Некоторое время он просто не мог говорить.

— Николай Михайлович, вы, как я вижу, даже не догадываетесь, что творится у союзников в лагерях для военнопленных, особенно там, где содержат бывших офицеров. Я чего угодно ожидал от борцов за демократию, но о таком варварстве даже не помышлял. Военнопленных, вопреки всем нормам международного права, держат там по нескольку лет.* (сноска: в апреле 1945 года Черчилль заявил в палате общин, что политика союзников состоит в том, чтобы держать в плену всех немецких офицеров, пока не будет окончательно устранена угроза возрождения нацизма.)

Вы видали хотя бы один из таких лагерей?

Нет?

А жаль.

Это просто огороженные по берегам Рейна территории. Режим, Николай Михайлович, почище чем у Гитлера в концлагерях. Люди живут там без крыши над головой, фактически без воды и пищи. Туда суют всех поголовно – замешанных, не замешанных, гражданских, не гражданских. О том, что творится у французов я уж не говорю. Эти только тем и занимаются, что сводят счеты с мирным населением. Я, откровенно говоря, ждал такого от Сталина, но как раз в советской зоне оккупации все выглядит куда пристойней.

По этой причине мне как раз и пришлось обзавестись новыми документами. Да, у меня есть средства, мне это сделать легче, чем потерявшим все – семьи, собственность, средства к существованию, – но не об этом разговор! Я не хочу провести остаток жизни в лагере только за то, что служил в вермахте! И ведь не признаешься, мол, я ваш союзник, работал на Советскую Россию. Тогда каюк!

Он обреченно махнул рукой.

— Что касается комиссии по денацификации, там все решают свидетели. Не послужной список, не документы, а всякого рода знатоки, которым якобы известно, кто является исполнявшим приказы армейским офицером, а кто – матерым нацистом. За плату они готовы подтвердить все, что угодно. Этот негодяй Йост, поселившийся в моем доме, представит столько свидетелей, что мало не покажется. Для него это раз плюнуть, он же с их помощью сам отмылся.

Эти свидетели с подачи Ротте расскажут все – особенно по части июльского заговора. Чью сторону я принял, скольких оппозиционеров выдал гестапо. Если прибавить родство с Майендорфом, должность в Управлении вооружений, мне ни за что не отмыться. Меня обязательно отдадут под суд. Вы знаете, что это за судилище? Весь процесс занимает полчаса, от силы час, никакой презумпции невиновности. Под Франкфуртом приговорили к расстрелу двенадцатилетнего подростка только за то, что он плевался в американских солдат. Его обвинили в умысле на теракт.

Ротте, полагаю, это ни к чему. Он ищет меня не для того, чтобы меня наказали за службу в доблестном вермахте. Ему нужны мои деньги. Теперь явились вы и тоже решили заняться воспитательной работой?

— Ты ошибаешься, Алексей. Я прибыл помочь тебе.

— Ага, напомнить об ответственности, о чувстве долга. К сожалению, товарищ полковник, на этой мякине меня уже не проведешь. Сами постарались, когда убеждали нас с Толиком не поддаваться всякого рода «измам» и хранить дистанцию. Вы нас тогда вполне убедительно запугали этими кровожадными химерами.

— Промашка вышла! Не буду отрицать, мой приезд санкционирован высшим руководством, которое хотело бы знать, чем на сегодняшний день дышит советский разведчик, наша надежда и опора и не желает ли он продолжить сотрудничество? И если не желает, почему?..

— Вы умелый демагог, господин Трущев. Я на всю жизнь запомнил, как вы убеждали меня поделиться своей биографией, своим!.. – не найдя подходящих слов, Алекс с негодованием постучал костяшками пальцев по столу. – Своим… этим самым… со вздорным комсомольцем Закруткиным. Вы не угрожали – о, нет! Вы занимались воспитательной работой! Вы говорили о согласии, что без него всем нам крышка, что, закружившись в танце согласия, каждый из нас обретает шанс завоевать право на жизнь.

— Разве я был не прав?

— Не надо брать меня за горло! Я помню ваши так называемые «гуманные» маневры в Женеве! Я не забыл, как вы пригрозили мне портсигаром, если я отдамся в руки швейцарской полиции!.. Какой подвох вы приготовили на этот раз? У вас собой имеется портсигар?

— Да, Алекс, он всегда при мне.

— Вы собираетесь этим страшным оружием бить отступников по голове?

— Нет, я просто открою его.

— Это будет страшно?

— Увидите.

— Ладно, не будем спешить с портсигаром. Должен признаться, ваши подходцы всегда вызывали у меня живой интерес. Итак, это и есть воспитательная работа по–большевистски?

— Можно и так сказать.

— Хорошо, давайте придерживаться этой версии. Чем вы желаете помочь мне?

— Помочь эмигрировать в Уругвай или Аргентину.

— Вы и до этого добрались?! – воскликнул Алекс.

— А ты сомневался, Алеша? Если ты вынужден покинуть родину и отправиться в Южную Америку, значит, так надо. Но ты же опытный оперативник, ты должен понимать, с бухты–барахты такие дела не делаются. Здесь без подготовки не обойтись, а для этого необходимо надежно укрыться. Где это можно сделать, как не в нашей зоне оккупации?

Пауза была долгая, до предела насыщенная «антимониями», как впоследствии выразился об этой минуте Еско.

Что такое «антимонии» Mein Freund? Объяснение Еско сразили меня своей бестолковостью? Неужели в России из всех высоких чувств остались одни «антимонии»?»

Что я, представитель поколения, прошляпившего свое родное «аненэрбе», мог ответить фрау истории? Что у нас в России и антимоний‑то порядочных не осталось?..

« … – Теперь понятно, чего вы добиваетесь. Решили заманить меня в ловушку. Вот с какой целью вы то и дело размахиваете портсигаром. Лучше сразу в расход?!

— Алексей, неужели ты до сих пор не осознал, что в присутствии тех, кто помог нам одолеть фашизм, мы портсигарами не размахиваем и расстрельными приговорами не злоупотребляем! Твоя личная биография тому пример. Чего можно добиться грубым принуждением, пошлым выкручивании рук? Разве в сорок первом мы не дали тебе шанс? Или ты предпочел бы сгнить в лагере? Разве ты можешь упрекнуть нас в неумении заниматься воспитательной работой?

Взгляни на себя со стороны.

Кто ты есть теперь?

Сознательный борец против фашизма. Разве ты не обрел себя в этой борьбе?..»

« …mein Freund, это была трудная минута для Еско. Я сочувствовала ему. Мой мужчина смотрел на меня, но чем я могла помочь ему?

Только улыбкой.

Наконец Еско через силу спросил.

— Если я соглашусь, что вы потребуете на этот раз?

— Помочь Анатолию.

— Что вы задумали?

— Выкрасть Гесса?

— Что?! Вы там в Москве с ума посходили?!

— Мы – нет. Пусть Гесс поделится, по какой причине наши солдаты три года в одиночку устилали своими телами путь к победе. Это очень важно, особенно теперь, когда новоявленные защитники демократии сочли момент удобным, чтобы подмять мир под себя. Они решили, что пробил их час. Это большая игра, Алекс, и каждому из нас рано или поздно придется принять в ней участие. Особенно такому бедовому парню, как ты, Алекс. Кстати, имей в виду, ваш дружок Ротте не оставит вас в покое, будь то в Германии, в Южной Америке или Африке. Конечно, в том случае, если мы дадим ему волю. Что касается атомной бомбы, мы приняли вызов.

— Вы собираетесь прокатиться на танках до самого Ла–Манша?!

— Тебе ли, Алеша, повторять зады буржуазной пропаганды? Мы сократили нашу двенадцатимиллионную армию до двух миллионов человек. Мы ушли из Ирана, сняли претензии к Турции, хотя всю войну турки обстреливали советскую территорию. Наши пограничники собирали эти пули и осколки, их набралось тонны. Турки откровенно сочувствовали Германии и, ожидая падения Сталинграда, держали на Кавказе громадную армию. Разве мы, добившись победы, не имеем права обезопасить свои границы? Для этого нам необходимо взять под контроль Босфор и Дарданеллы. На Западе это называют «агрессивными устремлениями»! Им прекрасно известно, что мы не в состоянии напасть на США – их защищают океаны. Сами же бравые заокеанские вояки держат свои войска возле наших границ. Их бомбардировщики способны достичь любой точки европейской части страны. Донести туда атомную бомбу. Это тоже «агрессивные устремления Советов»?! Ты, кажется, успел побывать в Воронеже прежде, чем твои бравые соотечественники захватили его. Прекрасный был город, не правда ли? Знаешь, что от него осталось? Хочешь взглянуть?