К моему удивлению, Ротте, обычно с легкостью бросающийся в крайности, на этот раз повел себя на редкость спокойно.

— Нам давно следовало объясниться, Алекс, – с некоторой задумчивостью произнес он. – Я не могу рассказать всего, но обратиться к Магди меня надоумил Майендорф. Да–да, группенфюрер Людвиг фон Майендорф, ее отец. Да, не все средства, которые мне удается отыскать, даже прибегая к займам у друзей, я трачу на карты. Я вообще не играю в карты, Алекс. Все средства, которые мне удается добыть, идут на очень серьезный проект. Тебе не следовало бы знать о нем, но ты, я смотрю, закусил удила.

Он сделал паузу, ожидая выплеска новых вопросов, горячих обвинений, риторических упреков – карты… проект… ты считаешь меня простаком, Франц?.. – но я помалкивал. Я хорошо изучил Ротте. Толик тоже неплохо провентилировал его. Мы пришли к единому выводу – если даже этот карась не картежник и не бабник, все равно инициативу он должен взять на себя. Деньги‑то ему отдавать, значит, ему и объясняться!

Далее карась заговорил в доброжелательно–угрожающем тоне.

— Короче говоря, как только смета на расширение моей лаборатории будет подписана, я тут же сполна верну тебе все средства.

— Господин Ротте, вам не кажется, что эту версию с оттяжкой оплаты долгов вы почерпнули из сочинений бульварных писак. А может, из классической литературы. Из «Войны и мира», например. К сожалению, вам далеко до Толстого. Насколько мне помнится, в «Войне и мире» граф Ростов проиграл сто тысяч рублей, а это куда более значительная сумма чем ваш долг по отношению ко мне.

— Двести тысяч, Алекс! Двести тысяч!.. Если бы этот так называемый граф передал эти деньги в мои руки, мне не пришлось бы побираться как нищему с громадным, величиной с булыжник, алмазом в кармане.

— Ваш алмаз меня мало интересует. Куда больше меня интересует Майендорф. С какой стати он должен направлять неисправимого должника к своей дочери? Интересно, что он ответит на этот вопрос?

— Он ответит, Алекс, что это не твоего ума дело. Речь идет о режиме строжайшей секретности. Тебе не следовало бы совать нос в это дерьмо.

— Хорошо, я не буду совать. Но я хочу получить свои деньги обратно. Когда я смогу получить долг? Вам надо уложиться в две недели. И зачем надо было знакомить меня с Штромбахом, который тянет резину и торгуется из‑за каждой бумажки как еврей Зюс?

— Да, это моя промашка. Я не ожидал, что этот подонок развернет такую бурную деятельность. Его жадности нет пределов, однако, поверь, Алекс, его легко урезонить. Бумаги он передаст тебе за вполне умеренную плату. Я питаю надежду, что в качестве благодарности ты еще раз – последний! – ссудишь меня двумя тысячами марок.

Я удивленно посмотрел на него.

Этот богослов умел отпятывать дела. Я правильно выразился?..

Я, сидевший у монитора в здравом уме и твердой памяти, машинально поправил собеседника.

— Не отпятывать, а обтяпывать.

Виртуальный Алекс–Еско фон Шеель, умело выдержавший паузу, кивнул.

— Прекрасно. Если тебе не трудно, уточни термин и можешь им воспользоваться.

… – С какой стати, штурмбанфюрер?! Это выходит за всякие рамки!..

— Какие гарантии ты хочешь получить, Алекс? И от кого? От Майендорфа? А может, тебя устроит рейхсфюрер СС Гиммлер?

— Не берите на себя слишком много, господин Ротте. Неужели рейхсминистр будет заниматься делом такого прожженного обманщика как вы?

— Он не будет. Гестапо будет!

— Во–от, – я ткнул в него пальцем. – Это уже ближе к истине, но пока далеко от правды. Субсидировать ваши тайные пороки не может заставить меня даже гестапо.

— Пороки – да, – напомнил оберштурмбанфюрер. – Но попросить взаймы у богатенького офицерика на дело государственной важности они вправе.

Я вздохнул.

— Так мы никогда не договоримся. Прошу вас оставить машину.

— Как знаешь, Алекс. Я предупредил.

— Оставьте машину! И не забудьте, две недели!..

Ротте не спеша вытерт пот, затем неуклюже выбрался из автомобиля и двинулся в сторону Колонны Победы.

На ближайшей скамейке сидел Анатолий. Был он в штатском, а на лицо – вылитый Алекс–Еско фон Шеель. Я с интересом наблюдал за ним в зеркальце заднего обзора. Когда боров проходил мимо, «близнец» приподнял в знак приветствия шляпу и доброжелательно напомнил.

— Две недели.

Несколько мгновений Ротте стоял как вкопанный, потом медленно повернулся и вернулся назад.

Плюхнулся на переднее сидение и спросил.

— Кто это?

— Вы о ком?

Штурмбанфюрер кивком указал назад.

— На той скамейке… – и тут же замер!

— Что на той скамейке? – спросил я. – Там никого нет.

Первый сумел ловко исчезнуть Этот трюк мы репетировали долго, полагая, что легче всего взять Ротте на его любимом увлечении – на мистике. Трущев в спецсообщении не исключал, что боров, каким мы теперь его знаем, попробует воспользоваться шантажом, поэтому необходимо сразу вышибить его из седла.

Нам это было раз плюнуть.

Мы решили – пусть богослов от СС лично полюбуются, на какие проделки способен его заимодавец и так ли он прост, как кажется. Этот ход – внезапно появляться и так же мгновенно исчезать – Трущев выудил из книги какого‑то скончавшегося перед войной писателя, склонного мистически оценивать вполне реальные и конечные вещи. Фамилия его, кажется, Булдаков или Булгаков.

Не помню.

Я не стал уточнять. История брала меня в такой оборот, что каждое лишнее слово, тем более поспешное восклицание, могло спугнуть тайну. Потом ищи ее, свищи.

Глава 5

… Разговор с Майендорфом я отложил до тщательного выяснения всех подробностей. В этом мне могла помочь только Магди. По четвергам мы встречались в «Черном лебеде», а до того у меня предстоял разговор с сотрудником абвера Штромбахом. Сведения на этого майора, имевшиеся в Москве, определенно указывали – это был тот еще тип. От него следовало ждать какой угодно пакости, поэтому на встречу с ним отправился Закруткин.

На всякий случай.

К счастью, барон Алекс–Еско фон Шеель обладал двумя наборами отпечатков пальцев, один из которых никак не мог быть известен гестапо. Это было важное преимущество в борьбе с «оппозиционером» из военной разведки, запросившими за сведения о моем отце такую сумму, которая с головой выдавала его «оппозиционность».

Судя по переданному в радиосообщении досье, этот пронырливый информатор, пытавшийся еще в те далекие времена разыграть с моим отцом партию в грязные шахматы, имел контакт с британской разведкой. Наши люди в Лиссабоне надежно зафиксировали его встречу с человеком из МИ-5. Эта была интересная деталь, которую следовало учитывать, имея дело с таким законченным негодяем, как Штромбах. Как побочную цель Трущев поставил задачу собрать на него убойный компромат. Со своей стороны он также обещал что‑то подкинуть.

Мы встретились в полдень в ресторане гостиницы «Заксенхоф, расположенной неподалеку от Ноллендорфплац.

Рослый, снисходительно–вальяжный, с породисто–аристократическим лицом Август Вильгельм Штромбах менее всего походил на зарвавшегося вымогателя, скорее, на знающего себе цену сутенера, торгующего самым ходовым в ту пору товаром – продажными тайнами. Мелкими уличными секретками он не занимался, в его прайс–листе числились только солидные особы. Например, государственные, военные или партийные. Как опытный торговец он понимал, удовольствия от обладания такого рода тайнами должны стоить очень дорого. Эти радости не идут ни в какое сравнение с утехами от мелких оперативных секретов.

Мы с Толиком сомневались, отважится ли Штромбах после того скандала, который Алекс закатил Ротте, явиться на встречу.

Любовь к деньгам восторжествовала. В ту пору, дружище, когда перспективы скоропостижной кончины тысячелетнего рейха вполне определились, такое случалось часто. Наступали смутные времена, по–нашему Gotterdammerung* (сноска: «Сумерки богов»), когда в ожидании неизбежного краха кое‑кто из крыс начинал терять голову. У моего информатора это проявлялось в безудержном стремлении подзаработать, тем более, что возможность срубить щедрый гонорар за вполне безобидные даже по тем временам архивные материалы будоражила активнее некуда.