Члены Совета яростно боролись, чтобы предотвратить это событие. Только уверенный контроль Милларда Парлетта над обстоятельствами, его познания в ходах управления и слабостях товарищей по Совету, а также подавляюще властный облик, которым он немилосердно пользовался — только решимость Милларда Парлетта заставила Совет объявить аварийное положение.

И сейчас каждый член команды на Плато Альфа и где бы то ни было находится перед телевизором. Над Плато Альфа не летают автомобили; лыжники не скользят по снегам северного ледника; озеро, горячие источники и игральные залы Йоты пусты.

Осталась одна минута. Поздно уже и отменять речь.

Могут ли тридцать тысяч человек сохранить такую тайну?

Ну конечно же, нет.

— Вот этот большой дом с плоской крышей, — сказал Гарри Кейн.

Мэтт накренил автомобиль вправо и продолжал:

— Я дождался, пока охранники скроются из виду, а потом вернулся в виварий. Человек, сидевший внутри, отворил мне дверь. Я пришиб его и забрал у него пистолет, а потом нашел эту панель с кнопками и начал их нажимать.

— Приземляйся в сад, а не на крышу. Так ты додумался, что у них было неладно с глазами?

— Нет. — Мэтт работал закрылками и рукоятью штурвала, пытаясь повиснуть над садом. Сад был большой и простирался до края пустоты: английский парк в стиле тысячелетней давности, симметричный лабиринт угловатых изгородей, окружающих кричаще окрашенные прямоугольники. Дом тоже весь состоял из прямых углов — увеличенная копия маленьких стандартных домиков тысяча девятисотых. Плоская крыша, плоские стены почти без украшений, величиной с мотель, но такой широкий, что кажется низким — дом словно построили из заранее заготовленных частей, а потом годами достраивали. Джоффри Юстас Парлетт, очевидно, подражал дурному вкусу древних в надежде получить нечто новое и своеобразное.

Мэтту, само собой, это виделось в ином свете. Для него все дома на Альфе были одинаково странными.

Он опустил автомобиль на полоску травы у обрыва в пустоту. Машина опустилась, подпрыгнула, вновь коснулась земли. Когда момент показался Мэтту подходящим, он опустил все четыре рычага управления пропеллерами. Машина резко осела. Рычаги начали отползать обратно и Мэтт прижал их рукой, отчаянно оглядываясь на Худа за помощью.

— Гироскоп, — сказал Худ.

Мэтт заставил парализованную правую руку подняться и щелкнуть выключателем гироскопов.

— Надо тебе немножко подучиться летать, — заметил Гарри Кейн с замечательным терпением. — Ты кончил свой рассказ? — он настоял, чтобы Мэтта никто не прерывал.

— Может, я что-нибудь забыл.

— Вопросы и ответы мы можем отложить до того времени, как все успокоится. Мэтт, Лэни, Лидия, достаньте меня отсюда и передвиньте Джея к приборной доске. Джей, можешь управлять руками?

— Да. Действие парализатора сильно истощилось.

Мэтт и две женщины мешали друг другу. Гарри вышел сам, двигаясь судорожными рывками, но умудряясь стоять прямо. Он отмахнулся от предложенной помощи и стоял, глядя на Худа. Худ открыл крышку на приборной доске и что-то там делал.

— Мэтт! — позвала Лэни через плечо. Она стояла в нескольких дюймах от пустоты.

— Отойди оттуда!

— Нет! Это ты подойди!

Мэтт подошел. Миссис Хэнкок сделала то же. Все трое стояли на краю полоски травы и смотрели вниз, на свои тени.

Солнце стояло у них за спиной и светило вниз под углом в сорок пять градусов. Туман, покрывавший утром южный конец Плато, опустился теперь за край пустоты и лежал почти у их ног. И они смотрели на свои тени — три тени, протянувшихся в бесконечность, три черных извилистых тоннеля, становящиеся все уже по мере того, как они пробивались сквозь светящуюся дымку, пока не достигнут места, где они расплывались и исчезали. Каждому из троих казалось, что только его тень окружена маленькой, яркой, совершенно круглой радугой.

К ним присоединилась четвертая тень, двигавшаяся медленно и болезненно.

— Эх, камеру бы, — простонал Гарри Кейн.

— Я такого никогда раньше не видел, — сказал Мэтт.

— Я видел один раз, давным-давно. Это было словно видение. Я, представитель Человека, стою на краю мира с радугой вокруг головы. В ту ночь я вступил в Сыны Земли.

Сзади раздалось приглушенное жужжание. Мэтт повернулся и увидел, что автомобиль плывет к нему над травой, останавливается у обрыва, пересекает его. Машина повисла над дымкой, а затем опустилась в нее, исчезая, как погружающийся дельфин.

Гарри обернулся и окликнул Худа:

— Все устроено?

Тот стоял на коленях в траве, там, где находился автомобиль.

— Нормально. Он вернется в полночь, подождет пятнадцать минут, потом вновь опустится. Так будет повторяться еще три ночи. Кто-нибудь поможет мне войти в дом?

Мэтт почти пронес его через парк. Худ был тяжел, его ноги двигались, но держать не могли. Пока они шли, Худ понизил голос, чтобы спросить:

— Мэтт, что такое ты нарисовал на двери?

— Кровоточащее сердце.

— Ага. А зачем?

— Сам толком не знаю. Когда я увидел, что сделали с охранником — это было как опять оказаться в банках органов. Я вспомнил своего дядю Мэтта. — Он машинально сильнее сжал Худа за руку. — Его забрали, когда мне было восемь. Я так и не узнал, за что. Я должен был что-то оставить, чтобы показать, что я там был — я, Мэтт Келлер, пришедший один и ушедший с войском. Прежде всего за дядю Мэтта! Я был немного не в себе, Худ; я видел в банках органов такое, что перетряхнуло бы мозги любому. Я не знал вашего символа, так что мне пришлось выдумать свой.

— Недурно вышло. Я потом покажу тебе наш. Плохо это было — банки органов?

— Ужасно. Но хуже всего были эти крошечные сердца и печени. Дети, Джей! Я не знал, что они хватают детей.

Худ вопросительно поднял взгляд. Но тут Лидия Хэнкок распахнула перед ними большую парадную дверь и им пришлось сосредоточиться на подъеме по ступенькам.

Иисус Пьетро был в бешенстве.

Некоторое время он оставался у себя в кабинете, зная, что там будет полезнее всего, но чувствовал себя стесненно. Теперь он стоял возле автопосадочной площадки и смотрел, как уносят последних пораженных ультразвуком. При нем был переносной телефон, по которому секретарша могла с ним связаться.

Раньше он никогда не испытывал ненависти к колонистам.

Для Иисуса Пьетро все люди разделялись на две категории: команда и колонисты. В других мирах могли применяться другие понятия, но другие миры не имели отношения к Горе Посмотрика. Члены команды были хозяевами, мудрыми и благожелательными, по крайней мере, в целом. Колонисты предназначались служить.

В обеих группах попадались исключения. Были члены команды, отнюдь не проявлявшие мудрости и не стремящиеся к благожелательности, принимавшие выгоды своего мира и пренебрегающие ответственностью. Были колонисты, стремившиеся повергнуть сложившийся порядок вещей и другие, предпочитавшие сделаться преступниками, нежели служить. Сталкиваясь с членами команды, не вызывавшими у него восхищения, Иисус Пьетро вел себя почтительно, отдавая должное их положению. Колонистов-отступников он вылавливал и казнил.

Но он не испытывал к ним ненависти — не больше, чем Мэтт Келлер к рудокопным червям. Отступники составляли часть его профессии, часть рабочего дня. Они вели себя так, а не иначе, потому что они были колонистами и Иисус Пьетро изучал их, как студенты-биологи изучают бактерий. Когда его рабочий день кончался, с ним кончался и интерес к колонистам, если только не происходило чего-нибудь чрезвычайного.

Теперь этому настал конец. В своем безумном беге по Госпиталю мятежники ворвались из рабочего дня прямо к нему домой. Он не мог разгневаться сильнее, если бы они побывали у него дома, разбили мебель, перебили слуг, подсыпали яду чистильщикам и изгадили ковер.

Зажужжал интерком. Иисус Пьетро снял его с пояса и произнес:

— Кастро.

— Йенсен, сэр. Я звоню из вивария.

— Ну?

— Шестерых мятежников недостает. Хотите знать их имена?

Иисус Пьетро огляделся. Последних колонистов унесли в бессознательном состоянии десять минут назад. Те, кого еще уносили на носилках, были служащими автопорта.