившись только, что артиллеристы промахнулись в прошлый раз, но возможно, что мортир было две, а то и больше, или они, опасаясь, что их заметят, чуть переместились.
По реке поднималась канонерская лодка, тараня носом прозрачную воду. Она вырисовывалась пока лишь черным силуэтом, будто вырезанная из бумаги, да и борта ее вряд ли окажутся прочнее бумаги, если по ним выстрелят с форта.
Броненосные щиты у лодки наверняка были тонкими, иначе она осела бы до самого дна и елозила по нему корпусом, вспенивая винтами не воду, а речной песок, все глубже и глубже зарываясь в него.
Из двух труб поднимался дым, но и, смешиваясь с утренним туманом, он все равно служил слабой маскировкой для корабля, и чтобы его приближения не увидели из форта, прежде следовало выпустить дымовую завесу — может, тогда он подобрался бы к форту незаметно.
Канонерская лодка наверняка пряталась в одном из заливов, замаскированная от воздушного налета, и поджидала, когда русские начнут переправляться через реку — тогда она появится и устроит то же самое, что устраивает голодный волк, оказавшийся в стае овец, но ей пришлось сыграть совсем в другой сцене. К ней корабль совсем не подготовился, а его капитан был самоубийцей, но если на это его обрек безумный приказ командования, то он легко мог пустить себе пулю в лоб, сохранив тем самым хотя бы экипаж корабля, а не обрекать его на верную смерть.