Если фольклор петербургских гостиных, чиновничьих кабинетов и гвардейских застолий не щадил никого из главных действующих лиц трагедии 1837 года, то простой народ был еще более категоричен в оценках и пристрастиях: Пушкина убили «обманом, хитростью» и не без участия жены. Вот запись одного такого предания.
«Вот Пушкин играл в карты и постучал кто-то. Пушкин говорит: „Я открою“, а она: „Нет, постой, я открою“. А это пришел другой, которого она любила. Пока она собиралась, Пушкин губы намазал сажей и ее поцеловал. Как она дверь открыла и того поцеловала своими губами. Вот тогда-то тайна и открылась – смотрит: губы и у него и у того черные. Открылась тайна, что любит, а поименно было неизвестно. Вот Пушкин его на дуэль и вызвал. А на дуэль выходили и подманули Пушкина. У того был заряжен пистолет, а Пушкину подсыпали одного пороха. Вот тот и убил. Первый тот стрелял».
Роковую роль в биографии Пушкина сыграла внебрачная дочь графа Григория Александровича Строганова, троюродная сестра Натальи Николаевны Идалия Полетика. Именно у нее дома произошло устроенное ею роковое свидание Дантеса с Натальей Николаевной, о котором тут же, не без ее участия, стало известно Пушкину. Многие пытаются объяснить поведение Полетики ее необъяснимой ненавистью к Пушкину, которая началась при жизни поэта и продолжалась всю долгую жизнь Идалии, странным образом распространяясь на пушкинское творчество, на памятники ему, буквально на все, что с ним связано. Загадка этой ненависти становится предметом специальных исследований, в то время как фольклор предлагает свои варианты ответов.
Согласно одному преданию, Пушкин как-то смертельно обидел Идалию, когда они втроем – он, она и Наталья Николаевна – ехали в карете на великосветский бал. Согласно другой легенде, Пушкин будто бы написал однажды в альбом Идалии любовное стихотворение, но пометил его первым апреля. Об этом стало известно в свете, и Полетика никогда не смогла простить Пушкину такой насмешки. Организованная ею встреча Натальи Николаевны и Дантеса была якобы ее местью за обиду.
На таком раскаленном фоне непрекращающихся слухов и сплетен, домыслов и мифов становится неудивительной легенда о том, что в последние годы жизни Пушкин не просто готовился к смерти, но искал ее всюду, где только можно, и «бросался на всякого встречного и поперечного. Для души поэта не оставалось ничего кроме смерти».
На чем основана эта расхожая в свое время легенда? С одной стороны, еще в 1834 году Пушкин восклицает: «Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит», что при желании легко расценить как жизненную программу, тем более, что есть будто бы и доказательство: за пять месяцев до страшного конца был написан «Памятник». И не просто написан, а написан и убран в стол, спрятан, как завещание оставшимся в живых. Да и за пять ли месяцев? Анонимное письмо Пушкин получил 4 ноября и в тот же день послал вызов Дантесу. Значит, «Памятник» написан буквально перед смертью, в возможность которой Пушкин не мог не верить. Просто судьбе было угодно продлить муки поэта еще на три месяца.
Если к этому присовокупить унизительное общественное положение поэта в качестве камер-юнкера – положение, которое болезненно тяготило Пушкина, и семейную драму, из которой он, снедаемый любовью и ревностью, не находил выхода, то все действительно говорит в пользу популярной в свое время легенды.
В этом запутаннейшем клубке пушкинской биографии есть одна тонкая, но не рвущаяся ниточка, которая тянется еще с середины 1810-х годов. Тогда, будучи лицеистом, Пушкин тайно посетил известную гадалку немку Шарлотту Кирхгоф – модистку, промышлявшую между делом ворожбой и гаданием. Ее популярность была настолько велика, что накануне войны с Наполеоном к ней обращался Александр I. Позднее эта прорицательница предсказала декабристу М. И. Пущину, младшему брату пушкинского друга, разжалование в солдаты, а за две недели до восстания предрекла смерть генерала Милорадовича. Так вот, эта гадалка еще тогда будто бы обозначила все основные вехи жизни Пушкина: «Во-первых, он скоро получит деньги; во-вторых, ему будет сделано неожиданное предложение; в-третьих, он прославится и будет кумиром соотечественников; в-четвертых, он дважды подвергнется ссылке; наконец, в-пятых, он проживет долго… если на 37-м году возраста не случится с ним какой беды от белой лошади, белой головы или белого человека, которых и должен он опасаться».
Интересно, что в 1827 году, когда Пушкин написал чрезвычайно злую эпиграмму на белокурого красавца А. Н. Муравьева, он вспомнил давнее предсказание и всерьез остерегался возмездия. «Я имею предсказание, что должен умереть от белого человека», – сказал он М. П. Погодину, опубликовавшему эту эпиграмму в «Московском вестнике».
Не удивительно, что зимой 1836/37 года его так беспокоил единственный, пятый, не исполнившийся пункт этого предсказания. Как-то раз, незадолго до преддуэльных событий, встретившись случайно с Дантесом, Пушкин шутя будто бы сказал ему: «Я видел недавно на разводе ваши кавалерийские эволюции, Дантес. Вы прекрасный всадник. Но знаете ли? Ваш эскадрон весь белоконный, и, глядя на ваш белоснежный мундир, белокурые волосы и белую лошадь, я вспомнил об одном страшном предсказании. Одна гадалка наказывала мне в старину остерегаться белого человека на белом коне. Уж не собираетесь ли вы убить меня?»
Может быть, легенда права, и Пушкин в самом деле искал смерти?
Но в том же 1834 году, когда, как может показаться, был подведен итог и сделан вывод: «Пора, мой друг, пора!..», Пушкин пишет своей жене: «Хорошо, когда проживу я лет еще 25, а коли свернусь прежде десяти, так не знаю, что будешь делать и что скажешь Машке, а в особенности Сашке». Он не собирался умирать. Любящий муж, многодетный отец, человек с обостренным чувством долга, полный творческих планов и замыслов не мог так легко и просто рассчитаться с жизнью. Еще «Современник» не стал властителем дум, еще не написана «История Петра Великого», не закончена подготовка критического издания «Слова о полку Игореве», еще не выросли дети, не улажены денежные дела. Работы на земле было много.
Да и сама дуэль не обязательно предполагала смертельный исход, хотя, как уже говорилось, Пушкин не исключал его. На дуэль он шел покарать того, кто дерзнул посягнуть на честь его жены, на его честь как Поэта и Человека.
Мрачные предчувствия неизбежной катастрофы не покидали немногих истинных и близких друзей Пушкина все последние месяцы жизни поэта. Жуковский, Вяземский и другие предпринимали неоднократные попытки предотвратить дуэль. Но все было тщетно. 27 января 1837 года Пушкин в санях отправился в свой последний путь на Черную речку, где должна была состояться роковая дуэль. С ним был Константин Данзас, старый лицейский товарищ, которого Пушкин, встретив как бы случайно на улице, попросил быть его секундантом. Петербургская молва утверждала, что по дороге на Черную речку Данзас будто бы ронял пули в надежде, что кто-нибудь увидит их и догадается, куда и зачем они едут и, может быть, сумеют предотвратить несчастье.
Знала о месте и времени дуэли и полиция. Во всяком случае весь Петербург был уверен в этом. Как и в том, что жандармов, обязанных помешать поединку, будто бы специально послали «не туда». Сохранилась легенда о разговоре, состоявшемся у шефа жандармов Бенкендорфа с княгиней Белосельской-Белозерской, после того как полиции стало известно о предстоящей дуэли. «Что же теперь делать?» – будто бы спросил он у княгини. «А вы пошлите жандармов в другую сторону», – ответила ненавидевшая Пушкина княгиня.
Послать «не туда» оказалось довольно просто. В то время в Петербурге было целых четыре речки с официальным названием «Черная», в том числе – одна в Екатерингофе, излюбленном месте петербургских дуэлянтов. Туда-то и были будто бы направлены жандармы.
А в это время на заснеженном берегу другой Черной речки, на противоположном конце города, за Петербургской стороной, разыгрывался последний акт пушкинской трагедии. Дантес стрелял первым. Смертельно раненный Пушкин, пользуясь своим правом выстрела, приподнялся, прицелился и выстрелил в противника. Но, как об этом рассказывает легенда, пуля отскочила, не причинив никакого вреда Дантесу, потому что на нем под мундиром была якобы надета кольчуга либо еще какое-то защитное приспособление, которое и спасло ему жизнь.